Мина села в отдалении, словно они были незнакомцами, скрестила руки на животе, стыдясь своего постаревшего тела, и разрыдалась. Мистер Ким из вежливости старался не смотреть на нее, борясь с желанием утешить. Он достал из кармана пальто носовой платок и протянул ей. Она промокнула уголки глаз, чтобы не испортить макияж. По лицу текли слезы, вызванные тяжестью в сердце, тяжестью целой жизни, почти семидесяти лет, и ей было все равно, что о ней подумают прохожие. Мина повернулась к океану, в котором отражалась сияющая луна. Смотреть на мистера Кима, на его родное и в то же время чужое лицо было невыносимо. — Вы все такая же милая, — сказал он. Удивившись, она невольно улыбнулась. — Вы все еще симпатичная, — продолжил он. — Но даже не знаю, по-прежнему ли вы милая. Она не удержалась от смешка, вспомнив, как он сказал ей однажды, перед тем как впервые пригласить на свидание: «Вы очень милая. И симпатичная», и вытерла щеки его носовым платком. — С чего мне быть милой? — Вы правы, — вздохнул он. — Я так сожалею… обо всем. Что-то сжалось у нее в горле. Некоторое время Мина молчала, краем глаза наблюдая, как он беспокойно скрещивает и распрямляет ноги. Под ними волны ударялись о сваи пирса. Мина старалась не дрожать, чтобы он не подумал, будто ей холодно. — Так ты все же нашел отца? — наконец спросила Мина, обращаясь к нему на «ты» — бессмысленно притворяться, будто их ничего не связывает. — Нашел. Только он умер… очень давно. — Мистер Ким прочистил горло. — Вообще-то я обнаружил, что он умер вскоре после того, как мама с семьей бежала на юг. Возле нашего дома была сброшена бомба. Мина ахнула и на мгновение прикрыла глаза. — У меня так и не хватило духу сообщить об этом маме. Я подумал, пусть лучше продолжает ждать. Так что… она умерла с мыслью, что он, возможно, еще жив или что, скорее всего, она встретит его на небесах. У меня не хватило сил признаться, что все эти годы она ждала его… напрасно. Это бы совершенно ее раздавило… Думаешь, я верно поступил? Мина почувствовала на себе его взгляд и мельком на него посмотрела. Вид его дряхлой, маленькой фигурки, утопающей в широком пальто, причинял ей боль. Как же он исхудал, увял. Она вспомнила его изящные, так любимые когда-то руки. От прежнего облика почти ничего не осталось, за исключением мягкости глаз под изогнутыми бровями и чувственной линии верхней губы. Он прочистил горло. — А вы… ты хочешь знать правду? О своих родителях? «О своих родителях». Эти слова обжигали, ворошили пепел в душе. — Думаю, правда уже не имеет значения. — Почему же? Мина едва сдерживала слезы. — Разве для твоей мамы правда имела значение? Теперь, по прошествии стольких лет? — У тебя-то еще есть время. — Времени почти нет. Ей хотелось добавить: «Мне скоро семьдесят. Сколько времени у меня осталось?» Она вытерла глаза мягким белым платком, скомканным в кулаке. — У тебя еще есть время, — настаивал мистер Ким. Как мы измеряем то, что у нас осталось? Для Мины это были не дни и не годы, а сила духа. Его дни сочтены. Он сказал, что рак одолеет его к концу года. Ей хотелось обнять его, но после стольких лет разлуки она не решилась. Их тела так сильно изменились. Она с трудом узнавала их обоих под тяжестью всех этих лет — двадцати шести — и того, что время сделало с их телами и сердцами. Дрожа, он закрыл лицо руками и сказал: — Сомнения хуже правды. Мысли постоянно блуждают, не хотят отпускать. Мысли о том, что могло бы произойти. А правда освобождает. И ты наконец сможешь спокойно спать по ночам. У моей мамы уже не было будущего, у нее оставались лишь мечты, они помогали ей продержаться. У тебя же еще есть время. У тебя еще столько лет впереди, и все же времени всегда недостаточно. Я просто хочу… Жаль, что я не приехал раньше. Я мог бы попытаться помочь тебе раньше, но… понимаешь, жизнь… — Ты не знал. Конечно, она не могла сейчас рассказать ему о Марго. Какой в этом смысл? Судя по золотому кольцу на пальце, он теперь женат, у него, возможно, есть свои дети. Новость о брошенной дочери может совсем его подкосить. Мина убережет его от правды, как он защищал от правды свою маму перед ее смертью. Она его пощадит. И как правда поможет Марго, когда он уже одной ногой в могиле? Зачем менять скорбь от отсутствия отца на скорбь от его смерти? По крайней мере, к первому она привыкла — знакомая печаль лучше новой, пугающей и неизвестной. Мина пощадит их обоих. И она позволит ему вернуться в свою жизнь на собственных условиях. Мина смотрела на широкий океан, похожий на черный агат, сверкающий в белом лунном свете. Однажды они катались на колесе обозрения и в неподвижном сиянии синей ночи вспыхивали краски всего мира. Тогда каждая восхитительная секунда имела значение. Каждый вдох. Марго Зима 2014 г. Ознакомившись с содержимым сейфа, Марго с трудом подавила желание тут же броситься к миссис Бэк, поскольку время было позднее, и без сна проворочалась до утра. Только мамина лучшая подруга могла объяснить ей фотографию, на которой маме лет тридцать, она в Корее стоит рядом с мужчиной и девочкой, так похожими на ее семью. Где теперь эта другая семья, другая дочь — с косичками, в красной футболке и легинсах? Однако на следующий день, когда Марго постучала в дверь миссис Бэк, ей никто не ответил. И теперь, в среду, в сочельник, Марго отправилась в единственное оставшееся место, где ту можно было найти. Марго с Мигелем ехали мимо домов, украшенных праздничными гирляндами и пластиковыми Санта-Клаусами, к церкви мамы, где должны были проходить отдельные рождественские службы на испанском, корейском и английском. После этого они собирались поужинать в ресторане традиционной кухни южно-мексиканского штата Оахакан, в котором они никогда не бывали, но слышали много хорошего — о сочных красных и черных соусах моле, живой музыке и традиционном дизайне. Вопреки обстоятельствам оба чувствовали необходимость хоть как-то отпраздновать Рождество. Несмотря на теплый и сухой климат Лос-Анджелеса, на зимние праздники все же бывало довольно прохладно, особенно ночью, и местные натягивали на себя сапоги, свитера и даже пуховики. А праздники по крайней мере грели ощущением единения и активности — походы по магазинам, готовка, установка и украшение пластиковых елок. Дома у мамы коридоры пропахли всевозможными ароматами — позоле и биррии — мексиканского мясного рагу, различного мяса, уваренного в перце чили и травах, и даже слышались нотки корейской кухни с ее пикантными кимчи, рагу и бульгоги. Унылые балконы в фуксиях были украшены рождественскими кактусами. В супермаркете расцвели пуансеттии, также называемые «Рождественской звездой», медные и алые. Школы закрылись на каникулы, и повсюду бегали дети. За окном машины проносились велосипедисты, на автобусных остановках толпились люди с набитыми пакетами в руках; уличные торговцы разложили на тротуарах свой разнообразный товар — от апельсинов и очищенных манго, подаваемых на палочке, до блестящих бумбоксов и мягких полиэстеровых одеял с плюшевыми мишками и мультяшными сердечками. — Может, пора снова позвонить сержанту Цою? — спросил Мигель с пассажирского сиденья. — У нас же есть показания против мистера Пака, верно? Он преследует миссис Бэк и, очевидно, приезжал к квартире твоей мамы. — Думаю, если бы миссис Бэк хотела, она бы уже позвонила в полицию, — заметила Марго. — Может, она боится, что он ей отомстит? — Но, если он все-таки замешан в смерти твоей мамы, разве это не повод забеспокоиться? — Мы пока не знаем наверняка. Надеюсь, миссис Бэк придет сегодня в церковь, тогда мы сможем рассказать ей о том, что хозяин видел мистера Пака у маминой квартиры. Даже не придется упоминать официантку и ее слова о том, что он купил ресторан и преследовал миссис Бэк, верно? Спрошу ее о мистере Паке и можно ли сообщить о нем полиции. Просто не хочется ей навредить. — Марго вздохнула. — Хотела бы я… обойтись без всего этого. Мне все кажется, что я отстаю, недостаточно быстро действую. Я никогда не… — Марго, ты на прошлой неделе болела, — напомнил Мигель. — Твоя мама умерла, и ты только что выяснила личность своего отца — это тот еще стресс, буквально для кого угодно. На глаза навернулись слезы. — Чудо, что после всего пережитого ты все еще держишься. Ты крепкий орешек. Марго впервые поверила таким словам. Раньше она считала себя слишком чувствительной, боязливой, пассивной, однако Мигель был прав. Выдержка досталась ей от мамы. Мама была смелой — переехала в другую страну, не зная языка, культуры и законов, влюбилась и даже сумела самостоятельно вырастить дочь. Что касается Марго, то за минувшие пару недель она в одиночку моталась по квартирам незнакомцев, продала мамину лавку, противостояла полицейскому — месяц назад она и вообразить не могла, что способна на подобное. Ее жизнь тогда казалась такой банальной: она избегала Джонатана, своего коллегу, с которым у нее был роман в прошлом году, перебирала нескончаемые горы бумаг в офисе начальника, просматривала бесконечные анкеты знакомств в интернете, вычитывала и скрупулезно корректировала флаеры для информационной рассылки. Теперь же она колесила по Лос-Анджелесу в поисках правды о себе, правды о своей маме — о ее жизни и смерти. — Кстати, когда я заболела на прошлой неделе, — начала Марго, — у меня было смутное подозрение… Знаю, я похожа на параноика, только мне показалось, будто тот парень — сексапильный водитель, помнишь? — будто он отравил меня. У чая был странный привкус. Мигель ахнул, прикрыв рот рукой. — Клянусь, я подумал о том же, когда ты мне сказала! Я просто не стал тебе говорить, чтоб не пугать. — Черт! Нельзя доверять настолько красивым людям. — Ты собираешься и ей позвонить? Миссис Ким, я имею в виду? В смысле, знаю, все это может быть не связано, но… Думаю, если ты хочешь побольше узнать об отце… Или ты слишком напугана? — Нет, я ей позвоню. Думаю, после праздников она немного придет в себя. — Марго вздохнула. — А пока, пожалуй, лучше найти миссис Бэк. Она единственная может знать о другой семье мамы, о муже и дочери. И как бы она снова не исчезла из-за проклятого мистера Пака. Объехав квартал несколько раз в попытке припарковаться, они втиснулись в крошечное место в опасной близости к гидранту — впрочем, тот казался нерабочим. Наконец они поднялись по ступенькам и вошли в церковь в испанском стиле, заполненную семьями, одетыми в лучшие наряды. Склонив головы, все слушали ирландского священника, читающего молитву по-корейски. Марго с Мигелем примостились между незнакомцами недалеко от входа и прислонились к холодной стене. Запах ладана, затхлых книг и пыли смешивался с разнообразными ароматами, исходящими от людей, — приторная смесь цветов, вечнозеленых растений и специй. Обилие ощущений — молитвы и псалмы, цветные фрагменты витражей, которые в вечернее время едва просматриваются, ритуалы и обычаи в этом месте сливаются вместе, связывая чужаков в единое целое. Вот почему мама возвращалась сюда каждое воскресенье — чтобы погрузиться в эту атмосферу и, не говоря ни слова, даже не глядя ни на кого, стать частью чего-то большого, чего-то значительного. Последний раз они с мамой поссорились из-за церкви, когда Марго было пятнадцать или шестнадцать, ее бунтарский настрой и напор пугали маму. Примерно тогда же Марго совсем забросила изучение корейского — в том возрасте только демонстрируя непокорность, она чувствовала себя живой. И все в маме — ее чужеродность, ее бедность, ее бессилие — стало лишь зеркалом того, кем Марго не хотела быть или стать в будущем. — Я не верю в бога, — сказала тогда Марго по-английски, моя посуду после ужина. — Я не хочу завтра идти в церковь. — Не веришь в бога? — переспросила мама по-корейски, вытирая стол. — Ты знаешь, что происходит с людьми, которые не верят в бога? — Разумеется. Мама подошла к Марго, загоняя ее в угол. — Хочешь попасть в ад? Мама тогда вернулась с рынка после двенадцатичасового рабочего дня, в течение которого ей обычно приходилось носиться по центру города за товаром, обхаживать потенциальных покупателей, которые в основном игнорировали ее, а порой даже называли «китайкой» и смеялись ей в лицо. Однако в спорах она извлекала аргументы из самой глубины души, подпитанные самыми фундаментальными страхами.