— Я бы не советовал. — В каком смысле? — Честно говоря… смерть вашей матери была несчастным случаем. Мы мало что можем сделать, пока не появятся какие-то весомые улики, обстоятельства или если вдруг окажется, что ее смерть как-то связана с чем-то еще. — То есть? — Что, если жена мистера Кима не знает о романе? И, связавшись с ней, вы раскроете ей правду? У вас нет доказательств, что она причастна к смерти вашей матери, поэтому как можно получить от нее какую-либо информацию, не раскрывая измены мужа? Ведь есть вероятность, что она не в курсе, верно? — Возможно, но… — Как узнать наверняка? Никак. Придется спросить напрямую, и если она не знает о вашей маме, то с ней не о чем разговаривать. Никакой другой связи нет. Она вдова. Это будет… — И все же я думаю, нам следует… — Я знаю, как вам тяжело, Марго. Вы… узнали о матери много того, что она по какой-то причине скрывала, верно? С новыми фактами трудно смириться, и вы хотите связать их с самым тяжелым фактом из всех — ее смертью. Я это понимаю. — Думайте что хотите, сержант Цой… — Марго повысила голос и почувствовала на себе взгляд Мигеля, — а я категорически отказываюсь принимать что-либо, помимо правды. Мне нужно знать, что произошло той ночью и почему… — Марго… — Может, для вас мы просто лишняя нагрузка, только моя мать работала не покладая рук и платила налоги, как и все остальные. Она была честной женщиной. Она была доброй. — Ее голос дрогнул. — Может, она и не была идеальной матерью или человеком, зато изо всех сил старалась делать то, что считала правильным для меня и для всех остальных — кроме нее самой. Такие люди, как моя мама, участвуют во всем этом обмане так же, как и вы. — Уф, — выдохнул Мигель под боком. — Дело не в этом, Марго. Я не то имел… — Она заслужила жить, как все. Вы-то должны это понимать. «Служить и защищать» — такой девиз у вас в полиции? У Марго пульсировали уши, в глазах щипали слезы. Она слышала тяжелое дыхание сержанта Цоя и Мигеля, испуганных ее вспышкой. У нее был последний шанс заступиться за мать, которой она так долго стыдилась. Марго пыталась сдержать слезы. — Я постараюсь что-нибудь для вас разузнать, — наконец ответил сержант Цой, сдаваясь. — Я поговорю с хозяином, и посмотрим, что получится найти о мистере Киме. — Он помолчал. — Знаю, вы так не думаете, и все же я понимаю больше, чем вам кажется. Я вам сочувствую, просто пытаюсь быть реалистом. Сожалею о вашей утрате. — Ну и ну… — выдохнул Мигель, когда Марго повесила трубку. — Думаешь, я спятила? — Она вытерла пот со лба, пытаясь восстановить дыхание. — Честно говоря, я думаю, ты права. Это остальные свихнулись, Марго. — Мигель взглянул вперед, словно только сейчас заметил закат — знойно-оранжевый и ярко-розовый. — Весь мир в полной заднице. Но мы заслуживаем знать правду. — Он отстегнул ремень безопасности. — А теперь можно поесть? Они вышли из машины. Ночь почти вступила в свои права. Марго глубоко вдохнула. Ей всегда нравился Лос-Анджелес, покрытый золотистыми лучами заходящего солнца, с темными силуэтами пальм. Временами, когда на мгновение замолкали машины и сигнализации, можно было услышать пение птиц и вообразить, будто находишься в раю. Войдя в ресторан, Марго тут же почувствовала запах жарящегося на газовых горелках мяса — шкворчал жир, пламя лизало кунжут, соевый соус, сахар, лук и чеснок. Ничто так не связывает людей, как еда. Хостес усадила их за стол из полированного дерева с необработанными краями. Официантка, худая кореянка средних лет с напудренным белым лицом и коротким каре, одетая в юбку и чистый черный фартук, приняла у них заказ — говяжьи ребрышки и свиную грудинку. Марго показала ей фотографию в рамке, на которой они с мамой были запечатлены в школьный выпускной Марго — это была самая свежая фотография, какую удалось найти. — Вы знаете эту женщину? — Кажется, да. Хотя очень давно не видела. Если хотите, я спрошу у хозяина. Официантка привела пожилого корейца лет семидесяти с серебристыми волосами, одетого в оливковый свитер с короткими рукавами и брюки цвета хаки. На запястье у него блестели большие золотые часы. Когда он улыбнулся, зубные протезы засияли, как фальшивое солнце. — Мы просто хотели узнать, знали ли вы мою маму. — Марго протянула ему фотографию. Хозяин ресторана кивнул, приподняв брови. — Выглядит знакомо. Затем его взгляд исследовал Марго и задержался на ней чуть дольше положенного. Та сделала над собой усилие и не отвела взгляда. Этот скользкий тип ей сразу не понравился, и она не собиралась этого скрывать. — Когда вы видели ее в последний раз? — спросила Марго. Хозяин задумчиво почесал затылок. — Даже не знаю, у нас так много посетителей. — Его ноздри раздулись. — Все почти на одно лицо. Почти. — Он ухмыльнулся, сверкая белоснежными зубами, как у Поля Баньяна, холодными и искусственными, и, коротко извинившись, отошел к другому столику, чтобы поприветствовать группу шумных гостей — возможно, завсегдатаев или друзей. — Мутный тип, — прокомментировал Мигель. — Может, у него просто плохая память. — Вроде бы он не такой уж старый. Официантка вернулась с панчаном, на подносе блестели белые пиалки. Марго решила сменить тактику: — Вы помните женщину по имени миссис Бэк? Она раньше здесь работала. С ярко-красной помадой? Официантка усмехнулась: — О да, очень яркой. — Когда она уволилась? Официантка оглянулась через плечо: — В начале этого года. Кажется, весной. Включив со щелчком газовую горелку настольного гриля, официантка поспешила прочь с пустым подносом в руке. Марго с Мигелем приступили к панчану, состоящему из салата из морской капусты, мак-кимчи, приправленного шпината, картофельного салата и какдуги — кимчи из редьки дайкон. Настоящий праздник вкусов. — Ну, — начала Марго, — по крайней мере, миссис Бэк не соврала про то, что уволилась из ресторана в марте. Положив локти на стол, Мигель поиграл палочками, словно щипал воздух перед собой. — Чем твоя мама занималась после беспорядков? — В каком смысле? — Марго попробовала какдуги, идеально хрустящий и сладковатый. От синего пламени в центре стола горели щеки. — Твоя мама перестала общаться с миссис Бэк из-за занятости, только тебе не кажется подозрительным, что тогда они резко прекратили общаться, а в этом году вдруг снова стали подругами? — Вроде бы после беспорядков мама работала в кафешках и других местах, пока через пару лет не накопила достаточно, чтобы снова начать свой бизнес. — От приправленного шпината пахло свежим кунжутным маслом, которое таяло во рту. — Я помню только, что приходилось очень тяжело. Из старого магазина удалось спасти кое-какие вещи, вешалки и прочее, и наша квартира была забита коробками, так как их больше негде было хранить. Мы питались продовольственной помощью, вроде консервов и сухого молока, а Армия спасения предоставляла нам зубные щетки. Салат из морской капусты, один из любимых Марго, подавил волну печали, поднимающейся в груди. Его нежная желатиновая консистенция, соленый вкус с кислинкой успокаивали расшатанные нервы. Как же Марго тосковала по океану! В подростковом возрасте она часто одна ездила на автобусе на пляж и часами гуляла или сидела на скамейке, читала и смотрела на воду. — Нам тогда действительно приходилось тяжко. Вернулась официантка и поставила на гриль блюдо с сырым мясом — маринованными ребрышками и свининой. Соевый соус и сахар, имбирь и чеснок карамелизовались, жир закапал в огонь. Испытывая чувство глубокой признательности, Марго передвинула мясо, чтобы не прилипало к грилю. Какой же радостной и насыщенной порой бывает жизнь, несмотря на разочарования и трагедии. Каждая трапеза, даже такая безрадостная, как эта, была своего рода празднованием того, что осталось на этой земле — того, что еще можно попробовать, почувствовать и увидеть. Марго представила маму в Гранд-Каньоне — крошечная среди темных теней под скалами красного и песочного цветов, выточенными ветром и водой в течение миллионов лет. Опять вспомнилась поездка в Лас-Вегас, руки матери, вцепившиеся в руль, открытые окна и скрипящая на зубах пыль. — Мы с мамой тогда съездили в Вегас. — В Вегас? Ты вроде говорила, твоя мама никуда не ездила. — То была первая и единственная поездка. Мне было лет шесть. Думаю, до этого мама никогда не ездила по автостраде, так она тащилась. — Марго засмеялась. — Удивительно, что нас не оштрафовали. В общем, мама собиралась там с кем-то встретиться. Кажется, это было как раз перед тем, как мама открыла новую лавку. — Интересно. — Мигель доел остатки салата из морской капусты. — С кем она тогда собиралась встретиться? У нее ведь не было семьи, верно? — Нет. Но… не думаю, что миссис Бэк как-то к этому причастна. То есть теперь-то я ей верю, и все же странно, что мама так резко перестала с ней общаться, согласись? — Ну, скорее всего, это произошло само по себе. Иногда люди отдаляются друг от друга, или, может, у нее просто не было времени на друзей — только на церковь и тебя, пожалуй. Она ведь пыталась выжить, верно? Как только мясо подрумянилось, Марго сначала положила порцию на тарелку Мигеля, как сделала бы мама, и только затем — себе. В груди образовался комок. Она положила немного теплого риса, кусочек мягкой свиной грудинки и острый соус самджан на все еще влажный красный лист салата, завернула и запихала все это в рот. Будучи подростком, в ресторанах Марго часто разглядывала большие группы за соседними столиками, завидуя их многочисленности — за одним столом над общей едой собиралась целая семья, несколько поколений. Между родителями и детьми, старшими и младшими братьями и сестрами существовала довольно четкая иерархия, которая оберегала атмосферу единства, общности. Машинальные мелкие жесты (наливать напитки и накладывать еду сперва другому человеку и при этом использовать обе руки) как бы говорили: «Мы всегда будем друг друга защищать». И все же, несмотря на эти жесты, на хрупкие попытки выразить свои чувства, они с матерью не могли поладить, не могли расслабиться рядом. Может, они слишком отличались? Или напряжение вызывало то, что они были двумя одинокими женщинами, которые будто зеркально отражали друг друга — чужую печаль, разочарование, ярость? Если одна из них испытывала радость, то другая чувствовала не то же самое, а укол ревности, вызванный страхом одиночества, который заставляла нападать на радость другой. И откуда взялся этот страх одиночества? Был ли он универсальным или свойственный только матери? Или, может, даже свойственный всем корейцам? Мама, дитя войны, наверняка умерла бы в одиночестве, если бы ее не нашли. К тому же весь мир каждый день говорил женщинам: если вы одиноки, то вы никто. Одинокая женщина — пустое место. Мигель почти не знал Лос-Анджелеса, поэтому после ужина они решили осмотреть окрестности. Марго была рада передохнуть, отвлечься — лишь бы хоть на время выкинуть маму из головы и сердца, переполненных подробностями ее жизни. Она так долго делала все возможное, чтобы избежать правды о болезненном прошлом матери, а теперь оно обрушилось на нее потоком запутанных фактов, эмоций и образов: продавщица носков миссис Бэк с ее размазанной алой помадой; некролог любовника матери, который к тому же внешне походил на Марго — та же квадратная челюсть, глаза, скулы; искусственная улыбка хозяина ресторана; мама, лежащая на полу лицом вниз; плотный запах гнилых фруктов, въедающийся в кожу. — Поехали к океану, — предложила Марго, заводя машину. — Прогуляемся немного по пирсу, а потом вернемся и сходим в бар или заценим старый клуб сальсы в центре. — Я только за! — воодушевленно согласился Мигель. Четверть часа спустя они добрались до бульвара Пико, названного в честь последнего губернатора мексиканской Калифорнии. Бульвар тянулся на запад от Лос-Анджелеса до самого пляжа, к побережью становясь все богаче, чище и тише.