— Вы бы не стали возражать, если я бы его спросила? — Конечно, не стала бы. Он может делать все, что ему вздумается, — сказала она, и пока говорила это, то поняла, что Чарли, наверно, запрыгает от восторга, когда узнает, что ему выпал шанс услужить Сидни. — Вы уверены, что не возражаете? — переспросила Сидни. Эмма покачала головой: — Действуйте. И спасибо вам еще раз за приглашение на чай. — Я рада, что вы сможете прийти, — сказала Сидни. Когда, наконец, она снова осталась в одиночестве, Эмма взяла секатор и продолжила воевать с подростом. Весь день и весь вечер в голове Эммы так и вертелись все те вопросы, которые Сидни задавала ей про Чарли. Никогда раньше Эмму нисколько не интересовало, хотел он он работать сам на себя? Но, возможно, ей давно следовало задуматься об этом? Он вполне мог заниматься дизайном, он это умел, но он всегда говорил ей, что ему больше по душе физическая сторона их работы. И хотя это могло быть эгоистично, она не могла стерпеть даже одну только мысль о том, что Чарли так сказать, отстрелит свою спасательную капсулу от падающего истребителя — от их команды. Но мысль об этом была для нее невыносима не потому, что он стал бы тогда ей конкурентом, а потому что ей бы стало его очень не хватать. Он всегда знакомил ее с каждой своей новой подружкой, и она всегда ходила с ним в пабы во время всех трансляций домашних матчей по снукеру серии турниров Home Nations. Она была на похоронах его матери. А он бы тем самым, кто отвез ее в больницу, когда она сломала себе предплечье, свалившись со стремянки. Чарли был ее помощником, ее правой рукой, ее доверенным лицом, ее лучшим другом. Вот отчего Эмма на следующее утро после разговора с Сидни заявилась на работу, вооружившись парой стаканчиков кофе. — На вот, — сказала она, толчком послав один из стаканчиков через весь стол к Чарли. — Эт че? — спросил он. — Кофе, — сказала она. Он вылупил глаза: — С чего бы? — Друг не может дугу уже и кофе купить? Он поднял свой стаканчик, подозрительно осмотрел напиток: — Они что, переборщили с фундуком? — Ага. Ты ведь всегда пьешь самые выпендрежные напитки, — сказала она. — От небольшого выпендрежа вреда не бывает, — сказал он, снимая крышечку со своего одноразового стаканчика, чтобы поостудить горячущий кофе, от которого валил пар. Отпил маленький глоточек: — Нормалек. — Рада. Он приподнял стаканчик за ободок и пальцем указал на нарисованный на нем знаменитый зелено-белый логотип: — Ближайшая подобная забегаловка в десяти минутах езды отсюда. А ты всегда селишься от своей работы в паре минут ходьбы. Ты двадцать минут перлась туда на машине, чтобы купить мне кофе? Зачем? Эмма воинственно выставила вперед подбородок: — Ты когда-нибудь подумывал о том, чтобы свалить из Turning Back Thyme? Чарли пожал плечами: — Конечно, только об этом все время и думаю. — Чего? — прошипела она. — Ну, на прошлой неделе ты уронила мне на ногу лопату. — А еще, было дело, ты не правильно привязала мою лодку и мы чуть не врезались в откос речного берега. На это его обвинение она не придумала, что бы такое ответить в свою защиту, кроме как в ответ самой напасть на него: мол, во время того путешествия на его нэроуботе весь экипаж был из Turning Back Thyme, все тогда выжрали уже по нескольку коктейлей Pimm’s, не только она одна, да и вообще, никому в таком состоянии не следует доверять пришвартовывать узкие лодки к причалам. — Так ты хочешь уйти? — спросила она. — Бывает, я подумываю об этом. Пять лет проработать в одной компании — долгий срок, пусть даже мой босс — ты. Были проекты, в которых мне хотелось попробовать свои силы, но наше тогдашнее расписание мне не позволило. Он сделал паузу, чтоб отпить еще глоточек кофе: — Но мне нравится то, что мы мутим тут. Да и тесная компашка у нас подобралась. — Этого не так уж мало, — буркнула она. Он коротко улыбнулся ей: — К чему все эти вопросы? Что стряслось? Она вздохнула: — Сидни надумала восстанавливать кухонный сад. Но после Хайбери мы должны будем перебираться в Берик, приниматься за работу там. А я выбилась из льготного периода поставок, когда мы обнаружили чертежи Винсенты. У меня не получается втиснуть еще и ее кухонный садик в наш график. — А еще ты не занимаешься овощными культурами, — сказал он, заканчивая начатую ею мысль. — Она хочет попросить тебя. Он склонил голову на бок: — Как она прознала, что меня это могло бы заинтересовать? — Я болтанула ей, что ты имел дело с овощами. — Ай молодца. Долгое молчание повисло между ними, пока, наконец, Чарли не сказал: — Эмма, у меня не горит от тебя свалить. Совсем неважнецким другом оказался бы я, начни сейчас бодаться с тобой. Однако, знай, я не собираюсь застрять навечно в твой команде, не велико счастье. Я вообще-то кой в чем шарю. — Знаю, ты многое умеешь. Я что-нибудь придумаю. — Уверен, ты выкрутишься. Он поднял свой стаканчик с кофе: — Но если ты еще хоть раз снова задумаешь подкупить меня, чтоб вывести на разговор, я пошлю тебя далеко и надолго, так и знай. Винсента Понедельник, 1 июля, 1907 год Хайбери Хаус Жарко, сухо. Это лето не закончится никогда. Случилось столь многое, с того момента, как я делала предыдущую запись тут. С трудом понимаю, с чего начать. Когда солнце миновало зенит, а полуденный воздух, казалось, загустел от жары и лени, я достала из моего письменного ящика то письмо, что написала накануне утром к Мюррею. Будучи едва ли сносной наездницей, я решила пройтись пешком до нашего тайника в той живой изгороди. Подумала, что было б хорошо размять ноги, которые слишком часто сводит судорогой оттого, что когда я копаю, то сижу на корточках. Однако, когда передо мною пролегла деревенская дорога, вся раскаленная от жара, я начала сожалеть об этой своей самонадеянной затее. Меня объял шедший от травы сухой стойкий запах. В столбах солнечной пыли толклась мошкара. На лугу, равнодушно поглядев на меня, низко промычала какая-то не доенная корова, но большая часть стада, разумно отыскав тень, возлежала под небольшой купой дерев. Я испытала истинное облегчение, когда достигла, наконец, того поворота дороги, за которым живая изгородь прерывалась одиноко стоявшим английским дубом, почти уже мертвым. Минует еще немало лет, покуда дуб этот не рухнет наземь, если только какая буря не вывернет его с корнем раньше. В его засохшем стволе пустельга устроила себе гнездо — В дупле, что расположено было столь высоко, что я не могла до него дотянуться. Однако несколько пониже на этом стволе был древесный наплыв — этакий узел. Обычный прохожий никогда б не заметил его, но я не могла миновать его, ни пешком, ни на лошади, без того, чтобы не кинуть на него взгляд, поскольку это был наш с Мэттью почтовый ящик. Как обычно, я подошла к этому приметному месту и подпрыгнула, стремясь достать письмо. Мои пальцы коснулись какой-то бумаги, а когда я вытащила ее, то обнаружила два письма. Я поморщилась. С того раза, как мы виделись последний раз, он успел написать два письма, а я свое письмецо черкнула карандашом лишь нынче утром. Я засунула оба его письма в левый карман моего передника и только сунула руку в правый карман за своим письмом, как чей-то голос окликнул меня. — День добрый, мисс Смит. Я крепко зажмурилась, поскольку знала наверняка, что когда обернусь, то обнаружу сидящую в открытом экипаже миссис Мелькорт, а Михельсон, ее кучер, станет делать вид, что не слышит ни единого слова. Я снова, но теперь уже расслабленно, сунула руку в правый карман, нашарила там пальцами носовой платок, вытащила его и, поворачиваясь, сделала вид, что промокаю пот со лба. — День добрый, миссис Мелькорт, — сказала я. Женщина слегка нахмурилась: — Вполне ли вы здоровы? — Должна признаться, должно быть, я переоценила нынешний полдень. Я отправилась, было, на прогулку, но, как оказалось, лишь перегрелась. — Имеется несколько гораздо более приятных мест для прогулок, несли чем эта дорога, — сказала миссис Мелькорт. — Это правда, но сын мистера Хиллока, Джон, сказал мне, что заприметил недалеко отсюда пшеницу хохлатую, — проговорила я первую пришедшую мне на ум ложь. — Что это такое? — Это редкий цветок, — сказала я. На миг эта женщина воззрилась на меня. Но затем кивнула в сторону экипажа: — Ежели вы уже вдоволь поохотились за цветами, то, быть может, захотите насладиться поездкой обратно до особняка. И обратно к вашей работе. Это слово ужалило меня, в точности, как она и намеревалась. Не было ничего на свете, чего бы я хотела сейчас меньше, несли чем ехать добрую милю, а то и больше, в одном экипаже с женщиной, которая все эти последние дни, казалось, едва терпела мое присутствие в своем доме. Но настаивать на том, чтобы вернуться в особняк пешком, было бы с моей стороны глупо. Этим я лишь наврежу себе сама, а также окончательно собью свои и без того натруженные ходьбой ноги. Я кивнула, соглашаясь, и Михельсон слез с козел, чтоб отворить передо мною дверцу. Подобрав свои юбки, с его помощью я взобралась в экипаж. Когда я уселась напротив и наискосок от миссис Мелькорт, она сказала: