— По весу, — ответил он, наслаждаясь своим остроумием. — Пуд соли надо съесть, а у моей Машки таких запасов на кухне не имеется. — Тогда разговор отпадает, — сказал я. — Шестнадцать кило в переводе — это тебе надолго хватит. — Ты если изучаешь, то бери положительные примеры, — усмехнулся Лешка. — На них нас и воспитывай. — А Кручинин — не положительный? — Во заладил! На что тебе Кручинин, если не секрет? — Секрет, — сказал я. — Хочу его сосватать. Лешка понял меня по-своему: — Куда сватаешь? — Да никуда. А спросишь, за кого, — может, и скажу. Спрашивать он не собирался. — В бабские дела не влажу, — изобразил подобие брезгливой мины на своем смешливом лице. — Ну их! — Бабские? А почему не мужские? Это было дело мужское — по всем статьям. Только я имел на Жанну неограниченное влияние. Только я один — и, пожалуй, К. Ф. Но, не в пример ему, я никогда не употреблял этого влияния ей во зло. Кнопка была нажата. — Сваты на сегодняшний день не котируются, — засмеялся Лешка. — В почете кибернетика. — Ты, брат, шутник, — сказал я, — а с шутниками каши не сваришь. Он покосился на меня снисходительно и без тени недовольства ответил: — Не сваришь, точно. Вари уж сам, других не путай. А меня впутали в торги. Сам впутался? Был телефонный звонок — донеслось из соседней комнаты, Жанна побежала туда, но сразу вернулась. «Кто звонил?» — спросила Е. И. «Это звонил Боря», — четко и ясно ответила Жанна. «Какой он у тебя трогательный! — ядовито умилилась моя несравненная супружница. — Не прошло и получаса!» Кнопка была нажата. «Ты берешь эти туфли или не берешь?» — спросил я. «Но Елена Ивановна колеблется!» — сказала Линка. «Дорогая Елена Ивановна! — воскликнул я. — Решайтесь, не прогадаете! Я вам достану — в сто раз лучше!» — «Вам таки он достанет! — заверила ее Линка. — Он это умеет, но только не для себя». Я услышал милый голосок своей тещи. Но сделка состоялась. «Оставьте Диму в покое, — сказала Жанна. — У меня к нему просьба поважнее». И где только раскапывала она этих своих старушек? Сколько их — да и старичков, да и помоложе, — осмелюсь выразиться, прошло через мои руки! «Ты, Дима, все можешь». А как же иначе? Мог же я вовремя нажать кнопку! «Славная старушка, — сказала Жанна. — Так ее жаль! У нее в мае погиб сын в автомобильной катастрофе. А пенсия мала, ей полагается больше, она сама не добьется, очень тихая, скромная. Я пыталась добиться, но безуспешно, у меня несолидный вид, со мной не считаются, Дима, с такой замухрышкой, запиши, пожалуйста, не забудь». Я нажал кнопку и записал. В цехе было чересчур шумно, и, поскольку начальник с заместителем штурмовали цеховые высоты квартального плана, я повел Лешку в их пустующие апартаменты. — Не погонят? — спросил Лешка. — Кого? — удивился я такой наивности. — Меня? Я сел за начальнический стол, сдвинул в сторону лишнее, поискал пепельницу. Нашлась жестяная коробка из-под монпансье. — Поступило предложение! — сказал Лешка, усаживаясь передо мной. — Встретиться с одним человечком. Встретиться должен был я — не инкогнито, нет, а открыто, не прибегая к маскировке. — Надеюсь, ты меня вооружишь? — пошутил я, тем самым давая понять, что предложение принято. — В обязательном порядке, — ответил Лешка. — Анкетными данными! — И рассмеялся. Я сказал, что по анкете о людях не сужу. — Открыл Америку! — еще посмеялся он, а затем принял деловой вид. — Для ориентировки: Подгородецкий Геннадий Васильевич, год рождения сороковой, радиомеханик телеателье номер три. Мощная ориентировка! Но я был нынче скромен с Лешкой и не стал задавать лишних вопросов, тем более что мои права и обязанности на этот счет соответствующим образом были уже мне разъяснены. Надо, — значит, надо. Всегда готов оказать содействие милиции в ее благородной борьбе с преступными элементами. Мой поднадзорный не преступник? А кто же он? Просто темная личность? Ни то ни другое? Но миссия моя связана с известным мне трагическим событием на Энергетической, не так ли? В Лешкином непроницаемо-мужественном взоре просверкнуло нечто утвердительное. Можешь быть спокоен, сказал я, мы не дети, а раз уж берусь за это — то без дураков. Лешка удовлетворенно кивнул. — Встретитесь, потолкуете, если, конечно, будет о чем. Глаз у тебя, в крайнем случае, острый. — Можешь быть спокоен, — повторил я. — Профессиональный глаз. Наметанный, слава тебе господи. А задача? В руке у Лешки была сигарета, и этой дымящейся сигаретой прочертил он в воздухе волнистую линию. — Да какая задача! Никакой особой… — Линия оборвалась. — Составить объективное мнение. Уяснить моральный облик. Что за личность. Чем дышит. Редакционное удостоверение открывало передо мной любые двери, не говоря уже о каком-то заурядном телеателье. Лешкина дымящаяся сигарета решительно перечеркнула этот родившийся невзначай план. — Нет, — безапелляционно заявил Лешка. — Мы сделаем по-другому. Чтобы без никаких натяжек. Как в жизни. Не ты придешь к нему, а он к тебе. Как в жизни? В редакцию приходят главным образом с жалобами. Реже — с предложениями. Иногда — с чертежами вечного двигателя. А чаще всего не приходят, а пишут. Лешкина сигарета перечеркнула и этот мой тезис. — Он придет к тебе на квартиру, — сказал Лешка и ткнул в меня сигаретой. — По вызову. Чинить телевизор. Из ателье номер три, которое обслуживает твой район. — Ты уверен, что у меня есть телевизор? — спросил я. — По состоянию на вчерашнее число, — сказал Лешка, — он у тебя был. До сих пор мне не приходилось участвовать в любительских спектаклях; ну что ж — вступлю и на эту стезю. Мой «Электрон», которому от роду всего два года, следует, как я понимаю, вывести из строя? Теща будет в восторге. И разве угадаешь, когда пожалует мастер и тот ли пожалует, который нужен? — Послезавтра между девятнадцатью и двадцатью. Годится? Остальное, — сказал Лешка, — моя забота. Фигурально выражаясь, мы ударили по рукам, встали, спустились по лестнице — прямо во двор. Ветрено было, я никак не мог прикурить, Лешка сделал это мастерски. — Значит, послезавтра, — сказал он, укрыв горящую спичку в ладонях. — Будь готов. Как пионер. Он пошел к проходной, а я назад — в цеха. Да, подумал я, сваты теперь не котируются: кибернетика, но пока еще не в ее мы власти, пускай люди своим умом живут, сами решают. И без меня у них там, видать, слажено, а мне остается быть верной опорой для беззащитных старушек. 7 Завидую умельцам, скоростникам и многостаночникам: есть следователи, которые так поднаторели в этом, что средней сложности обвинительное заключение — подготовленное, разумеется, — настрочат вам в один присест. А у меня — по универмагу — следствие закончено, документация отработана, описательная часть — в голове, но ложится на бумагу с таким чудовищным скрипом, что кажется, за стенкой слышно. До нашего генерала, начальника управления, доносится. Сижу мусолю, к резолютивной части никак не подберусь. А тут еще Мосьяков перед глазами: как он морщился, когда читал протокол. Стиль! У меня теперь просто беда с этим: напишу фразу и мучаюсь. Не так! Нескладно! И отвлекаюсь не по мелочам, но все равно это помеха. Мотор работает с перебоями Раскрываю папку, которая мне сейчас ни к чему. Закрой, говорю, всему свое время. Пиши. Не пишется. Вот гляну только на схемку, понаставлю крестиков. Схемка подсобная, черновая: дом номер десять по Энергетической, четыре подъезда, полсотни квартир. Крестиками отмечены те квартиры, которые вне подозрений. От крестиков пестро. Это не к спеху, но я перечеркиваю двадцать седьмую квартиру и тридцатую: грузчик транспортной конторы с семьей и слесарь соседнего домоуправления. Один уже был судим за хулиганство, другой угрожал соседям. Оба пьющие. Но у того и другого — алиби, в тот вечер отсутствовали. Доказано бесспорно. Остаются: квартира сорок третья — той самой Иванчихиной, которая сбежала в Ригу, и шестнадцатая — главный козырь Бурлаки. Сперва он козырял беглянкой, а теперь предполагает, что она, справляясь о раненом, лишь выполняла поручение Подгородецкого. Если бражничали, то только у него, во втором подъезде: квартира однокомнатная, изолированная, но связь Иванчихиной с ним пока не подтверждается. И не подтверждается, что кто-нибудь вообще в тот вечер бражничал в том доме, — нету таких свидетельств. Тихо было — вот загвоздка. Прячу схемку, беру чистый лист. Боже мой, в голове так логично укладывается, так последовательно, а на бумаге сумбур. Опять отвлекаюсь. Был Бурлака в аэропорту — никаких следов. Автовокзал и железнодорожный тоже вроде прочесаны. Можно так прочесать, а можно этак. Можно на совесть, а можно для очистки совести. Но чего же, собственно, я хочу от Бурлаки? Почему пассажир, который теперь уже мертв, непременно должен был попасться кому-то на глаза? Да и пассажир ли он? Если пассажир все-таки, то когда приехал? В тот же вечер, в тот же день или значительно раньше? Все эти вопросы задавал себе и Бурлака. Рейс по городским гостиницам оказался безуспешным. Две квартиры у меня на уме: сорок третья и шестнадцатая. Но Подгородецкий — это слишком надуманно. Версия, высосанная из пальца. Вместо того чтобы сосредоточиться на универмаге, вновь мусолю эту версию. Радиомеханик, в телеателье второй год, отзывы неплохие, кончал училище связи — Ярославль, оттуда и переехал с женой Тамарой Михайловной и четырехлетним сыном. Квартира — по обмену. Сейчас сыну шесть, жена нигде не работает, а по профессии парикмахерша, из Орши — там и поженились. Ярославль, Орша, Норильск, Саратов, разнорабочий, водитель электрокара, альфрейщик, живописец даже, глядите-ка! Трафареты в мастерской «Бытреклама», понятно. Отец погиб в войну, мать умерла в пятьдесят четвертом, с пятнадцати лет сам себя кормит. Биография трудовая, но и не гладкая: что-то, может, и скрывается за переменами и переездами. Это, впрочем, не по существу. А по существу — надо писать заключение, семь страничек уже есть — коряво, правда, но потом подправлю. По существу вот что: Подгородецкий Геннадий, сорокового года рождения, дружит с водочкой — редко, да метко. Говорят о нем, что трезвый — парень как парень, а во хмелю буен до безобразия. На учете в райотделе, хотя к уголовной ответственности не привлекался. Имел уже беседы с участковым инспектором. Говорят также, что видели у него нож. Самодельный, с плексигласовой рукояткой. Вытаскивал, бросался на людей. Свидетели есть. Но с ними, конечно, повременю: не следует его настораживать. Только начинаю восьмую страничку — врывается Бурлака. Он всегда врывается, а не входит. Оживлен, но это тоже всегда. Сразу носом — в мои бумаги. Контролер. Как видно, желает удостовериться, что тружусь, а не рисую чертиков от скуки. Это что? Это универмаг. Ах, универмаг! — разочарование. Универмаг мало его трогает. Да сколько можно с этим морочиться, когда ни зайду — универмаг, универмаг! Это в порядке дружеской подначки, добавляет он. А по делу Подгородецкого — прогресс! Вот какой прогрессивный деятель: свой заголовок дал уже делу. Спрашиваю у него, что за новости принес, а сам тешу себя надеждой: важные! Больно уж весел он — улыбка во весь рот. Никак не привыкну к его всегдашней улыбке Он садится, вытаскивает сигареты, а я показываю ему на табличку, недавно повесил. «У нас не курят».