— Да, я женщина, которую обвиняют, я защищаюсь. «Актриса», — подумал Иван Иванович. Он уже не верил ни одному ее слову. Орач молча положил перед ней групповое фото «шараги», на котором Кузьмаков облапил свою Крошку. Затем еще два снимка бывшей «королевы шараги» — во всей ее красоте. — Надеюсь, теперь вы не станете утверждать, что не знаете, кто сидел с вами в машине у Тельмановского поста ГАИ? Тюльпанова ухватилась маленькими пальчиками за сидение стула, будто ее подбросило в поднебесье. Закусила губы, глядя на милиционера немигающими глазами. Наконец призналась: — Жора-Артист тоже начинал со мной переговоры с этих фотографий. Запугивал, что развесит их на доске объявлений политехнического института, где работает Саша. Из-за этой ошибки молодости я уже дважды надевала себе на шею петлю. Надеюсь, мама вам и об этом рассказывала. Нет, об этом Лукерья Карповна не обмолвилась и словом. Иначе нужно было бы рассказать и о причинах попытки самоубийства. Мать не могла обливать грязью дочь, у которой теперь такой хороший муж. — Может быть, перестанем препираться и поговорим начистоту? — Иван Иванович так и не справился со своим раздражением, которое овладело им при виде Алевтины Кузьминичны. — Что вы хотите от меня узнать? — с безразличием спросила Тюльпанова. — Все, что вам известно об ограблении мебельного магазина. — Я уже вам говорила: к ограблению мебельного магазина я не имею никакого отношения. Мне приказали быть к половине восьмого на Мариупольской развилке. А чтобы муж не поднимал скандала, прислали телеграмму. — Вы и сейчас неискренни, — упрекнул ее Иван Иванович, заставивший себя успокоиться. — Вы хотите, чтобы я свидетельствовала против самой себя? — Нет, я хочу, чтобы вы помогли мне. — В чем вы меня конкретно обвиняете?.. — потребовала Алевтина Кузьминична. — В том, что вы вместе с Кузьмаковым убили сегодня своего мужа Александра Васильевича Тюльпанова. Она вскочила со стула, готовая ринуться в яростную атаку. — Сидеть! — властно приказал Орач. Но она продолжала стоять. — Вы же знаете, что Саша для меня дороже собственной жизни. Зачем же так жестоко? — Я только что из морга. Опознавал труп. Алевтина Кузьминична плюхнулась на стул и исступленно зашептала: — Не может быть!.. Не может этого быть! Вы пошутили! Иван Иванович, да скажите же наконец, что вы пошутили! — молила она о снисхождении. — По вашей милости Генералова тоже останется инвалидом на всю жизнь. — Иван Иванович был беспощаден. Тюльпанова зарыдала. — Как это случилось? — простонала она. — Когда в доме Генераловых, кроме Матрены Ивановны, никого не было, туда явился Кузьмаков. — Суслик? — невольно вырвалось у Тюльпановой. — Удивляетесь? После всего, что произошло на Тельмановском посту ГАИ, он вдруг снова появился в Донецке... Признаюсь, я этого тоже не ожидал. Кузьмаков, видимо, расшплинтовал тягу рулевого управления, зная, что в половине шестого вечера Генералова и Тюльпанов, как всегда, выедут на прогулку. Остальное доделало пристрастие Екатерины Ильиничны к скорости, на что и был сделан расчет. На вашем месте, Алевтина Кузьминична, я бы поинтересовался, за что убили вашего мужа. Александр Васильевич был опасным свидетелем; он отвез на Северный автовокзал Дорошенко вместе с награбленными деньгами. Кузьмакова и «папу Юлю» вы упрятали на заднем сидении. Когда Александр Васильевич с Дорошенко отъехали, за руль сел Кузьмаков. Вы вели машину лишь у постов ГАИ в хуторе Широком и в Волновахе. На Тельмановском посту вас остановил шлагбаум. «Папа Юля», изменник Родины, фашист, прекрасно понимал, что ему попадаться в руки правосудия нельзя, и взялся за автомат. Остальное — вам известно. — Фашист и изменник Родины? — удивилась Тюльпанова. — Этого вы могли и не знать, что отнюдь не уменьшает вашей вины. Александр Васильевич — в морге, Екатерина Ильинична — на операционном столе. Тюльпанова вдруг застонала, стала рвать на себе волосы, бить кулаками по лицу. Орач вызвал охранника. Тот вбежал, собираясь схватить осатаневшую женщину, но Иван Иванович помнил случай с Крутояровым и строго приказал сержанту: — Не трогать! Ему просто нужен был свидетель на случай, если Алевтина Кузьминична вновь надумает разыграть сцену попытки изнасилования. Тюльпанова ослабела и плавно опустилась на пол. — Не верю... Покажите мне Сашу! Покажите — и я вам всех продам! Отвезите меня к Саше! — Встаньте. Сядьте на стул и приведите себя в порядок, — приказал Иван Иванович. Тюльпанова была послушна, как ребенок. — Принесите ей воды умыться, — попросил Орач дежурного. Тот, с опаской оглядываясь на арестованную, вышел. — Хорошо, — сказал Иван Иванович, — я отвезу вас в морг. Но в наручниках. И чтобы без эксцессов. Мне памятна история с Крутояровым. — Ваш Крутояров дурак и хам! — возразила Тюльпанова. — Не такой уж он дурак, Алевтина Кузьминична, — не согласился с ней Иван Иванович, — он инстинктивно разгадал вас — и вы с ним расправились так же, как Кузьмаков с Александром Васильевичем. Только там был смертельный исход, а Крутоярова вы лишь травмировали. — Он получил то, что заслужил! — снова начала закипать Тюльпанова. — Если я и передала лишку, то самую малость. В потемках, пока работал проектор, он меня ощупывал, словно базарную курицу. Единственно, в чем моя вина, — я не сопротивлялась: хочется мужику, думаю, пусть побалует, а я его на этом поймаю. Вернулись в кабинет, он решил, что будет продолжение спектакля, и ко мне. А когда я ему сказала: «Не в то купе сели», он начал меня пугать: показывает рисованный портрет Суслика и говорит: «Сделан по твоим показаниям». А я-то лепила его собственный портрет. И тут меня разобрало... Когда Орач прихватил одной стороной наручников свое левое запястье, а второе кольцо предложил Тюльпановой, то она неожиданно воспротивилась. Ее широкоскулое лицо покраснело. — Иван Иванович... Не надо нас обоих. Окольцуйте уж одну меня. Клянусь вам, я смирилась со всем. Если не стало Саши, нет смысла и мне жить. — Это ж почему? — переспросил Орач. — Сейчас поймете, — торопливо ответила она, опасаясь, что он не выслушает ее. — Саша был чистый и наивный во всем. И очень ласковый... Месяца через три после нашей свадьбы я поняла, что нашла свое счастье. А через полгода... Саша был как раз в колхозе со студентами, на уборке овощей. Возвращаюсь я домой, отпираю дверь, а у меня в квартире сидят и пьют вино Суслик с Жорой-Артистом. Я остолбенела. Первое мое желание было убежать. Я же о них лет десять ничего не слыхала с тех пор, как уехала из Краснодара. Жора улыбается: «Здравствуй, Крошка». Спрашиваю: «Зачем пожаловали»? А он, как давеча вы, выкладывает фотографии... те, где я... с «шарагой»... И говорит: «А что, если их наклеить на доску объявлений в политехническом институте... Вот будет потеха!» Я понимала, что это не пустые слова, и сразу подумала о Саше. Он же ничего о моем прошлом не знал. Никогда не спрашивал. Любил меня такую, какой я была. А с ним я была хорошей. Поверьте. И вот эти подонки явились, чтобы разбить мое счастье. Я готова была убить их. — А ваше каратэ?.. Вы же в состоянии справиться с двоими, даже вооруженными, — напомнил Иван Иванович Тюльпановой ее же слова. — Они не хуже меня владеют всеми приемами... — тяжело вздохнула она и продолжала: — Вот Жора-Артист и толкует: «Есть разговор. Тебе привет от «папы»... — От «папы Юли»? — уточнил Иван Иванович. — Да... Страшный это человек. Я испытала на своей шкуре. И вообще... — Ну и наградила же вас судьба дружками! — покачал головой Иван Иванович. Он уже не удивлялся очередной откровенности Тюльпановой. — В тот первый раз Суслик с Жорой ушли, ничего не сказав, — продолжала исповедываться Алевтина Кузьминична. — А через день возвращаюсь с работы — сидят трое. Все, что было у нас с Сашей в баре, вылакали. Жора-Артист с Кузей могут вдвоем выпить целую бочку. «Папа Юля» до такого состояния не напивается. Он всегда настороже, опасается. Никому не верит, даже Суслику и Артисту. «Папа» и говорит: «Муж у тебя — импотент, а ты баба — со вкусом, подберу тебе хорошего мужика». «Никого мне не надо», — отвечаю я. А он смеется. Страшно смеется, одними глазами. Они становятся у него маленькими и острыми. Уставится — аж мороз по коже. Говорит: «Я лучше знаю, что тебе надо. На шахте Три-Новая есть начальник четырнадцатого участка — Пряников. Приведешь его к себе». «Зачем?» — спрашиваю я. «Он на баб охочий, а ты у нас ягодка-малина. И будешь с ним столько, сколько потребуется для дела». Я начала было артачиться, тогда он подошел ко мне медведем... Помню только, как его рука мелькнула у меня перед носом, и я отключилась. Пришла в себя: лежу на полу, а Суслик отливает меня водой. — Что же вы, Алевтина Кузьминична, так оплошали? — не удержался Иван Иванович. Он помнил, как ловко Тюльпанова расправилась с Крутояровым. — Иван Иванович, я же всю науку по каратэ получила от «папы Юли». Еще в «шараге» он как-то сказал: «Тебе это пригодится». Потом я поняла, что могу подняться над всеми, и стала заниматься. Он хвалил: «Ты — талант!» Вы не можете представить себе, какая мгновенная реакция у «папы Юли». А в каратэ — это самое важное: опередить противника, не дать ему поймать тебя на контрприеме. Он меня учил, а практику я проходила у себя в станице... Не будь «папа Юля» вором, стал бы чемпионом мира по каратэ. Не смотрите, что ему под шестьдесят, он еще ого-го!.. Итак, я на мокром ковре, а «папа Юля» инструктирует: «Ты к своей подруге Генераловой присмотрись: кадры — дело нужное». С Пряниковым вышло все, как было задумано. Пришел он... пьяный кобель, липнет ко мне, в кровать тянет. А я-то знаю, что в соседней комнате — «папа Юля». Выходит. Похлопал Пряникова по голой спине, сказал какую-то пакость. Тот вскочил: «Кто такой?» А папа Юля: «Хочу дать тебе заработать». Я ушла в ванную, а они быстро нашли общий язык. «Папа Юля» говорит: «Нам на троих — десять кусков на месяц. И устроить на работу. Зарплата — как всем. На кадровичку не скупись, она нужный человек, жена академика, — так что вне подозрений. Анке в месяц — кусок. Двадцать кусков — тебе с директором шахты. У вас будут большие расходы: маркшейдеры, нормировщики, прочие соглядатаи... Ну и те, кто будет вас прикрывать, тоже хотят жить. Помни: щедрость в этом деле хорошо оплачивается. Вложил червонец — вернется сотня». Больше «папу Юлю» я не видела. Шесть лет они меня не беспокоили. Иногда позвонит Жора-Артист: «Не обижай Петеньку». Потом они уволились с шахты. Я вздохнула с облегчением, думала — всё, избавилась. Но двадцать седьмого апреля позвонил «папа Юля»: «Крошка, двадцать девятого возьмешь у Пети машину, загрузишь багажник харчами понажористее и будешь там, где укажет Жора. Только без глупостей и без опозданий. Уходим и даем тебе свободу. Поняла?» Двадцать девятого около трех часов зашел Жора. Сказал, где и когда мне ждать. Предупредил, что один из них останется в городе. «Передашь его своему Тюльпанову. Скажешь: мясник из гастронома «Ленинград»... А все остальное вы знаете, — закончила она. Иван Иванович не стал надевать на нее наручники. Сергей подогнал машину вплотную к дверям морга, и Алевтину Кузьминичну пропустили вперед. Сергей остался при входе, Иван Иванович шел следом за ней. Тюльпанов лежал выбритый, в новом костюме. Алевтина Кузьминична подошла к нему, коснулась его руки. — Извини, Саша, не успела... Возвращались молча. Тюльпанова сидела рядом с Иваном Ивановичем и даже не пошевелилась. Когда зашли в изолятор, Алевтина Кузьминична сказала: — Оставьте мне бумагу и ручку, а сами идите отдыхать. Мне надо о многом подумать. Иван Иванович вызвал конвойного и передал ему арестованную. Когда Орач был уже у порога, она повернулась к нему и срывающимся голосом проговорила: — Простите меня, если можете... — Не мне вас судить, — ответил он. — Спасибо. — Тюльпанова вдруг схватила его руку и поцеловала. Конвойный равнодушно наблюдал за этой сценой. За годы работы в изоляторе он насмотрелся всякого. Утром, когда Иван Иванович умылся и сел за стол завтракать, позвонили из следственного изолятора.