Упаковщик Марио, парень восемнадцати-девятнадцати лет, теперь работал с ней почти постоянно. Он приветливо с ней здоровался, часто улыбался, однако всегда был при деле, переключаясь с одной задачи на другую. Тщательно разложив покупки по пакетам, Марио отходил к соседним кассам, чтобы помочь поднять или унести тяжелые сумки, и возвращался как раз к новому покупателю. У него была разработана целая система того, как максимально эффективно справляться с задачами. Казалось, все упаковщики, которых встречала Мина, действовали по той же схеме. Иногда они останавливались, чтобы перекинуться парой слов, обменяться шутками, но лишь на несколько секунд, прежде чем вернуться к работе. Когда посетителей было мало, Марио занимал себя тем, что пополнял запасы и расставлял товары на стойке рядом с кассой, в то время как Мина делала то же самое на кассе, где стояли напитки, шоколадки и снеки. Иногда она замечала Гектора и Консуэлу — в подсобке или когда они подходили, чтобы забрать товары, оставленные на кассе, или взять что-то для покупателей. Они по-прежнему здоровались кивком, улыбкой или Hola, но больше не разговаривали. Дух товарищества был утрачен. Мина здоровалась и с другими корейскими кассирами, хотя те тоже редко разговаривали. Все они выглядели скучающими и несчастными: они приходили в магазин, только чтобы прилежно отработать свою смену, и по окончании незамедлительно уходили — возможно, спешили к своим семьям. Пожалуй, Мине жилось проще: ей не приходилось все время куда-то бежать, готовить, убирать, отвозить детей в школу и затем забирать, воспитывать их, обнимать, целовать. Пожалуй, жилось ей проще, вот только при мысли о семьях коллег она ощущала внутри зияющую пустоту — ей не доставало этой полноты жизни. Всякий раз, когда у кассы появлялась маленькая девочка, напоминающая ее погибшую дочь, по телу пробегала волна дрожи от смеси ужаса и восторга, а на глаза наворачивались слезы, которые Мине всегда удавалось подавить. Ухватившись за край стола, чтобы успокоиться, она сосредотачивалась на товарах и наличных. Остаток дня она старалась ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Однажды к кассе подошла девочка примерно того же возраста, что и дочь Мины, с отцом, очень похожим на ее мужа — такое же вытянутое, чувственное лицо. Мине почудилось, будто ее любимые вернулись к ней как призраки прошлого. Может, бог дал ей еще один шанс? Она едва не выбежала из-за кассы, чтобы заключить их в крепкие объятия. Однако, как только девочка обратилась к отцу по-английски, наваждение рассеялось, и Мина осознала, что эти двое совсем не похожи на ее любимых: отец намного выше и моложе ее мужа, а у девочки совершенно другие черты лица. Во время перерыва Мина кинулась в туалет, заперлась в кабинке и разрыдалась. Она старалась не шуметь, но не могла сдержать всхлипов, срывающихся с губ, — уткнувшись в ладони, она с силой давила на лицо подушечками пальцев, не в состоянии остановиться. Ей полагалось вернуться на кассу, только Мина никак не могла взять себя в руки. Печаль пронзила грудь, словно клинок, все тело охватила безграничная боль. Наконец, немного успокоившись, она высморкалась и, сложив ладони в молитве, прошептала: «Пожалуйста, боже, помоги мне. Прошу, господи. Пожалуйста. Я сделаю все, что ты захочешь. Что угодно, обещаю. Пожалуйста, помогите мне. Помоги, умоляю». Мина не хотела признаваться в этом Ему, но втайне просила, чтобы он не позволил ей покончить со всем раз и навсегда, не позволил радикально прервать свои страдания, о чем она порой помышляла. Например, стоя на остановке, при виде стремительно приближающегося автобуса она думала, что будет, если выйти прямо ему навстречу. Ее удерживал только страх перед адом. Когда погибли ее муж и дочь, сразу после похорон Мина забралась на крышу своего дома и глянула вниз, пытаясь определить, достаточно ли там высоко, чтобы умереть. Еще раньше, в приюте, после того как ее избила одна из монахинь, она размышляла обо всех местах, где можно было бы повеситься. Однако у нее никогда не хватало на это смелости. Она слишком боялась боли, которая могла возникнуть перед смертью. Подталкиваемая любопытством, Мина иногда брала рубашку или брюки и, спрятавшись в общей ванной, душила себя, никогда не доводив до потери сознания — ее останавливала боль. Тогда Мина не боялась ада. А теперь она хотела выжить. Как еще ей снова встретиться с дочерью? Увидеть ее крошечные пальчики, идеальное личико, ее большие, почти черные глазки, услышать ее высокий чистый голосок. Мина вернулась на рабочее место с красным лицом и опухшими глазами. Мистер Ким, подменивший ее, когда она вовремя не вышла с перерыва, закрыл кассу. Марио сделал вид, что ничего не заметил, и принялся подготавливать пакеты для следующих клиентов. Мистер Ким мягко коснулся ее руки и отвел в сторону. — Что-то случилось? — О, ничего. Все нормально. Простите, что меня так долго не было. — Хотите уйти домой пораньше? — Нет, я в порядке. — Я могу вас подвезти, на вас лица нет. Проходящий мимо уверенной походкой мистер Пак, в привычной белой футболке поло, брюках цвета хаки и с козырьком на голове, словно после игры в гольф, заметил их и подошел ближе. — У вас что-то стряслось? — Нет, ничего. Все в порядке. — Мина не хотела, чтобы он видел ее заплаканное лицо. У кассы она сняла табличку «Не работает» и помахала рукой покупателю, стоявшему в другой очереди. Мистер Ким стоял рядом и, как только она закончила, спросил: — Может, вам что-нибудь принести? — Нет-нет. Все в порядке. Несколько часов спустя она подошла к своему шкафчику в подсобке, где хранила перекус, куртку и запасные ботинки. Неожиданно она обнаружила там две пачки рамена и пакет с фруктами — яркими мандаринами, нежно-зеленым яблоком и грушей медового цвета. На одном из мандаринов был маленький листочек, похожий на шляпку. Мина понюхала чистую, яркую кожуру, источающую сладкий аромат. Кто же оставил ей этот пакет? Она не видела мистера Кима до конца дня. Стоя на остановке и наблюдая за приближающимся автобусом, она узнала водителя — женщину с круглым лицом и аккуратным каре. Автобус пронесся в нескольких футах от нее с потоком горячего воздуха, поднявшего пыль и листья, и резко остановился. Показывая водителю проездной, Мина спросила: — Все путем? Этот вопрос удивил ее саму, будто случайно выскользнув изо рта. Водитель усмехнулась. — Э-э, ничего, а у вас? Этот короткий разговор успокоил Мину, на которую почти весь день смотрели как на машину, пробивающую товары и выдающую сдачу. Всю дорогу она просидела, прижимая к груди пакет с фруктами и раменом, закрыв глаза и мысленно повторяя на английском: «Все путем? Все нормально?» Сидя на кухне, освещенной мягким желтым светом единственной лампы, Мина какое-то время просто рассматривала блестящее зеленое яблоко, его безупречную, ровную поверхность. Затем почти машинально взяла нож и начала потихоньку срезать кожуру, словно раздевая фрукт. Раньше после ужина она нарезала яблоко на дольки и раскладывала на тарелке для дочери, которая брала их своими маленькими ручками и не спеша съедала каждый кусочек. Светлая мякоть вскоре коричневела. Как все в природе — как опавшие листья, которые ветер гоняет по их надгробию. Мина выронила нож в раковину и схватилась за столешницу, чтобы не упасть. Затем надкусила наполовину очищенный плод и наполнила кастрюлю водой. Чуть позже она села за стол и принялась за рамен — соленый бульон успокаивал ее даже в душный день. Раздвинув занавески и открыв окно, она уставилась сквозь решетку в темноту. Забудет ли она когда-нибудь мужа и дочь? Будут ли они ее ждать на небесах? Будут ли они ее помнить? Есть ли во всем этом хоть какой-нибудь смысл? В голове крутились мучительные мысли, но внутри все онемело от пролитых слез. Мина вспомнила мистера Кима и представила, как, должно быть, она выглядела в его глазах — с красным, опухшим лицом. Убрав со стола и вымыв посуду, Мина вытерла все поверхности на кухне. Сама хозяйка не отличалась чистоплотностью, оставляла еду на столе или забывала после готовки протереть плиту. Мина же хотела, чтобы старая кухня с жирными стенами и сломанными дверцами шкафов выглядела настолько чистой, насколько это вообще возможно. Потянувшись, Мина улеглась в постель и уставилась в потолок. Всплыло воспоминание о том, как на пороге ее дома в Сеуле появился полицейский и сообщил, что ее муж и дочь погибли в результате кошмарного несчастного случая. Мина представила ужас их агонии, алую кровь, сочащуюся из их тел на улицу. Чем она занималась в тот день? Скорее всего, готовила или убиралась. Или смотрела телевизор? Было воскресенье или суббота? Она не помнила. Отворив дверь, с фартуком на талии, Мина увидела мужчин в форме, и душа упала в пятки. Услышав новость, ей хотелось закричать, но горло сдавило спазмом. Тогда, разрыдавшись, она грохнулась на колени и, упершись ладонями в пол, принялась молить небеса о пощаде. Марго Осень 2014 г. Марго с Мигелем ехали на ужин в «Ханок-Хаус», на дороге почти не было машин, за окном изредка мелькали гуляющие семьи и играющие на тротуаре дети. Миссис Бэк тогда сказала: «Вы с мамой часто приходили в ресторан, где я работала, „Ханок-Хаус“, помнишь? Такой традиционный корейский дом, весь из дерева». У Марго не было причин сомневаться в ее словах о том, что мама оплакивала смерть любовника — того самого мужчины из некролога. Все же Марго захотелось съездить туда, где они раньше часто бывали — место, которое обе женщины, мама и миссис Бэк, оставили в прошлом. Кроме того, после всего пережитого они с Мигелем могли утешить себя вкусным ужином. Корейский квартал медленно менялся, как и многие этнические анклавы в крупных городах. Когда-то бежавшие белые теперь возвращались, особенно молодежь, падкая на дешевую аренду в районах с супермаркетами, барами и ресторанами. И все же, когда «облагораживались» районы, улучшалась ли в них и жизнь иммигрантов? Или их просто оттесняли в более дешевые зоны, чтобы освободить место для притока свежей крови? Вскоре застройщики начнут сносить старые здания и ставить новые, менять привычные вывески и названия, популяризируя культуру китча, «иностранную» архитектуру и диковинные продукты, когда-то считавшиеся отвратительными. Если бы мама осталась жива, ее бы тоже задавили, вытеснили? Или она бы упрямо цеплялась за место и даже нашла бы вторую работу, чтобы не переезжать? Из-за плохого английского и нежелания ездить по автостраде ее выбор был сильно ограничен. Однажды, чувствуя себя особенно смелой во время разговора с мамой по телефону, Марго спросила на самом хорошем корейском, на какой была способна: «Почему ты не вернешься в Корею? Почему живешь здесь?» Ей всегда было интересно, как мама выбрала такую жизнь, которая вряд ли была проще жизни в Корее, где она, по крайней мере, говорила на одном языке с остальными, понимала их культуру и историю. Марго очень мало знала о жизни матери до эмиграции — лишь то, что у нее не было родителей, и с подросткового возраста до тридцати лет она в основном работала на швейных фабриках, и в конце концов научилась разрабатывать одежду, — она не могла понять, почему мама предпочла жить в стране, где у нее так мало выбора, так мало прав. Мама долго молчала и наконец ответила: «Тогда мы с тобой будем слишком далеко друг от друга». Марго въехала на узкую одностороннюю парковку «Ханок-Хауса» — отдельно стоящего ресторана в стиле традиционного корейского дома с деревянными ставнями и скатной крышей из серой черепицы. Сама она никогда не была в Корее и, хотя знала, что города там тоже застроены небоскребами и заставлены рекламными щитами, представляла частные дома именно такими — уютными и практичными. — Сержант тебе перезвонил? — спросил Мигель. — Пока нет, — вздохнула Марго, вытаскивая ключ из зажигания. — Не против, если я перед ужином еще разок попробую до него дозвониться? Может, он еще на работе. — Без проблем. Я пока разберу горы сообщений на «Грайндере». Марго улыбнулась и набрала номер сержанта. — Марго, здравствуйте, — ответил тот. — Простите, что не перезвонил сегодня. Понедельник — день тяжелый. — Ничего страшного. Так что вы думаете о словах хозяина дома? О криках из маминой квартиры? — Это довольно подозрительно. Хотя хозяин не уверен, откуда точно доносились крики и в какой день, верно? — Да, но он подумал, что кричала мама, поскольку в здании осталось не так уж много корейцев. Странно, потому что мама вообще редко кричала, особенно после моего отъезда. Неспроста же хозяин об этом сам заговорил? — Хм. Я постараюсь побеседовать с ним на этой неделе, может быть, смогу узнать что-то еще. — Было бы замечательно, — ответила Марго, сердцебиение участилось. — И я хотела обсудить еще кое-что… Знаю, может прозвучать странно, но вчера вечером я обыскивала мамину квартиру и нашла некролог за октябрь, который она вырезала из корейской газеты и спрятала. Поэтому сегодня я съездила на рынок, где она работала, чтобы разузнать, не видел ли там кто-нибудь ничего подозрительного в те выходные, когда она умерла. Одна из ее подруг, женщина по имени миссис Бэк, сказала, что мужчина из некролога был… приятелем, с которым мама встречалась летом. У них был роман и… он был женат, поэтому она никому о нем не рассказывала. — Вы тоже ничего о нем не знали? — Нет. — И он умер, так? Почти два месяца назад? — Верно. Не знаю, связан ли он со смертью мамы, но, может, вы бы могли разузнать о нем побольше? Его звали Чанхи Ким. Кажется, он жил в Калабасасе. — Могу попробовать… только сначала поговорю с хозяином дома, хорошо? Постараюсь попасть к нему на этой неделе. — Сержант помолчал. — Но, если тот мужчина умер в октябре, не думаю, что он как-то причастен к смерти вашей мамы. — А его жена? Ведь мама была любовницей. — Хм, действительно. Я попробую что-нибудь разузнать. — Отлично, спасибо. Я бы… я бы хотела поговорить с ней лично. Можно ли узнать ее номер телефона или адрес? Я пыталась погуглить ее имя, только…