Через секунду он одобряюще хрюкает: — Ты выучила игры, которые мне нравятся? Игры? Меня пробивает паника. Игры? Какие игры? Гомес должен был научить меня играм? Какие чертовы игры могут понравиться такому больному человеку? Должно быть, ответ читается на моем лице. Задав вопрос, он отворачивается к столу, говоря что-то шутливым голосом, и машет охраннику: — Отведи её в мою комнату и подготовь. Охранник хватает меня за локоть, и прежде чем я успеваю спросить, что он имеет в виду, меня затаскивают в дом. Я оказываюсь в особняке, заполненном растениями в горшках на кафельных полах, и тащат вверх по лестнице. Пропустив несколько дверей, толкают в спальню. Охранник проходит сквозь спальню и открывает дверь в задней части комнаты. — Куда мы идем? — спрашиваю я, заикаясь. — Эй? Охранник не отвечает. Вместо этого он открывает дверь шкафа. Ожидаемо, это оказывается не шкаф. Это ещё одна комната. Там сидит охранник, курит и смотрит журнал. Он встает при виде меня, и оба охранника начинают разговор. Новый непристойно смотрит на меня, когда я иду мимо него. Мы проходим через другую дверь и спускаемся по узкой холодной лестнице. Дом Хадсона — это лабиринт. Мне кажется, что меня захватили и ведут в секретный туннель. Надеюсь, Дениэл узнает, как меня найти, но с каждой минутой становится всё страшнее. Новый охранник проводит меня ещё через несколько дверей, а затем открывает дверь с надписью «PRIVADO». Эта комната… это секс-комната. Там есть кресло с наручниками, деревянная лошадь и всевозможные атрибуты для секса. Мой испуганный вздох заставляет охранника засмеяться. — Раздевайся. — Я… что? — и хватаюсь за одежду, которая на мне. — Ты раздевайся, — говорит он, указывая на меня пистолетом. О, Боже, GPS. Узнает ли Дениэл куда идти? — Раздеваться? — повторяю я, затягивая время. — Ты раздевайся. Когда он начинает подходить, чтобы самому раздеть меня, я отмахиваюсь и снимаю одежду. Я смотрю на охранника, но он не обращает на меня внимания. Вообще отходит в дальнюю часть комнаты, пока я раздеваюсь. Я всё снимаю и складываю одежду, трусики и бюстгальтер в платье, чтобы не нашли GPS, и смотрю на дверь. Я могла бы сбежать до того, как он выстрелит. Но что тогда? Тогда Наоми пропадет навсегда. Втянув в себя воздух, я прижимаю к себе комок одежды. Через мгновение охранник возвращается с наручниками, забирает одежду из моих рук и к одной из них пристегивает наручники. Другой конец наручников он цепляет к металлическому столбу в центре комнаты. На вершине столба несколько железных колец. — Стой, — говорит он мне. — Хорошая собака, — и смеется мне в лицо. Уходя, он продолжает смеяться. Я голая в наручниках, пристегнутых к столбу, в окружении извращенных игрушек, созданных для наслаждения только одной стороны, и явно не меня. Там есть шипы, кнуты и вещи, о которых я не имею понятия, но выглядит это всё нехорошо. Я голая. И в ловушке. У меня нет даже GPS трекера. И никаких следов Наоми. Никого нет. Я застряла в этой комнате пыток совсем одна. Моя храбрость предает меня, и я начинаю всхлипывать. * * * Время идёт, и я плачу до хрипа, пока рыдания, вырывающиеся из груди, не становятся уродливыми и болезненными. Кажется, я не могу остановиться. Будто давление, скопившееся внутри меня, взрывается, и не остается ничего, кроме слез. Я всё испортила. Я должна была найти сестру Дениэла и хакера, но вместо этого, я голая в наручниках в подвале садиста. Поэтому я плачу. И плачу. И плачу. Слышу стук в дверь, который осушает мои слезы, и снова впадаю в ужас. Я выпрямляюсь, насколько помогает шест, и ударяю себя мокрым запястьем в наручнике по голове. Дверь открывается, и входит женщина в потертой бейсбольной кепке. Она хмурится в мою сторону, закрывает дверь и подходит ко мне. — Должно быть тихо, пока я работаю. Это правило. Я испуганно моргаю: — Что? — Тишина. Я сказала Хадсону, что, если он хочет, чтобы я была его Императором, мне нужна тишина. Тишина делает атомы счастливыми. Если атомы счастливы, мой мозг функционирует на более высоком уровне. Она скрещивает руки на груди и разглядывает меня: — Ты делаешь мои атомы не очень счастливыми. — Э… извини. Я кручусь в наручниках. Эта девушка очень странная. Слишком странная, но она одинакового со мной возраста. И у меня рождается подозрение. — Ты Наоми? — Я сказала ему, — говорит она, проводя руками по краям потрепанной кепки снова и снова, — если он хочет, чтобы Император работал, должна быть тишина, и все продукты должны быть коричневыми и зелеными. Но не вместе. Это правила. Он сказал, всё в порядке, а теперь ты здесь и шумишь. Она взволновано трет пальцами край кепки и не встречается с моим любопытным взглядом: — И я не могу думать. Я тяжело вздыхаю: — Я перестану плакать, если ты меня освободишь. — Правда? — её взгляд быстро упирается мне в лицо и так же быстро уходит. — Да, правда. Она рассматривает надетые на мне наручники, снова скользя пальцами по краю кепки, пока думает, и говорит: — Мне нужно связать тебя где-то в другом месте. Это правила. — Хорошо, — я быстро соглашаюсь, ведь лучше быть, где угодно, чем здесь в наручниках. — Если ты свяжешь меня в другом месте и дашь мне что-то из одежды, я перестану плакать. Обещаю. — Хорошо, хорошо, — кивает она, снова перебирая пальцами края кепки. — Я вернусь. — Нет, подожди, — говорю я, но она уходит также быстро, как появляется. Борясь с желанием снова закричать, ужас накатывает на меня, как приливная волна, и я задыхаюсь в рыданиях, кажется, уже целую вечность. Она возвращается, а в руках у неё футболка для сна: — Вот, — говорит она, протягивая её мне. Я дергаю наручники над головой: — Можем мы как-то избавиться от этого. — Да, конечно. Она отдает мне футболку, идет к дальней стене и снимает с крюка ключ с такой ловкостью, что я задумываюсь, сколько других женщин она видела в этой комнате. Вернувшись, девушка берет один из странных стульев для секса, поднимается на него и отщелкивает наручники. — Теперь ты будешь молчать, чтобы я могла работать? Я прижимаю освободившиеся запястья к груди. Мне снова хочется плакать, но в этом не будет пользы. — Я буду вести себя тихо. Ты Наоми? Она моргает, глядя на меня, спускается с табурета и пожимает плечами: — Большую часть времени, а иногда я Император. Натянув футболку, я поднимаю руки над головой. На ней изображен Микки Маус. Я стараюсь не удивляться чему-то чистому и детскому в таком странном месте. Приятно что-то носить на себе.