Но ушел «папа Юля». Хватанул выручку в мебельном, не упустил свой шанс, и подался в бега. Теперь ищи ветра в поле. От генерала Строкун вернулся вместе с Саней. Парень смущенно глянул на отца. На смуглом лице виноватая улыбка. В глазах — радость. — Ну что, родственники-грабители, роли между собой распределили? Кто где что делал. Кто с автоматом, кто с пистолетом типа наган. — Он взялся свертывать из бумаги тюричек, готовясь закурить. Настроение у него было озорное. — Генерал считает, что с присвоением очередного звания Орачу поспешили: не дозрел до подполковника, ему вернуть бы капитана... Вкатал он мне, Александр не даст соврать, — ну, а я уж отыграюсь на вас, подполковник, сполна. — Ругался, — подтвердил Саня. — Знаешь, что после работы случилось с Жеболенкиной? Пришла домой, мужа с детьми нет. Заперлась, забаррикадировала входные двери. Откуда только сила взялась, — подтащила к дверям трехстворчатый шкаф. Муж вернулся, она не пускает, не отзывается. Он стучал-стучал, решил, что с женой беда. Хотел взломать дверь, взял у соседа топор. Услышав, что к ней в квартиру ломятся, Жеболенкина выпрыгнула из окна с криком: «Грабят! Убивают!» Живут Жеболенкины на втором этаже. Под окнами асфальт, так что изрядно покалечилась. Отвезли в травматологию. Она и там бушевала, мол, врач пытался ее убить. Иван Иванович поймал на себе взгляд Марины. Нельзя сказать, чтобы она торжествовала, но в ее глазах можно было прочитать злой упрек. — Трагедию Жеболенкиной запиши, Иван Иванович, на нашу совесть, — сказал Строкун. — Жертва происшествия в мебельном. А с Дробовым побеседуй, из участкового может получиться хороший оперативник. Теперь стало ясно, от кого поступили сведения о Жеболенкиной. Строкун подошел к Марине, пожал ей руку: — Марина Ивановна, спасибо за проявленную чуткость. Если бы не ваши решительные действия, наш новоиспеченный подполковник наделал бы тут — на семи самосвалах не вывезешь. Он взял под руки Марину и Саню и повел их к дверям. Проводил и вернулся. Сел за стол и долго молчал, изредка пристукивая пальцами по столу. — Все, что я должен был бы сказать тебе по этому поводу, высказала Марина. Вспомни ее слова и подкрепи их мужскими выражениями. Но итог подведу: не пошел бы я нынче с тобой, старший сержант Орач, в разведку. Иван Иванович обиделся. Поднял глаза: это почему же? — Веры в тебя поубавилось, — ответил Строкун на его немой вопрос. — За друга, за сына, за Родину надо драться до изнеможения, до последнего вздоха. Драться даже тогда, когда, казалось бы, нет уже никаких надежд. Надо же верить до конца в нашу правоту, в наше дело. А ты все пустил на самотек: куда кривая выведет. Скажи спасибо Марине, это она перехватила тебя на скользкой дорожке предательства. — Ну, уж ты закрутил! — не мог согласиться Иван Иванович с таким обвинением. — «Предательство». — А кто выдал Саньку Крутоярову? Убежден в правоте — борись до победы. Тебя — на дыбу, тебя — в петлю, тебя — в реку с камнем на шее, а ты — свое! Только так может выжить правда. Одним словом, напишешь объяснительную записку на имя генерала. Теперь поговорим о том, как тебе погостевалось на именинах у академика. Ивана Ивановича обидела такая несправедливость. Он, можно сказать, света белого не видит на этой работе! За двое суток впервые присел к столу, и то не дали поесть по-человечески. — Не лясы я там точил, проверял показания Тюльпановой, — огрызнулся Иван Иванович. — Ну и что же ты напроверял? — спросил Строкун. — А то! — горячился Иван Иванович. — Доведется освобождать ее под расписку. — По части расписок о невыезде ты у нас в управлении самый крупный специалист, — с издевкой заметил Строкун. — А конкретнее? Конкретнее... А конкретнее Орачу и сказать толком нечего. Трагическая судьба Алевтины Кузьминичны? Это лишь факт для адвоката, который, если дело дойдет до суда, увидит в нем смягчающее вину обстоятельство. Александр Тюльпанов — прекрасный человек и беззаветно любит свою жену. Жить без нее не может. Но это из области лирики. А что Орач может рассказать как розыскник? В восемнадцать ноль восемь Тюльпанова встретилась со своим мужем на автобусной остановке у Пролетарского переезда. Она подъехала на машине Пряникова, передала Александру Васильевичу полкилограмма икры и две палки сухой колбасы для Генераловой — та просила. Вместе с Тюльпановой в машине был некий Михаил Александрович Шурин, рабочий городского холодильника. Полтора года назад он сменил фамилию: был Щеранский, работал мясником в гастрономе «Ленинград». Тюльпанова пояснила, что взяла его со двора продовольственной базы. Адресный стол по Щеранскому-Шурину готовит справку. Тюльпанова сказала мужу: отвези мясника. Александр Васильевич отвез его на Северный вокзал. Мясник был без бороды, в сером свитере ручной вязки. Строкун прищурился. Он думал. — С посторонними на грабеж не ходят. Тут или — или. Или Шурин-Щеранский «свой в доску», или же Тюльпановой под мебельным не было. Хотя... Говоришь, в восемнадцать ноль восемь она была на автобусной за переездом?.. От мебельного это километра полтора, даже меньше. За пять минут — вполне. Но куда девалась троица? Увез Лазня? Эту версию мы уже отработали. — Отработали. Но в свете новых данных... Тюльпанов заверил, что в машине жены ничего подозрительного не заметил. — А ты хочешь, чтобы Кузьмаков с Дорошенко, если они там были, открыли дверцы и махали Тюльпанову синим платочком, мол, мы уезжаем. Ивана Ивановича покоробил сарказм Строкуна в адрес Тюльпанова. Конечно, Евгений Павлович многого не знал. Для него Александр Васильевич — подозреваемый, который через пять минут после ограбления мебельного куда-то отвез какого-то человека. А Орач воспринимал доцента Тюльпанова как друга своего сына, человека трагической судьбы, доверчивого и непосредственного, словно ребенок. Но Иван Иванович ничего не расскажет о нем Строкуну, не заслужил он нынче его доверия. Но вдруг Иван Иванович понял: если очистить исповедь Тюльпанова от эмоций, то что в ней остается? Любимая жена открыто живет с Пряниковым, которого сама не очень жалует. Пряников — личность крайне неприятная, вызывающая брезгливость. И все-таки Тюльпанова не гонит его от себя. Что же их связывает? — Пока нам известно одно, — хмуро подытожил Строкун, — стрелял кто-то из троих: Кузьмаков, Дорошенко или «папа Юля». Но все-таки: сколько человек село в машину к Тюльпановой на развилке? Если, конечно, они сели на развилке, а не в Донецке возле мебельного... У Ивана Ивановича не шел из головы Александр Тюльпанов. Чем больше накапливалось фактов, которые позволяли причислять Алевтину Кузьминичну к соучастникам ограбления, тем меньше оставалось у Тюльпанова шансов на встречу с ней. Орач с болью в сердце подумал о том, что разрушается мир розовых грез человека такой трудной судьбы. Как он сказал? «Ее существование наполняет смыслом всю мою жизнь». И далее: «Я ищу в лицах встречных ее черты, а когда нахожу — радуюсь неожиданной встрече. Подставляю солнцу лицо и чувствую ее улыбку. Вижу ее даже с закрытыми глазами». И теперь на белом свете станет меньше на одного счастливого человека. Разве так уж много их, счастливцев? Хотя по закону диалектики они — это будущее человечества. Ведь у каждого из нас в душе есть тепло и ласка. Укреплять бы счастье ближних, а мы его разрушаем то ли умышленно, то ли в силу служебного положения. Постепенно исчезает милосердие из наших душ, разрушается нравственная основа общества. «Эх, Товарищ Тюльпанов, чем же тебе помочь? Закрыть глаза на преступление? Но разве на фальшивую монету обретешь счастье?» Евгений Павлович снял телефонную трубку. — Адресное? Розыск запрашивал адресок... Да, Шурин, бывший Щеранский. Записываю... Тридцать четыре года, жена Раиса Львовна, двадцать девять лет, заведующая парикмахерской. Место жительства: Матросова, двенадцать, квартира двенадцать. — Он протянул Ивану Ивановичу свою запись: — Если Тюльпанова вместе с Шуриным были в половине шестого на продбазе, то участие гражданки Анны в ограблении придется поставить под вопрос. — Но Марина опознала всю бородатую троицу, — сказал Иван Иванович. — Как «опознала»? — не понял Строкун. — Ты ушел к генералу, она попросила еще раз взглянуть на портреты, и назвала Кузьмакова и Дорошенко, они ведь проходили когда-то с ней по одному делу «Универмаг Нильского». А в третьем признала... Кого бы ты думал? Григория Ходана! Полицай в свое время попил из нее кровушки. Как-то я тебе говорил: ей показалось, будто она видела Гришку где-то на этапе в Сибири. Но мы тогда не придали значения ее словам. — Словам-то мы значение придали, — возразил Строкун. — Только подтверждения им не нашли. Я и сейчас не очень верю в воскресение Ходана. Ты оформил протоколом ее показания? — Нет, — удивился Иван Иванович. Ведь разговор с Мариной не был допросом, так что о протоколе не могло быть и речи. Строкун взбеленился: — Орач! Ты как розыскник, похоже, окончательно выдохся! Там — перебдел, здесь — недобдел. У тебя четко выраженное служебное несоответствие! Иван Иванович обиделся: ну, промахнулся с Мариной. Но разве это может перечеркнуть все то, что им сделано за двое неполных суток! Лазня с его деньгами, Пряников с «послушными мужичками», Кузьмаков, Дорошенко и, возможно, Григорий Ходан, он же «папа Юля». — Пишите приказ, отстраняйте от дела, — вспылил Иван Иванович. — Нет, Орач, при дефиците рабочей силы в стране нерадивых наказывают иначе, это в восемнадцатом веке щуку топили в воде, а в наше время виновного заставляют все переделывать заново. Разыщи Крохину и оформи ее показания протоколом. Да при случае скажи генералу спасибо за сына. И посмотри, что там в лаборатории сочинил Крутояров с Тюльпановой: не терпится мне узнать, кто же все-таки обстрелял пост ГАИ. Если не из этой троицы, а кто-то четвертый, значит, гражданка Тюльпанова темнит. Тогда возникает вопрос: во имя чего? Иван Иванович возвращался к себе в кабинет униженный и оскорбленный. «По дороге домой заскочу-ка к Шурину-Щеранскому, может, после разговора с ним появится что-то обнадеживающее». В тупике коридора, где ютился розыск, Иван Иванович услышал истошные крики: — Помоги-ите! Да помоги-и-те же! — хрипло, надсадно взывала женщина. Кто-то пытался зажать ей рот, а она вырывалась и звала на помощь. «Тюльпанова!» — узнал он голос кричавшей. Заскочил в отдел, рванул дверь в свой кабинет, но она оказалась запертой изнутри на ключ. Иван Иванович дергал за ручку, но массивная дверь не поддавалась. Тюльпанова, продолжая с кем-то бороться, взывала о помощи. — Да что же это делается! Боже, как вам не стыдно! Иван Иванович затарабанил кулаками в обшитую черным дерматином дверь. Это не помогло. Тогда он стал колотить в дверь каблуком. — Крутояров! Перестаньте! Отпустите женщину! Отоприте дверь! Но все его призывы оставались гласом вопиющего в пустыне. Иван Иванович заглянул в замочную скважину, в ней торчал ключ. В кабинете выключили свет и ничего не было видно. Первой мыслью Ивана Ивановича было вызвать дежурного. С топором или пожарным ломиком. Но на это уйдет время, а сейчас дорога каждая минута: за дверью его кабинета творилось безобразие! В отчаянии он хотел позвать Строкуна: может быть, Крутояров внемлет голосу полковника и перестанет мучить свою жертву? Но Орач представил себе реакцию заместителя начальника областного управления МВД: «Подполковник Орач расписался в собственном бессилии, он не знает, как надо действовать в подобных случаях». А Иван Иванович действительно не знал, что следует предпринять, если в твоем кабинете твой подчиненный при закрытой двери в темноте истязает женщину, к тому же задержанную. Орач продолжал ломиться в неподатливую дверь. И вдруг она распахнулась. Из кабинета выскочило какое-то существо в оранжевых лохмотьях и опрометью, словно огненный шар, покатилось по коридору. Наверное, надо было попытаться догнать и перехватить истерзанную беглянку, но Иван Иванович поспешил в кабинет. Нащупал на стене у дверей выключатель, зажег свет. Кабинет напоминал поле битвы. Всё — вверх тормашками. Занавеси на окне оборваны, они валялись на полу вместе с деревянным карнизом. Стулья перевернуты. Орач искал Крутоярова. Тот лежал на полу, за сдвинутыми «лоб в лоб» столами и стонал. У него был крайне неопрятный вид. Но Орачу было сейчас не до него. Из коридора долетали отчаянные крики Тюльпановой. «Помогите, помогите, люди добрые!» Иван Иванович бросился за ней. Он представил себе, как растерзанная женщина мечется по коридорам управления. А Тюльпанова, сбив при выходе дежурного, который попытался остановить ее, выскочила на улицу. Площадь Дзержинского освещали уличные фонари. Здесь, в сквере, отдыхали на лавочке пенсионеры. Было много прохожих. Площадь Дзержинского — крупный транспортный узел. Отсюда уходят несколько трамваев, связывающих старую часть города — центр — с новыми микрорайонами. В час пик здесь невообразимое столпотворение. Тюльпанова мчалась по скверу и истерично кричала: — Помогите! Помогите! Помогите! Иван Иванович едва догнал ее возле трамвайной линии. Женщина бежала, не обращая ни на кого внимания, и у Орача мелькнуло опасение: бросится под трамвай! Только этого не хватало! Отчаяние придало ему прыти: он схватил растерзанную Тюльпанову за руку и прижал к себе. Думал, будет по-прежнему неистовствовать, но она, увидев его, узнала, припала головой к его груди и разрыдалась. Сквозь слезы она лепетала: