Понте Веккьо,[51] метко названный старинный мост, не был крытым, хотя казался таковым из-за многочисленных навесов перед ювелирными ларьками и киосками, которые загромождали его, заслоняя солнце и вид на реку. Здесь сновало множество туристов – больше, чем я видел их в других местах Флоренции: одни рассматривали ожерелья и браслеты в витринах ларьков, другие торговались с продавцами, молодые женщины, вытянув руку, примеряли кольца с бриллиантами. Куда бы я ни посмотрел – повсюду были парочки. В первый раз за все время я заскучал по оставшимся на родине подружкам, и не в первый – по Александре. Я все еще не понимал, как она относится ко мне и к тому, как развиваются наши отношения – если они вообще развивались. Когда мимо прошла целующаяся парочка, я чуть было не поморщился. На середине моста открывался прекрасный вид на реку Арно, по берегам которой стояли дома гармонично сочетавшихся земляных оттенков, но тут небо потемнело, и едва я успел сойти с моста, начался дождь. Район Олтрарно, что значит «другая сторона Арно», расположен на южном берегу реки и считается не самым элитным. Дождь усилился, и я спрятался под навес одного из магазинчиков, уточнил маршрут к дому букиниста по GPS, а заодно нашел магазин, торгующий дешевыми зонтиками. Улицы на этой стороне реки выглядели несколько иначе, чуть погрязнее и попроще; то широкие, то узкие на средневековый манер, все они сейчас опустели. Я шел быстро, безуспешно пытаясь убежать от дождя, и вскоре вышел на небольшую площадь перед широким трехэтажным каменным зданием, на стенах которого висели красные транспаранты с объявлениями о проходящих выставках. Это был Палаццо Питти, или Дворец Питти, известный своей эклектичной коллекцией произведений искусства. В другое время я бы непременно зашел туда, но сейчас мне не хотелось отвлекаться. Чем дальше, тем более узкими и менее ухоженными становились улицы. Несколько зданий представляли собой груду потрескавшегося камня и облупившейся краски. Тротуаров вообще не было; дождевая вода поднялась и затекала мне в ботинки. Идти по неровному и скользкому булыжнику было трудно, и я вздохнул с облегчением, когда выбрался на просторную безлюдную площадь. Дождь припустил еще сильнее, и купленный по дешевке зонтик уже не спасал от него. Я забежал в ближайшее здание с невзрачным каменным фасадом и по-собачьи отряхнулся. Через пару секунд я понял, что нахожусь в церкви Санта-Мария-дель-Кармине. Но чем конкретно она знаменита, я вспомнил только, когда увидел на табличке название капеллы Бранкаччи – именно здесь находился один из самых известных циклов живописи эпохи Возрождения, по которому я уже несколько лет читал свой любимый курс лекций. Это было одно из тех мест, которые мне больше всего хотелось посетить во Флоренции, и о которых я начисто забыл, приехав сюда. Заплатив десять евро за вход, я поднялся по короткой лестнице и очутился в том месте, которое можно было назвать только раем. Цикл фресок заполнял всю маленькую часовню, ослепляя своим великолепием уже издалека. Преодолев последние ступеньки и пройдя через открытые скульптурные врата из серо-белого мрамора, я словно оказался в старинном синемаскопе,[52] со всех сторон меня окружали фрески. Расположенные двумя рядами живописные сцены жития святого Петра, ростовые изображения людей с лицами, нарисованными так выразительно, словно они вот-вот заговорят, цвета оттенков самой Флоренции, сиены и охры, бледно-розовый и пышный индийский красный по контрасту с изумрудно-зеленым и голубым – весь этот цикл фресок оказался более красивым и впечатляющим, чем я себе представлял. Автор этого шедевра – Мазаччо, можно сказать, рок-звезда эпохи Возрождения. Он умер в двадцать семь лет: опасный возраст для любой великой рок-звезды. Он написал всего несколько фресок из этого цикла, но они были самыми известными и выделялись из ряда остальных. В верхнем ряду слева от меня фреска «Чудо с динарием» изображала Христа с апостолами, противостоящими сборщику налогов – он был единственным из них без нимба! Сцена навела меня на мысль о налогах и очевидных потерях, которые вскоре понесет моя толком не начавшаяся карьера художника. Вспомнил я и о денежных затруднениях моего прадеда и о том факте, что после того, как он украл картину для Вальфьерно и Шодрона, чтобы они могли нажиться на подделках, он стал им не нужен. Как смог бы, задавался я вопросом, такой человек, как Винченцо, скромный и без связей, продать настолько известную картину? Ему столько довелось пережить – смерть Симоны, потерю сына, предательство Вальфьерно и Шодрона. И все же я верил в него, верил, что он мог это сделать. В углу картины Мазаччо изобразил святого Петра, достающего деньги изо рта рыбы. То было одно из чудес Христа. Вот что нужно было моему прадеду: чудо. Наверное, мне и самому оно было нужно. Покой часовни нарушила немецкая пара, они громко переговаривались и делали снимки. Я спустился на несколько шагов по лестнице: мне хотелось еще раз посмотреть на фрески издалека. Дождь, видимо, перестал, потому что из окошка в дальнем конце церкви пробивался свет. Хотя тот угол был освещен довольно скудно и отгорожен от посетителей, я успел заметить, как в боковом проходе скрылся какой-то мужчина. Вернувшись наверх, я дождался момента, когда немцы ушли, и, оставшись в одиночестве, стал рассматривать Адама и Еву на фреске Мазаччо. Нагой Адам закрыл лицо руками, Ева прикрывала наготу и рыдала – все в этой паре выражало страдание и абсолютное отчаяние. Таким же я представлял себе и Винченцо, изгнанного и снедаемого чувством вины из-за потери любимой жены и сына. В этот момент что-то заставило меня обернуться – и я снова увидел его, того человека, что скрылся в дальнем конце церкви. Теперь он стоял метрах в семи, свет из окна освещал его со спины, и я разглядел только силуэт; это был крупный мужчина. Я хотел спуститься, чтобы рассмотреть его поближе, но он метнулся прочь и исчез, словно его и не было. Я судорожно втянул в себя воздух, ощущение опасности обострилось. Что-то в этом парне показалось мне не только зловещим, но и знакомым. Выйдя на улицу, я двинулся дальше к букинистическому магазину. Сквозь облака, как через церковное окно, пробивалось солнце, резкое и яркое. Я попытался прогнать неприятное чувство, вызванное этим парнем, но внезапная смерть брата Франческо вывела меня из равновесия, и теперь я относился с подозрением ко всему. Пройдя несколько кварталов, я оказался на оживленной площади под названием Пьяцца Санто-Спирито, уставленной ресторанами и магазинами. Здешняя церковь была закрыта, но кафе работали. Я посидел немного в одном из них, попивая кофе и думая о своем прадедушке – человеке, который не вписался в общество, замкнутом и одиноком, потерявшем единственную женщину, которая его по-настоящему любила и верила в него. Район вокруг Санто-Спирито напомнил мне манхэттенский Нохо или Ист-Виллидж, здесь было множество ресторанов и магазинов с ремесленными поделками, от керамики и картинных рам до ремней и обуви ручной работы. Ноги у меня еще не высохли, и я было соблазнился парой таких легких полуботинок, но потом увидел ценник и передумал. Виа Тосканелла оказалась всего в нескольких кварталах, на этой улице было много переплетных мастерских и букинистических магазинов, но все они были закрыты, в том числе и тот, который я искал. На большинстве магазинов висели объявления, что они откроются после обеденного перерыва. Но на «Либрериа Антиквариа ди Фиренце» такой таблички не было, а металлическая решетка на витрине была опущена и заперта. Я попытался заглянуть внутрь магазина через прутья решетки, но там почти ничего не было видно. Я уже готов был сдаться, когда увидел мигающую вывеску в конце квартала. Пол в «Ристоранте Американо» был усыпан кожурой арахиса, из музыкального автомата пела Долли Партон,[53] и продавалось пиво «Будвайзер» в разлив. Этакое итальянское представление об американском баре. Я попросил кока-колы, и барменша, обладательница копны курчавых темных волос и ярко накрашенных губ, с улыбкой ее подала. – Американец? – спросила она. – Итало-американец, – сказал я. – Неужели так заметно? – Нет. Ты выглядишь как все смазливые итальянские отморозки, с которыми я встречалась. – Люк Перроне, – представился я. – Это как пиво? – Пишется по-другому, и не родственник. – Очень жаль. Тереза Феррара. Но тоже ничего общего с булочной в Маленькой Италии.[54] – Она протянула мне руку с кольцами на каждом пальце. – Я из Хакенсака. Это в Нью-Джерси. – Знаю. Я из Бэйонна. Как ты здесь очутилась? – Поехала за своим бойфрендом. Плохая это была идея, можешь мне поверить. – Ладно, учту, если у меня когда-нибудь появится бойфренд. Тереза посмеялась, потом спросила: – Есть хочешь? Не дожидаясь моего ответа, она исчезла на кухне и, вернувшись через пару минут, поставила передо мной тарелку: – Кальцоне, домашняя пицца. За счет заведения. И не критиковать, потому что я ее сама готовила. Попробовав, я сказал, что вкус изумительный. Так оно и было. Тереза поблагодарила и спросила, что привело меня во Флоренцию. Я солгал, что пишу научную работу, и взглянул на часы. – Торопишься? – Нет, – на самом деле мне очень хотелось поскорее вернуться к чтению дневника, но до открытия библиотеки было еще полчаса. – Что тут исследовать, в этом районе? – спросила она. – Я искал книжный магазин, – ответил я, и она покивала. – А какой? Когда я произнес название магазина, Тереза сразу перестала улыбаться. – Но ты же не коп, надеюсь? – Я? Нет… а в чем дело? – Да их тут много крутилось, когда это произошло. – Что произошло? – Владелец этой «Либрериа Антиквариа», такой милый мужичок, Карло Бьянки… частенько сюда заглядывал… его убили прямо в магазине. – Боже мой. Когда? – Месяца два назад. – Ограбление? – Вряд ли. Это маленький магазинчик со старыми пыльными книжками. Кому это нужно – убивать старика из-за пригоршни евро? Так до сих пор никто и не понял, кому и зачем это понадобилось. 43 Я должен был раньше догадаться, что все это плохо кончится. Что эти два негодяя меня обманут. Спрятавшись за домом, где жил Шодрон, я видел, как к нему приходили курьеры. Проследив за некоторыми из них, я записал, куда они направлялись. Но я понятия не имел, что делать с этим знанием. Денег у меня все так же не было, и негде было их взять. Неделя шла за неделей, и меня охватило отчаяние. Что делать, как выжить? Тогда я придумал план. Я отдам «Мону Лизу» за вознаграждение! Мне вспомнилась та мысль, которая пришла мне в голову, когда я стоял перед картиной с изображением коронации Наполеона. Я предложу украденную Джоконду итальянскому правительству! Скажу, что возвращаю ее на историческую родину. За вознаграждение. Я решил уехать из Парижа и увезти картину в Италию. Я не говорил Вальфьерно и Шодрону об этом плане. И о том, что собираюсь уехать. Но потом выяснилось, что и они от меня кое-что скрывали. Я понял это только в гостинице «Триполи», когда показывал картину тем двоим, с которыми связался, чтобы продать ее. Это были антиквар Альфредо Джерри и директор галереи Уффици Джованни Поджи. Понял в тот момент, когда снял с картины покрывало, и они стояли перед ней в ошеломлении. Именно тогда проявился первый явный признак. Едва заметный запах масла, на который я до этого не обращал внимания. Я думал, что этот запах – следствие того, что картина несколько месяцев провела в мастерской Шодрона. Но он был слишком стойким. Я был уверен, что те двое тоже почувствуют его. Но они ничего не заметили. Они стояли, остолбенев, а я вглядывался в картину в поисках свидетельства, что это работа руки Шодрона, а не Леонардо. Мне следовало поискать этот знак, когда мне отдавали картину. Шодрон же показывал мне его несколькими месяцами ранее. Но я совсем забыл об этом. Напрягая зрение, я внимательно обследовал картину. И нашел этот знак! Шодрон и Вальфьерно разыграли меня, как последнего дурака. Они всучили мне подделку! В тот момент я не выдал себя. Я знал, что доставшаяся мне «Мона Лиза» ничем не отличается от оригинала, как ни смотри. Даже закрашенные изображения на нижних слоях совпадут, если картину будут проверять рентгеновскими лучами. Но я точно знал, что передо мной одна из шодроновских подделок. Запах был лишь первым свидетельством. Настоящее доказательство я увидел потом. Что стало с оригиналом – я не представлял. Только я знал, что картина, которую я предлагаю Джерри и Поджи, – не та, что я украл! И именно эта «Мона Лиза» в конечном итоге «вернулась» в музей. Если кто-то сомневается в этом, он может пойти в Лувр, захватив с собой увеличительное стекло. Медленно проводя стеклом по картине, вы… Вот оно, то, что я искал, предмет столетнего спора многих исследователей! Была ли «Мона Лиза», которую вернул Винченцо, подделкой или украденным оригиналом, и есть ли способ это выяснить? Я перевернул страницу. Джерри и Поджи обратились в полицию, и меня арестовали… Я перевернул лист обратно. Медленно проводя стеклом по картине, вы… Я вернулся на следующую страницу. Бессмыслица какая-то. Но потом я увидел оборванный край бумаги, застрявший в переплете. Черт возьми! Только не это! Проводя пальцем по рваным клочкам, я лихорадочно пытался осознать происшедшее. Потом откинулся на спинку стула. Ощущение было такое, словно мне с размаху ударили в живот. То, ради чего я приехал в Италию, чтобы выяснить для себя…