— Ключи от машины! — потребовал Иван Иванович. Лазня пошарил рукой в кармане фуфайки и протянул связку ключей: штук шесть, нанизанные на брелок в форме автоколеса. — От гаража и от машины, — пояснил он. — Ну и от погреба... Они вышли. Зная по опыту, что вслед за безвольем у преступников может появиться ярость, стремление вырваться на свободу, уйти, Иван Иванович прижимался к плечу задержанного. Опытный водитель Сергей — вместе работают уже не первый год, подогнал машину к самому выходу. Лазня открыл заднюю дверку и сел в машину. — «Жигуленок» в гараже? — спросил Иван Иванович. Лазня кивнул. С каждым мгновением он все больше сникал, и его «увядание» на глазах Иван Иванович воспринимал как добровольное признание. Но одновременно это и настораживало: «Не выкинул бы в неподходящий момент коленце». Иван Иванович был начеку. — Показывай, куда ехать, — потребовал он. Сидя на заднем сидении рядом с Лазней (ближнюю к бригадиру дверцу предусмотрительный Сергей запер на защелку), он чувствовал, как могуч и крепок Богдан Андреевич. «А ручищи-то какие!» — подумал майор милиции. — Я живу на Карьере, — буркнул Лазня и назвал адрес. — А гараж? — Машина под домом... У подъезда. Пока ехали от шахты до квартала, Лазня не проронил ни слова. Иван Иванович его не беспокоил. Прежде чем задать первые вопросы, надо было заглянуть в багажник машины, где, Иван Иванович не сомневался, лежала квадратненькая сума из тяжелого брезента. Когда подъехали к дому, возле которого стояли «Жигули» бежевого цвета с номерным знаком ДОР 15—17, Лазня сказал: — Как только начали шептаться с банщицей, я сразу допер, что вы за мною... — И было за что? Лазня кивнул лобастой головой: — Можете, товарищ майор, мне не верить, но клянусь могилой матери, сегодня после пяти я вскочил в сказку. Поехал разжиться талонами на бензин. Вчера мы погужевались... — С Пряниковым? — резко спросил Иван Иванович. — С ним, козлом вонючим, — признался Лазня. «Что-то Богдан Андреевич без особого почтения отзывается о своем начальнике участка», — отметил про себя Иван Иванович. И вспомнил слова жены Лазни: «Мой Богдан у Петьки за личного таксиста». Видать, проела плешь бригадиру эта кабальная зависимость от человека, которого он вынужден не только поить за свои кровные, но и возить к какой-то Анке. Пока Пряников гостил у своей зазнобы, Богдан Андреевич наверняка дрог в машине у подъезда или где-то в сторонке. Занятие не ахти какое завидное. — Ну, так о вчерашнем дне, — подсказал Иван Иванович нужную тему разговора. — Целый день Петька держал меня на приколе... Жена за эти путешествия взъелась. Кричит: «Домой не пущу». Она у меня горлатка... До обеда пробыли в гостях. У него пенсионерка растет. Может, знаете? Гробанулся Петя на своей «Волге», погибла женщина. Сколько он тогда кинул ее мужу в торбу — не знаю, но от суда откупился. А девчонке, осиротевшей после смерти матери, выплачивает пенсион — двести рубчиков на книжку ежемесячно. До совершеннолетия. — Двести! — подивился Иван Иванович. — И это при ставке начальника участка в двести шестьдесят рублей... — Да вы за нашего Петю не переживайте. Его заработку американский президент позавидует. Не кует, не мелет, а гро́ши как воши... Поднакопилось у Лазни недовольства. Да это и понятно. Но почему оно прорвалось именно сейчас и сыплется из Богдана Андреевича, как просо из дырявого мешка? Вот уже год Пряников без водительских прав, и, видать, все это время Лазня у него за личного водителя. — Вчера отмечали годовщину... Отец там — труха, за бутылку водяры душу отдаст. А девчонка — горлица. Учится в девятом классе. Все в доме держится на ней. Не голова, а ЭВМ, — постучал он себя по лбу костяшками пальцев. — На медаль тянет. Хочет поступать в медицинский. Вот Петя вокруг нее и ходит петушком. Пенсион пенсионом, а к празднику — особый подарочек, лично в руки. При этом на французский манер лапочку поцелует: «Валюша, у меня в друзьях ходит ректор мединститута, так что считайте себя студенткой...» А та, дура, каждому слову верит. Отец-то ее лаской не очень баловал. А Петя умеет пенку снимать, он по малолеткам специалист. И Вальку угрохает. — Лазня не скрывал своей злости. — А знакомых в мединституте действительно найдет. Любопытная сторона характера открывалась у бригадира проходчиков. Были веские основания подозревать его как соучастника ограбления. (Иван Иванович не сомневался в этом, хотя и не понимал мотивов преступления. Человек при хороших заработках. Семья, квартира... Казалось бы, от добра добра не ищут. А вот поди ж ты! Может, старые дружки приневолили? Не было ли у Лазни в молодости судимости по какому-нибудь «веселому» делу?) Но сейчас Богдан Андреевич своим горячим участием в судьбе какой-то девчонки вызывал у работника милиции невольную симпатию. Букетики фиалок, которые он привозил ранней весной табельщицам, или курящий казак — это, скорее всего, налаживание деловых контактов: отметить, когда надо, спуск и выезд. «Упряжка», — как говорят горняки, имея в виду выход на работу. В месяц должно быть 22 выхода. А вот тревога о судьбе девятиклассницы — это уже черта характера. Может, у Лазни росла своя дочка, которая мечтала стать врачом, и он невольно ставил ее на место той девчонки, которой грозила беда? — Что же, Богдан Андреевич, вы не откроете девушке глаза на реальность? — Товарищ майор! — воскликнул Лазня. — Я что, профессор Филатов или Иисус Христос, чтобы превращать слепцов в зрячих! Для этой дурехи Вальки наш Петр Прохорович — святой человек. Она в него давно втюрилась, попробуйте сказать ей недоброе слово о «благодетеле», — машину топором изрубит. Во! — он покрутил пальцем возле своего виска. — За Петей — дела: пенсион, подарки, цветочки на могилу матери. Слезу пустит, а при случае и пошутит, анекдотец подкинет... Как девчонка смотрит на случившееся? Несчастный случай: Петра Прохоровича ослепила встречная машина. Он и сам мог погибнуть, все в одной машине ехали, мама даже сидела рядом с Петром Прохоровичем. Знать, судьба... Насчет судьбы — это Петя талдычит. И о встречной машине... А о том, что принял литр перед тем, как сесть за руль, небось не заикнется. И не таков наш Петя, чтобы по двести рубчиков ежемесячно ни за что ни про что из своего кармана выкладывать. Так что пусть уж девчонку-дуру пасет ее отец. — Алкоголик, готовый за бутылку водки продать душу, — напомнил Иван Иванович Лазне его же слова. — Больной человек. — Что же государство его не лечит? Здоровье трудящихся — народное достояние! — зло ответил бригадир, насупив брови. Разговор по душам не получался. Пряников... Что о нем знал Орач: начальник передового участка — так его представляли местные газеты и телевидение. Но это, так сказать, вид с фасада. А теперь перед майором милиции раскрылся совсем другой человек. Лазня убежден, что в тяжелой аварии виноват скорее литр водки, выпитой Петром Прохоровичем накануне поездки, чем встречная машина с яркими фарами. И тревога Богдана Андреевича из-за «дурехи Вальки», для которой Пряников — святой человек, тоже не беспочвенна. «Угрохает он ее». И еще одно: при окладе в двести шестьдесят рублей для Пряникова двести — не деньги. Конечно, премии у начальника передового участка весьма приличные, но, выплачивая солидную пенсию пострадавшей, Петр Прохорович не скупится и на дополнительные подарки. А у него есть и своя семья: жена, дети... У современного человека столько потребностей: прилично обставить квартиру, по моде одеться, отдохнуть на юге... А во что обходятся застольные встречи с друзьями для того, кто пьет литрами?! Но вот совсем недавно он поменял разбитую «Волгу» на «Жигули». Впрочем, Пряников мог заломить за свою развалюху столько же, сколько стоят новые «Жигули»... Но это уже, как говорят, дело третье. — Богдан Андреевич, давайте вернемся к сегодняшнему дню. Чем вы занимались после посещения пенсионерки-девятиклассницы? — старался Иван Иванович направить разговор в нужное для него русло. — Подались ко мне в гараж, — рассказывал Лазня. — Эта дуреха Валька устала от выкрутасов своего папаши. Однажды в сердцах сказала: «Выпивохи — люди потерянные, от них один вред и разорение. Неисправимых надо расстреливать». Так наш Петенька разыгрывает из себя перед ней трезвенника. Вешает девчонке лапшу на уши, но душа-то у Пети своего требует. А как пропустит три-четыре стакана под хорошую закусь, его и тянет на подвиги: «Отвези к Крошке». Если нет ничего более подходящего, он по пьяному делу всегда к ней. — Кто такая? — поинтересовался Иван Иванович. — Фамилии не знаю. Зовут Анкой, дразнят Крошкой. Массажистка из салона красоты. Живет на Набережной, в высотном доме, семнадцатиэтажке. Квартира шестьдесят четвертая. Память мгновенно оживила беседу с Генераловой: «Набережная, 20, квартира 64. Тюльпанов Александр Васильевич...» Закадычный друг Екатерины Ильиничны... — Тюльпанова? Алевтина Кузьминична? Лазня пожал широкими плечами. — Может, и Алевтина, но все ее зовут Анкой. Такая шмакодявочка. Кожа да кости, но Петенька давно с нею хороводится. Неприятная новость. Чему удивляться? Свято место пусто не бывает. Не исключено, что Тюльпанову такой вариант вполне устраивает. Если Генералова не делает секрета из своих отношений с Тюльпановым, то ее лучшая подруга, Алевтина, не может об этом не знать. Но мирится. Значит, есть какая-то причина. В памяти розыскника отложился и такой факт: «Петя едет к Алевтине Кузьминичне, когда ему заблагорассудится». Обычно после солидной выпивки, ближе к ночи. И она принимает его безотказно. А где же в это время ее муж, доцент кафедры профессора Генералова — товарищ Тюльпанов? Неужели и он... мирится? «Ничего себе семейка!» — подивился Иван Иванович. Но тут ему в голову пришла другая догадка: «А может, они живут на разных квартирах?..» Но тогда как объяснить их ежедневные трогательные встречи у салона красоты в 18.15? За-гад-ка... Ивану Ивановичу стало обидно за Генералову. После ее слов «Я ни разу не пожалела, что вышла замуж за Генералова» он было поверил, что у Екатерины Ильиничны с Тюльпановым какая-то особая дружба. Не банальная связь, а нечто возвышенное. Но всё, видимо, гораздо проще. Он хотел верить людям, был убежден, что человек, творящий добро или зло, делает это прежде всего в угоду самому себе. Такая уж потребность души: делать людям хорошее или, наоборот, злое. Да, видать, попадал Орач со своей доверчивостью впросак. Жизнь его секла. В те моменты он каялся и божился, что больше ни-ни... Но проходило время, и он опять начинал с того же, с веры во все хорошее. Таково уж свойство его души. «Эх, Екатерина Ильинична, дорогой вы мой человек...» — Как же вы сегодня искали талоны на бензин? Вы же вышли из дому после десяти, — рассердился он на Лазню. Перед домом на площадке Иван Иванович увидел «жигуленок» бежевого цвета. Номера отсюда не рассмотришь — его перекрывала другая машина — «Москвич» красного цвета. Лазня уловил смену настроения у милиционера и помрачнел. Не сразу собрался с мыслями. — Вначале я в гараж, надо было после вчерашней пьянки навести порядок. По дороге зашел на участок, поинтересовался, что делают мои ребята в забое. Смена отпалила, убирала породу, начинала обуривать. Значит, могут обойтись без меня. Навел порядок в гараже. Часок покимарил. Надо было разжиться талонами на бензин, чего доброго, Петя к вечеру опять что-нибудь затеет. Словом, выехал, — рассказывал Лазня. — Голова с похмелки — будто в ней сорок перфораторов обуривают забой. Останавливает какой-то шкет с бородкой, подвези, мол, плачу натурой. И показывает бутылку. — Откуда он ее вынул? — потребовал уточнения Иван Иванович. — В кармане она у него была? В портфеле?.. — Достал из сумки. — Что за сумка? — Такая черная, модняцкая... На обрезок стойки смахивает. На молнии, с длинными ручками. Можно в руках нести, а хочешь — на плечо надень. — Где он тебя остановил? Иван Иванович не верил в случайность встречи Лазни с бородатым. Можно предположить, что бородатый всех своих секретов перед дружком не раскрывал: «Отвезешь — привезешь, а свое — получишь». Случайного человека для ограбления магазина не возьмут. Нужен «свой в доску», которому можно довериться и который при случае будет помалкивать. Ответ Лазни нужен был Орачу для того, чтобы позже уличить его во лжи. — Да за переездом, что ведет от металлургического завода на Пролетарку. Пролетарка — один из рабочих районов индустриального города, именно при въезде в этот район и находится мебельный магазин «Акация». У переезда сходятся три магистрали, две из них, минуя центр, выводят за город: одна — на юг, в сторону Мариуполя, вторая на восток, к Ростову-на-Дону, на Ворошиловград. Этот переезд давно стал темой для анекдотов. Лет двадцать в планах благоустройства города на его месте числится путепровод, да всё руки не доходят у горсовета, уж слишком много неудобств сулит такое строительство городу, оно надолго отсечет от центра огромный промышленный район, где кроме заводов, шахт и автотранспортных предприятий находится еще и центральное городское кладбище. А объезжать — за тридевять земель. Вот и откладывают строительство путепровода до лучших времен. Словом, заводской переезд — проклятое место для водителей. Снует по нему туда-сюда маневровый паровозишко с металлоломом для мартенов, собирая до сотни машин с той и другой стороны. Но поймать на переезде попутную машину легче всего. — Каков из себя этот пассажир? — Приметы, что ли? В спортивной куртке. Коричневатая, на рукавах по три полоски: белая, синяя, красная. В вязаной шапочке. Бородатенький... На инженера из НИИ смахивает. — Почему именно из НИИ? — Да так... Тощенький. При зарплате в сто десять он, поди, по утрам еще и вокруг ставка бегает. Глазки проворные, как у мазурика-карманника, который садится при давке в трамвай. — Он тебе что, и адрес свой назвал? Почем знаешь, что бегает именно вокруг ставка? Не всюду же ставки. — Я-то живу рядом со ставком... Идешь на работу в первую, особенно летом или после ночной, они бегают. Улыбнешься: «Вам бы, ребятки, лопату или отбойный молоток. За месяц-два всё бы лишнее растрясли». «Резонно», — согласился Иван Иванович. Но у него было подозрение, что Богдан Андреевич что-то недоговаривает. Может быть, самую малость, но недоговаривает. По умыслу? Или от волнения забывает кое-какие детали? — Ну и как же завязывалась ваша дружба? Лазня с досадой махнул рукой. — Какая там дружба, товарищ майор. Говорит: «Заработать хочешь? Плачу натурой». Руку — в черную сумку и, не вынимая бутылки, показывает горлышко. Вижу — она, злодейка, с наклейкой, белоголовая. Спрашиваю: «Куда тебя?» Говорит: «В «Акацию» привезли поролоновые матрасы. Так вот парочку, в центр... За транспортные услуги — бутылка. Но пока я смотаюсь туда-сюда, минут десять надо будет подождать. За это — на закуску наличными». И клюнул я. Садится он на заднее сидение и шепчет: «Матрасы — матрасами, но ищу я подходы к директорше: хочу за наши, советские, взять импортный гарнитур, тот, который на чеки Внешторга. Один мой знакомый отхватил. Прелесть!» Я и допер: спортсмен-то мой, видать, из мохнатых тузов, коль ворочает деньжищами. А по виду — Исусик.