Возле клети толпилось человек сто, если не больше, горняков, готовых к спуску. Веселые, озорные ребята, полные сил и здоровья. Передние, те, что стояли ближе к запертому на специальные воротца подходу к месту посадки в клеть, перекидывались шутками с рукоятчицей, одетой в ватные брюки и фуфайку. Тетка (или девчонка — укутана платком — лишь нос торчит, не сразу и возраст определишь) привычно отвечала зубоскалам. Она многих знала по имени. Подъем клети, момент, когда двухэтажная махина, полязгивая и нервно подрагивая, выходит из земных глубин, — зрелище впечатляющее. Автомат раскрывает дверцы, и семьдесят черных от пыли и потому похожих друг на друга горняков гурьбой спешат из клети. Здесь фактически и происходит сдача смены. — Ну как? — спрашивает входящий в клеть. — Согнали полоску, — отвечает на ходу выходящий. — Комбайн в нише. На сопряжении давит. Пробили пару ремонтных. Надо выкладывать клеть. Леса нет. Горный обещал пригнать пару вагонеток. Это значит, что сменное задание по добыче угля выполнено («согнали полоску»). Комбайн подготовлен для работы в очередном цикле («завели в нишу»). Но беспокойно ведут себя пласты на сопряжении двух выработок. Возникла опасность. Надо бы подстраховаться, выложить сруб из бревен. Но кто-то не учел обстановки в лаве и не заготовил вовремя нужного леса. Проходчики на своих плечах принесли откуда-то издалека несколько стоек («пробили ремонтные») и установили их. Но этого недостаточно. Нужен сруб! Горный мастер, который «вкалывал» с ними смену, остался и после работы. Он мечется по шахте, ищет тех, кто порасторопнее и заблаговременно заказал себе нужный лес. Даже с запасом. Так вот, за счет этого «запаса» берет взаймы. Чтобы новая смена не простаивала. Он заказал лес, но начался осмотр состояния ствола перед спуском новой смены (на «коромысле» — в клетях — «катается» одновременно полторы сотни человек две смены, так что контроль за техническим состоянием механизмов жесточайший). Это Саня учил отца понимать жизнь шахты. Три года только и было в доме разговоров: «обурили забой», «отпалили», «качнули», «забурилась колымага», «вкинули рештак»... Где-то глубоко в душе жила гордость за сына, который избрал себе настоящую мужскую профессию: трудную, опасную, но почетную. А через сына и он, вчерашний майор милиции, чувствовал себя причастным к мужественному племени горняков. Здесь же, в помещении ствола, расположена важнейшая служба шахты — табельная. Горняк спускается в шахту, имея при себе специальный жетон. Выехал — и бросил его в урночку. Затем девчонки из табельной разбирают жетоны, возвращая каждый на свое место. Строжайший учет, кто и когда спустился в шахту и когда поднялся на-гора, продиктованный спецификой шахтерского труда. Табельная на «Три-Новой» напоминала огромный аквариум, в котором обитали четыре премилые девчушки в пестрых нарядных платьицах. На фоне удручающе серых тонов, господствовавших в помещении ствола, эти молодые, озорные девчата в залитом потоком света невидимых ламп помещении воспринимались как добрые феи. Иван Иванович почувствовал их влияние на себе. Многие из горняков, судя по всему, хорошо знали табельщиц. И те, которые спешили в шахту, и те, которые выбирались из-под земли, радостно приветствовали их. Причем делали это каждый на свой лад. Одни помахивали светильниками, подготовленными к сдаче (кабель связан петлей), другие вскидывали сжатый кулак, как это делали когда-то республиканцы в Испании. Давно канули в историю испанские события 1936 года, а приветствие республиканцев осталось, хотя и потеряло свой первоначальный смысл. Иван Иванович, постучав ладошкой по двери, вошел в табельную. Приветливо поздоровался. — Девчата, кто из вас понравился нашему дежурному? Дал мне задание: разыскать, дескать, самая симпатичная и говорливая. А он у нас — холостяк. Орач внимательно посмотрел на девушек. Трое молоденьких, лет по девятнадцать-двадцать. Невесты. Четвертой — уже за тридцать. «Старшая», — решил Иван Иванович и подошел к ней, представился: кто он, откуда. Для пущей убедительности показал удостоверение. Девчонки с нескрываемым любопытством рассматривали его. — Меня интересует бригадир проходчиков четырнадцатого участка Лазня. С кем из вас беседовал о нем наш дежурный? — обратился Иван Иванович к табельщицам. — Со мною, — призналась курносая девчушка. Веснушки на щеках придавали ее широкому деревенскому лицу свежесть и особое обаяние. Табельщица вдруг раскраснелась и вся преобразилась, только веснушки и остались в натуральном цвете, а лицо пылало жаром. Девушка спешила рассказать о случившемся, разволновалась. — Обманула я вашего дежурного. Богдан-то Андреевич, оказывается, был все время в шахте. Только он спускался утром не по нашему стволу, а по вентиляционному. Он там рядом живет... Да и к забою от вентиляционного много ближе... Людской ствол — главный. Это — махина, его копер тянется в небеса, словно Вавилонская башня. Когда фотографы снимают шахту для газет и журналов, копер людского ствола — основная окраса кадра. По сравнению с ним вентиляционный ствол лилипут, он приткнулся к массиву горняцкого квартала, построенного на месте бывшего доломитного карьера. Ныне это один из самых ухоженных уголков города. Здесь расположен цирк, вокруг него море цветов, в основном роз. Но главное украшение местности — фонтан, искрящаяся мириадами брызг башня в венецианском стиле. С наступлением сумерек включается подводный свет, и фонтан поражает прохожих буйствующим разноцветьем красок. Площадь вокруг цирка облюбовала себе молодежь. Сюда приезжают на свидание чуть ли не со всех уголков огромного города, который по площади превосходит Париж. «Лазня живет возле вентиляционного ствола», — отметил про себя Иван Иванович. Это означало, что он старожил шахты «Три-Новая». Дома на Карьере были первым жильем, которое выделили в свое время для горняков шахты-новостройки. В ту пору здесь селиться никто не хотел, виною тому был установленный в стволе шахты вентилятор. Он без передышки выл на всю округу. Вентиляционные стволы, как правило, ставили на отшибе. И когда проектировали шахту «Три-Новая», этот район считался окраиной. Но город быстро рос, осваивая пустоши, и вскоре рядом с вентиляционным стволом возвели квартал пятиэтажных домов. Сколько писем с жалобами приходило в разные инстанции от первых новоселов на Карьере. Кто знает, то ли из-за вечных жалоб, а может, приспело время решать сложные технические задачи, но на шахте «Три-Новая» заменили вентилятор-ревун на бесшумный. «Если Лазня живет рядом с вентиляционным стволом и является старожилом, — продолжал анализировать факты Иван Иванович, — то его гараж расположен на территории шахты. Здесь, на свободном «пятачке», отвоеванном у старого террикона, когда-то построили штук шестьдесят гаражей. Туда! К гаражам! — было первой мыслью Ивана Ивановича. — Разыскать машину Лазни и произвести досмотр...» — Богдан Андреевич часто так делает, — оправдывалась табельщица. — Попросит своих, и они, спускаясь через людской ствол, заберут его жетон. А при выезде он его возвращает. Это было грубейшим нарушением правил безопасности. Табельщицы должны точно знать, сколько человек в данную минуту находится в шахте и кто именно, пофамильно... Ведь если, не дай бог, произойдет несчастный случай и в забое останется застигнутый бедой шахтер, — к нему надо пробиться. И не опоздать... Случалось, что горняка, который сидел в каменном мешке без еды и питьевой воды, извлекали из плена на пятые-шестые сутки. А если не будет строгого учета, о человеке могут забыть... Современная шахта — это сто и более километров подземных выработок, десятки мест, где может находиться горняк — забои, лавы, штреки, бремсберги, уклоны, сбойки... Без строжайшего учета, кто, где и что делает, шахта существовать не может. Об этом знал Иван Иванович, прекрасно знала об этом и старшая табельщица. — Спуск в шахту без жетона — у нас ЧП. За такое горняка лишают «упряжки», а табельщицу — премии. О том, что Лазня иногда спускается без жетона, я не знала. За систематический спуск без жетона у нас увольняют по КЗОТу. — Извините, как вас звать? — поинтересовался Иван Иванович. — Инна Антоновна... — Инна Антоновна, а сколько лет вы работаете в табельной? — На «Три-Новая»? Со дня ее пуска, десятый год. А всего двенадцать. — Инна Антоновна, скажите честно, за все эти годы кого-нибудь увольняли с шахты за нарушение режима спуска? Она замялась. — На «Три-Новая»... не помню. А вот там, где я работала раньше... Иван Иванович улыбнулся. Он — не инспектор горгостехнадзора и по этой части не будет делать каких-то оргвыводов. А вот из рассказа смущенной девчушки-табельщицы он установил три важных факта: бригадир проходчиков Богдан Лазня находится в шахте с утра, то есть где-то часов с семи, но это противоречит тому, что сообщила дежурному по областному управлению жена Лазни Елизавета Фоминична. Богдан Андреевич, утомленный вчерашним днем (пьянка в гараже с начальником участка Пряниковым, затем поездка к какой-то Анке), проснулся поздно и вышел из дому около десяти. Конечно, понятие «с утра в шахте» во времени весьма относительное. Сейчас — 20.04, «с утра» может означать и в 10.00, и в 11.10, короче говоря, время работы первой смены. Это первый факт. Второй: Лазня частенько спускается по вентиляционному стволу, что является грубейшим нарушением правил безопасности. На вентиляционном стволе нет специальной клети для спуска и подъема людей, там установлена клеть лишь для технического обслуживания ствола. Но от вентиляционного ствола до людского — около пяти километров, и в обратную сторону по шахте до забоя — столько же... Понять Лазню можно, оправдать нельзя. Девчушка-табельщица, понимая, что Инна Антоновна, сделавшая вид, будто для нее систематическое нарушение режима спуска в шахту — открытие, отыграется на подчиненной (обязательно напишет докладную), лепетала, оправдываясь: — Когда позвонил милиционер, я проверила: жетон Богдана Андреевича был на месте. Я так и сказала. А минут через сорок Богдан Андреевич выезжает из шахты, заходит к нам в табельную, чумазый такой. «Девочки, виноват. Затуркался, запарился, как в бане». Это же смешно, верно? — обратилась она за сочувствием к Ивану Ивановичу. — «Лазня» по-украински обозначает «баня». А Богдан Андреевич говорит, что запарился, как в бане. Он веселый человек. Весной приносил нам раза два по букетику фиалок. Сам воды в вазу нальет, поставит цветы, каждый лепесток расправит. Однажды подарил крохотную куколку. — Демонстрируя, насколько мала куколка-подарок, девушка показала кончик мизинца. — А позавчера, поздравляя нас с маем, принес курящего казака. Тоже куколка-крохотулечка из глины. К нему — специальные папироски. Вставишь папироску казаку в рот, подожжешь, он и попыхивает. Мы так смеялись! Верно, Инна Антоновна? — попросила девчушка старшую табельщицу подтвердить ее слова, засвидетельствовать, что она всегда говорит правду, одну только правду. Иван Иванович в этом не сомневался, но старшая табельщица осуждающе посматривала на молоденькую. «Разболталась!» — говорил ее многозначительный взгляд. (У женщин глаза порой такие выразительные — выразительнее всяких слов.) Девчушка под воздействием молчаливого упрека растерялась. Она понимала, что сболтнула лишнее, так, по крайней мере, считает Инна Антоновна... А что именно «лишнее» — ей было невдомек. — Да вы, — обратилась она к Ивану Ивановичу, — можете еще застать Богдана Андреевича в бане... «В бане... После трудовой смены...» Ему хотелось в тот момент выругаться. Рассыпалась вся его стройная, с таким блеском возведенная система доказательств: марка машины, цвет, номера, показания жены и этот жетон на спуск в шахту! А у Богдана Андреевича, оказывается, чистое алиби. Более того, сейчас можно пойти в баню и покалякать с ним по душам. Только какую тему выбрать? Но душа не мирилась с тем, что Орач и на сей раз вытянул в своей лотерее пустой номер. Вопреки фактам и логике он подсознательно чувствовал, что наткнулся на искомое. Но что именно сейчас ему нужнее всего, Иван Иванович пока не знал. И вдруг пришло озарение. Так, должно быть, случилось и с двадцатитрехлетним Ньютоном, пережидавшим эпидемию чумы в родной деревне, когда упавшее на него с дерева переспелое яблоко помогло открыть закон всемирного тяготения! Ма-ши-на! А что в ее багажнике? Работающий от аккумулятора холодильничек или... квадратненькая сумка из «тяжелого» брезента? «В гараж! Немедленно — в гараж! Он где-то здесь, на территории, примыкающей к шахтным постройкам. Но туда без Лазни не попадешь — гараж наверняка на запоре». Иван Иванович отправился на поиски бригадира проходчиков. Всякая шахта начинается с бани и заканчивается тоже ею. Пришел горняк на работу — переоделся в робу. «Отмантулил» смену, выехал на-гора — сразу в баню, смывать густую пыль и усталость. Пропитавшуюся углем и по́том окостеневшую робу он снимает в черном предбаннике. Затем — душ. Горячие, паркие струйки колко хлещут по плечам, по голове, по всему одеревеневшему от усталости телу, возвращая человеку бодрость, позволяя осознать радость содеянного: ведь он только что на глубине тысяча метров, ворочая недра, по своему усмотрению приводил их в порядок: взял нужное людям, оставил негожее. Хозяин! Рачительный, умный. В черном предбаннике раздеваются угрюмо, молчаливо, сил у них осталось лишь на то, чтобы после напряженного труда жадно затянуться дымом: У него, конечно, в бане папиросы есть в кармане... Но и в том-то весь секрет, что сейчас при нем их нет... А ему — в минуту эту После смены трудовой Закурить — милее нету По дороге к ламповой. А в душевом отделении жизнь и молодость берут свое. Похохатывают голозадые парни, подтрунивают друг над другом, озоруют. В чистом предбаннике горняк становится самым обыкновенным человеком. Вся его усталость позади. Он надевает брюки, майку, рубашку, куртку, туфли, и что-то уходит из его упрямого характера. Там, в шахте, в тесной лаве в проходческом забое, он сродни титанам, держащим на своих плечах тяжесть земли. А здесь, на улице, под лучами дневного светила, это обычный человек, к примеру, Богдан Андреевич, известный бригадир сквозной проходческой бригады. Иван Иванович внимательно оглядел чистый предбанник. Широкие, санаторного типа окна выложены стеклянным кубиком. В огромных кадушках стоят две финиковые пальмы, неведомо как попавшие сюда из далеких краев. Пальмам вольготно, привычно. Воздух в предбаннике — как в тропиках: и влага, и тепла вдосталь. Круглые сутки свет. Правда, по большей части электрический. Но живут, роскошествуют деревья. Среди голых и полуголых мужиков ходит, словно садовник между яблонями, пожилая тетка, видимо, шахтерская вдова. Они, вдовы погибших в шахтах, чаще всего и работают банщицами, уборщицами. Это одна из шахтных традиций. Иван Иванович, пошептавшись с банщицей, сказал, что ему «позарез» — для пущей наглядности даже чиркнул ребром ладони по горлу — нужен Богдан Андреевич. Если знаменитый бригадир еще в бане, он его подождет, пусть только банщица покажет шкаф с чистой одеждой Лазни. — Да вон он! — кивнула женщина в дальний угол. — Уже помылся. Отдыхает. Видать, в сутках был. Намантулился. В голосе женщины была доброта и забота: отдыхает горняк после тяжелого труда. Лазня сидел на лавке, откинувшись на дверцу шкафа. Длинные руки опустил чуть ли не до пола. Мужику за сорок. Годы проели плешь в русых, порыжевших от ежедневного мытья волосах. Зачесывая их на манер приказчика из купеческого магазина — справа налево, — Богдан Лазня прикрывал оголенную часть лобастого черепа. Лицо — овальное, но не яйцом, а скорее самаркандской дыней. Глаза крупные, чуть навыкате. Под ними — модная синева. «Э-э, — подумал Иван Иванович, — а сердечко-то, Богдан Андреевич, следовало бы поберечь. И щитовидка требует особого внимания, а мы ее потчуем алкоголем...» Лазня сидел нахохлившись, не пошевельнется от усталости. А может, задумался? Руки не умещались на угловатых, прикрытых брюками из ветхой дерюжины коленях, и он их опустил долу. Мощные, широкие кисти зависли ниже скамейки. Ивана Ивановича не мог не удивить затрапезный вид бригадира, который в этих брюках и замусоленной фуфаечке смахивал на погорельца времен разрухи двадцатых годов. Обычно горняк ходит на шахту одетым не хуже иного щеголя, отправившегося на премьеру в Большой театр. Шкафы стояли рядами. Проход между ними метра два. Выйти из тупика, в котором очутился Лазня, можно было только минуя Ивана Ивановича. Трудно предугадать, как поведет Лазня себя в такой ситуации. Не исключена и попытка к бегству. Заметив постороннего, направляющегося к нему с решительным видом, Лазня, конечно же, догадается, кто это такой и что привело его сюда (чует кошка, чье мясо съела), и может броситься к дверям к выходу, к свободе, тараня все на своем пути. Однако бригадир и не шевельнулся, лишь чуть скосил глаза, в которых промелькнул страх, этот страх и подсказал Ивану Ивановичу, что он не ошибся в своем поиске. Подошел, сел рядом, перехватил ближнюю, левую руку в запястье и тихо, но властно сказал: — Богдан Андреевич, я майор милиции Орач. Нам с вами надо поговорить. Во дворе машина. Только прошу без глупостей: за нами наблюдает банщица. Не хотелось бы, чтобы она о нас с вами подумала плохо. Я — ваш давний друг. Мы выходим, не привлекая к себе внимания. Вы садитесь на заднее сидение. Я — следом за вами. Лазня искоса глянул на майора милиции. Не удивился, не возмутился, сидел все в той же позе уставшего, опустив могучие руки. — Дурак я, дурак... — проговорил он негромко. Желания сопротивляться, протестовать в нем не было, встречу с переодетым работником милиции в шахтерской бане он воспринял как должное.