— Скажите, вам не знаком полковник Шубин? — Никак нет, ваше императорское высочество. — Делаю секундную паузу, типа вспоминаю. — И вы никогда не слышали эту фамилию? — Никак нет. Помню я, помню. И полковника из Ставки, и фокус с деревянной гранатой на вешалке, и письмо с предупреждением, что лишние телодвижения могут быть опасны для здоровья. И собственного, и того, кто за ним стоит… Ник Ник опять затевает долгую игру в гляделки, затем, судя по всему, принимает какое-то решение: — Господин полковник, вы известны в свете, как человек, фанатично преданный царской семье… Вы исполняете приказы только великого князя Михаила Александровича?.. Если я поручу вам некое дело… Очень важное… Могу ли я быть уверен, что вы его выполните? — Ваше императорское высочество, я готов выполнить любое ваше поручение, если оно не идёт вразрез с данной мной присягой и не нанесёт вреда тем, кому я служу. — Сам факт того, что я что-то вам поручил, не подлежит огласке, — великий князь произносит это уже гораздо тише. — А касается оно в первую очередь безопасности того, кому вы так преданы — великого князя Михаила Александровича. — Что я должен сделать? — Когда вы собираетесь обратно? — Сегодня. Все мои люди находятся на вокзале в готовности к отправке. — Я распоряжусь, чтобы у вас не было непредвиденных задержек… Угу, а заодно проконтролируешь, что мы действительно убрались восвояси. — По прибытии в Москву вы должны будете доложить великому князю Михаилу Александровичу о выполнении поручения, а заодно передать ему, что я должен как можно быстрее увидеться с ним для конфиденциального разговора, касающегося безопасности как его лично, так и судьбы империи в целом. Встречу лучше всего провести в Ставке, где меньше лишних глаз и ушей. Великий князь Михаил должен найти какой-нибудь предлог, чтобы вызвать меня туда. Ну, например, для доклада о положении дел на Кавказском фронте. — Слушаюсь, ваше императорское высочество. Сразу по приезде всё будет выполнено в точности. — Повторяю — никто, слышите, никто не должен знать, что я вам поручил! — Об этом будет известно лишь вашему императорскому высочеству, великому князю Михаилу Александровичу и мне. — Хорошо… — Ник Ник замолкает, размышляя, наверное, насколько моему слову можно верить. Затем, подойдя к висящему на стене ковру с коллекцией холодняка, снимает одну из шашек. Рукоять и ножны — чернёное серебро с насечкой, щедро осыпанные бирюзой… — Примите этот клинок в знак моей личной благодарности за верность присяге и спасение моих близких во время февральского бунта. — Покорнейше благодарю, ваше императорское высочество… Глава 25 Между тем примерно в это же время почти за две тысячи километров происходили события, определённым образом связанные с кавказскими… Вечер, наконец-то сменивший не по-весеннему жаркий день, был наполнен ароматами душистых трав и цветов, снимающих усталость, наполняющих тело бодростью и пробуждающих жажду любви и сокровенные желания. Генерал-адъютант и генерал от кавалерии Российской империи, его высочество Сеид-Алим-хан эмир Бухарский сидел в небольшой башенке возле стола, украшенного блюдом, на котором лежало несколько яблок. Хотя в отличие от плода, подброшенного коварной Эридой, они не были золотыми, но тоже должны были попасть в руки если и не прекраснейшей, то самой проворной гурии из гарема. По старому обычаю, не желая разворошить клубок сколопендр, в которых практически мгновенно могут превратиться внешне покорные жены и наложницы, повелитель Бухары бросал одно из яблок в бассейн, где плескались юные и не очень красавицы. Та девушка, которая приносила сей фрукт женского раздора своему повелителю, и получала право провести с ним ночь. Но сегодня Алим-Хан не спешил сделать выбор ночной прелестницы. Перебирая четки и чуть прикрыв глаза, он предавался размышлениям. И назвать их приятными значило бы пойти против истины. Накануне заведующий Русской канцелярией генерал-майор Мирбадалев сообщил ему последние новости, пришедшие как из резиденции генерал-губернатора Туркестана, так и из далекого Петрограда. Похоже, что русские, вошедшие в столицу «для защиты власти эмира», готовы остаться здесь если не навсегда, то на очень длительный срок, и древняя Бухара, о которой упоминается ещё в Авесте, может превратиться в одну из обычных провинций Российской империи. — Что делать и как правильней поступить? — вёл беззвучный диалог сам с собой Алим-хан. — Народ начинает роптать, и иные из моих поданных готовы позабыть строки из Корана: «О вы, которые уверовали! Повинуйтесь Аллаху, повинуйтесь Посланнику и обладателям власти среди вас». Как было всё просто и ясно до проклятой войны, которую затеяли эти гяуры-европейцы. Личная дружба с императором Николаем II позволяла ощущать себя настоящим повелителем, а слава мецената и щедрого венценосца, желающего и готового провести в эмирате реформы, ограничивали служебное рвение некоторых особо рьяных чиновников из генерал-губернаторства, опрометчиво рискнувших совать свой нос куда не следует. Реформы… Кое-что удалось сделать. Пытки и казни, проводимые в Зиндане с привычной жестокой изощрённостью, удалось если не искоренить, то хотя бы притушить, но вот эти святоши… Нет, эмир был истинным правоверным и как правитель понимал и ценил пользу веры для контроля над подданными. Но как же трудно, да, пожалуй, и просто невозможно держать в крепкой узде всех этих бесчисленных дервишей, кази и мулл и всех тех, кто называет себя кадымами[17]. Хвала Аллаху, что их главарь мулла Абдуразык отправился на хадж в Мекку, а оттуда прямиком к Всевышнему, но сколько он успел попортить крови, в том числе и самому эмиру. Именно он дал прозвище «шайтан-арба» автомобилю, подаренному Алим-хану русским миллионером Рябушинским, и пообещал взбунтовать всё население, если эмир прокатится на нём по улицам Бухары. Всё-таки как мудро венценосцы из Петербурга и Лондона укоротили руки зарвавшимся святошам, которые имели наглость утверждать, что Всевышний внимает просьбам и сообщает свою волю только через их языки и уши. Насколько бы упростилась жизнь эмира, если бы он подобно королю Англии командовал церковью на территории своего государства. Никому нельзя верить до конца… Правитель Бухары, не чуждый искусству поэзии, с удовольствием вслушиваясь в слова, произнёс только что родившееся четверостишье: О Бухара — прекрасна и ужасна… Престол отца так трудно удержать. Удара в спину жду я ежечасно, Убийцей может стать и друг, и сын, и мать. Будь проклята эта война!.. Хотя мудрые недаром говорят, что «в плохом много хорошего». Именно война, как напомнил ему давеча верховный кушбеги Бухары Мирза Насрулла, отсрочила решение русской Государственной Думы вмешаться в управление Бухарой. Его Бухарой!.. «Произвести в самом непродолжительном времени необходимые реформы в управлении ханства с целью согласовать порядки этого управления с современными потребностями жизни, с установлением при этом действительного надзора русской власти за гражданским управлением в ханстве». Так значилось в бумагах, написанных этими порождениями шайтана. Оставалась надежда на покровительство российского императора, и для этого были все основания — крупные пожертвования и доброжелательное содействие по разным мероприятиям русского правительства в ханстве не оставались незамеченными. В знак особого внимания к заслугам эмира Николай II пожаловал ему чин генерал-лейтенанта и назначил его своим генерал-адъютантом, а совсем недавно, в сентябре прошлого года, он лично привёз в императорскую Ставку еще один миллион рублей. В результате грудь Алим-хана украсил орден Александра Невского… Но нечестивцы посмели поднять руку на монарха, и теперь место императора занял его младший брат великий князь Михаил, ставший регентом при малолетнем Алексее, и многое начало меняться. Уже десяток-полтора чиновников разного ранга в военных и вицмундирах, которые обычно не отказывались «принять барашка» в обмен на благожелательное внимание к прошению или временную слепоту к нежелательной жалобе, расстались кто со своими креслами, а кто даже и со свободой. Железной рукой регент подавил заговор в обеих столицах империи, и впервые кара настигла ранее неприкасаемых — членов императорской фамилии… Петроград, конечно, далеко, но совсем рядом, в Ташкенте, сидит генерал от инфантерии Куропаткин. И если под его началом войска и не смогли одолеть армию микадо, то здесь ещё живы люди, помнящие его железную руку при покорении Туркестана. Нужно собрать совет из самых верных людей! Мудрый кушбеги[18] Мирза Насрулла докладывал, что он предоставил тайное убежище нескольким турецким и германским офицерам, которые бежали из русского плена и принимали участие в прошлогоднем восстании. А ещё есть англичане… Эмир впервые за вечер улыбнулся, припоминая слова, сказанные ему когда-то ныне покойным отцом: «Когда на охоту вышел тигр, то газель обречена. Но если рядом затаился леопард, то она может и спастись». Возможно, британский лев сможет защитить от русского медведя или хотя бы укротить его свирепый нрав. Но об этом можно подумать и завтра… Алим-хан взял со стола яблоко, метнул его в бассейн и с интересом прислушался к раздавшемуся женскому визгу. Крепкий мужчина, которому ещё не исполнилось и сорока лет, с юности был искушен в любовных утехах, а съеденный за ужином думгоза-кебаб из говяжьих хвостов, приготовленный умелыми руками дворцового бакоула[19], заставлял кровь энергичнее бежать по жилам, обещая полный успех в амурных делах… Утром Алим-хан проснулся в великолепном настроении. Покинувшая с рассветом опочивальню наложница за ночь сумела не одиножды приятно удивить своего повелителя и разбудить в нем воспоминания о пребывании в Санкт-Петербурге. Определённый своим отцом в Николаевский кадетский корпус, он создал себе репутацию любвеобильного восточного принца, умеющего достойно вознаградить женщину «за большую и чистую любовь», и в его спальне побывали многие девицы и дамы из высшего света, а также и полусвета… А помнится, была актриса с французским именем… Как она танцевала канкан только в чулках и шляпке под аккомпанемент граммофона!.. А уж потом!.. У эмира появилась озорная мысль о новом посещении гарема, но усилием воли он её отогнал, точнее — отложил на вечер. Завтрак традиционно начался с горячего ширчоя, в пиалу с которым была покрошена свежеиспеченная лепешка. А далее можно было перейти к откидному хорезмскому плову. И как только блюдо с парящим рисом украсило стол, в зал с поклоном вошли верховный кушбеги Мирза Насрулла и генерал-майор Мирбадалев, которым было послано приглашение на завтрак. Во время еды разговор шёл о предстоящем празднике «дегача-пази». Наиболее искусные повара должны были съехаться со всех краев эмирата и показать свое мастерство по приготовлению плова. На празднике традиционно всегда присутствовал сам повелитель Бухары, а победитель получал великолепный халат из кладовых эмира. Омыв руки после трапезы, Алим-Хан с гостями перешел в небольшую уютную комнату, где они и разместились в удобных креслах, стоявших вокруг столика со сладостями и пустыми до времени чашами. В углу находился один из подарков от русских — стеклянный шкафчик, в котором расположенный в верхнем отделении лед медленно таял, а сбегающая вниз по трубкам вода охлаждала содержимое нескольких серебряных кувшинов. — Я прошу вас, уважаемый Мир-Хайдар, взять на себя труд и наполнить наши пиалы шербетом, изготовленным по особому рецепту бывшего садовника моего покойного отца из вяленого винограда сорта Ягудды. Все трое обменялись понимающими улыбками, ибо речь шла о ликерном вине, которое отличалось прекрасным букетом малины и продажей которого, как и иными сортами, занимались торговцы иудейского вероисповедания. Эмир, показывая пример, поднял свою чашу и процитировал слова Вазеха: Два верных спутника — вино и слово. Без одного не мыслю я другого. А без обоих мир уныл и пуст, Без них мертво существованье наше. — А теперь пришёл черед мудрым словам, — сказал, отпив из чаши, Алим-хан. — Мы внимательно слушаем вас, кушбеги Насрулла. — Повелитель, как я имел честь докладывать вам, Бухара может потерять свою самостоятельность и раствориться в просторах Российской империи. Но у нас с генералом Мир-Хайдаром есть план, как можно противостоять этому. Правда, для этого потребуются немалые денежные суммы, дабы мы смогли всемерно усилить армию эмирата, чтобы она в нужный момент могла стать соломинкой, которая переломит спину верблюда, и склонить чашу весов в нужную сторону. — Повелитель, если помните, княжество Черногория в тысяча девятьсот четвёртом году стало единственным государством, которое выступило в союзе с Россией и устами Николы Первого объявило войну Японии, — в разговор вступил генерал-майор Мирбадалев. — Пусть это участие и было весьма условным, но мы можем использовать этот случай как прецедент. Необходимо распространить слух о том, что эмир Бухары желает поддержать своего венценосного брата великого князя Михаила и направить своих солдат против Германии. Это даст нам законный повод сосредоточиться на обучении и оснащении нашей армии современным оружием, поставку которого нам могут осуществить англичане. Но более конкретный план мы сможем представить вашему высочеству, после переговоров с эмиссаром Британского правительства капитаном Бейли, который инкогнито прибыл в Бухару и надеется на аудиенцию. В этот момент эмир, которому почудился какой-то шорох за плотно закрытой дверью, чисто инстинктивно, как истинный восточный деспот, заподозрил измену и в расчёте на уши невидимого лазутчика вскочил со своего кресла и с гневными интонациями почти прокричал: — А вы не забыли, генерал, что и мой покойный отец, и я своим словом не раз подтверждали те статьи договора, которые прямо запрещают нам осуществлять самостоятельные сношения с иностранными государствами? Не будет ли тем самым дан повод обвинить нас в подготовке бунта против нашего царственного друга и покровителя регента великого князя Михаила?!.. Всё это выглядело настолько искренне, что если бы среди присутствующих был великий Станиславский, то он, пожалуй, поверил бы. Но приближенные эмира, которые с молоком матери впитали в себя любовь к лукавству и умение выживать среди придворных интриг, сдобренных изрядной толикой восточного коварства, всё поняли правильно и поспешили успокоить обеспокоенного повелителя. Причем эти действия были предприняты по двум направлениям одновременно. Генерал несколькими бесшумными шагами подбежал к двери и распахнул её, демонстрируя отсутствия чужих ушей и глаз, а кушбеги, вкрадчиво, с умиротворяющей интонацией окончательно рассеял опасения Алим-хана: — Мой повелитель, клянусь Милостивым, в наших мыслях не было даже намёка на то, чтобы уговорить вас выступить против российского регента и нарушить данное слово… Капитан Бейли — поданный его величества короля Великобритании Георга Пятого, которого с великим князем Михаилом связывают не только союзнические, но и близкие кровные узы. Мы лишь хотим сохранить Бухару, как верного друга и союзника России, и чтобы ваш голос был услышан в Петрограде… Глава 26 Фредерик Маршман Бейли накануне вечером старался временно позабыть о полученном задании в одном из комитетов правительства его величества Короля Георга V, а, проще говоря, — в разведывательной службе Великобритании МИ-6, которую возглавлял сэр Джордж Мэнсфилд Смит-Камминг. Естественно, что перед неожиданной отправкой в Бухару его инструктировал лишь непосредственный начальник, но задание было на контроле у самого капитана Мэнсфилда. Этот человек гренадерского роста отличался железной волей и высочайшей требовательностью, переходящей порой в безжалостность не только к неисполнительным подчиненным, но и к себе лично. Каждому новичку, переступившему порог штаб-квартиры, старожилы считали своим долгом рассказать трагическим шёпотом о том, как их captain Камминг, попав в аварию, сам отрезал перочинным ножом себе ступню, зажатую в обломках автомобиля, чтобы спасти сына. После сей дружеской беседы служебное рвение новоиспечённого рыцаря плаща и кинжала возрастало на несколько порядков, а процесс отсеивания лиц, неспособных к службе в разведке, позволял повысить естественный отбор на самом первом этапе. Эффект закреплялся навечно, когда в процессе дальнейшей службы им доводилось попасть в кабинет к самому «С» и стать свидетелем его невинной шутки — вонзания ножа для разрезания бумаги в собственную ступню, точнее — в её протез… Но пока можно было ни о чем не думать, а просто отдыхать после отнявшего все физические и духовные силы перехода, а скорее — прорыва через Памир. Русские пограничники всегда создавали серьёзные проблемы подданным Британской короны, которые пересекали границу исключительно с невинными намерениями, к примеру — туризм или изучение высокогорной флоры и фауны, не отягощая себя при этом маловажными для настоящих джентльменов формальностями по получению соответствующего разрешения. И если ещё несколько лет назад встреча с одним из постов памирского отряда заканчивалась, как правило, выдворением восвояси, то с началом войны обстановка кардинально изменилась. Как ни странно, значительная часть местных туземцев из числа кыргызов относилась к этим русским варварам с симпатией, большей, чем к цивилизованным британцам. Бейли, осторожно переменил положение тела, стараясь не потревожить старую рану, а также синяки и ушибы, полученные в процессе ускоренного передвижения по пересеченной горной местности ввиду необходимости уйти из-под обстрела как минимум из пяти винтовочных стволов, и со злостью припомнил слова канцлера фон Бисмарка: «…в Азии англичане гораздо менее успешны в цивилизаторской деятельности, чем русские, они обнаруживают слишком много презрения к туземцам и держатся от них на слишком большом расстоянии. Русские же, напротив, привлекают к себе население присоединенных к империи земель, сближаются и смешиваются с ним…»