Оно исчезло. 44 В дневнике недоставало страниц. Я пытался осмыслить этот факт и понять, что тут можно сделать, и можно ли. Кто вырвал эти страницы и когда? Неужели их вырвал Гульермо, до того, как дневник передали в библиотеку? Или это сделал Кватрокки? Может, поэтому он и скрылся? А может быть, это сделал кто-нибудь третий? Но кто и когда? Мне нужно было это знать, нужно было выяснить. Я не мог просто так сдаться. Слишком многое было поставлено на карту. Должен же быть какой-то способ узнать, как именно Шодрон пометил свои копии. Сделав усилие над собой, я прочитал несколько страниц, которые следовали за недостающими: там Винченцо описывал свой арест. Интересное повествование, но ключа к выявлению подделок там не было. Не пропустил ли я что-нибудь? Может быть, подсказок было достаточно, просто я невнимательно читал? Я осторожно осмотрелся. Сегодня присутствовал только один ученый муж, он сидел в другом конце зала и просматривал какой-то журнал. Кьяра направлялась в подсобку. Беатрис сортировала каталожные карточки с таким усердием, словно от этого зависела ее жизнь. Рикардо нигде не было видно. У меня было всего несколько секунд на принятие решения. Сделай это. Взгляд мой невольно скользнул в сторону приемной. Все-таки, как я пронесу дневник мимо этой Гризельды? Невозможно. Он слишком большой. А если вырвать страничку? Я пошуршал бумагами, чтобы заглушить звук вырываемой страницы. Та вышла легко, потому что плохо держалась в ослабшем переплете. Быстро сложив страничку, я сунул ее в рюкзачок, под ноутбук. Потом положил сверху свой дозволенный желтый блокнот и перевел дыхание. Подняв взгляд, я увидел, что Кьяра уже вернулась на свой боевой пост. Заметила ли она, что я сделал? Потом я оглянулся: под потолком в двух углах зала висели камеры наблюдения. Я совсем забыл о них. Я сидел к ним спиной, но вдруг они зафиксировали кражу? С самым непринужденным видом я закрыл тетрадку, положил ее в коробку с материалами по Дуччо, завалил сверху папками и бумагами и понес сдавать обе коробки Кьяре. Одарив ее своей отработанной улыбкой, я повернулся и пошел к выходу, держа рюкзачок под мышкой и стараясь идти спокойно, хотя сердце у меня бешено колотилось. Злая сводная сестра Золушки, как обычно, задержала меня на вахте. Я отдал ей свой рюкзак и пустился в рассуждения о погоде, недавних забастовках и обо всем подряд, что успело прийти на ум, в то время как она расстегивала рюкзак и запускала в него руку. Струйка холодного пота, стекавшая по моей спине, не могла тягаться с непрерывным потоком слов, которые я исторгал. С момента, когда Гризельда начала рыться в моих вещах, казалось, прошла целая вечность. На мое счастье, сзади подошел научный сотрудник со стопкой книг под мышкой и стал сопением и вздохами выражать свое нетерпение. Гризельда оставила в покое мой рюкзачок, мельком просмотрела его книги и махнула рукой, пропуская нас. Я готов был расцеловать этого парня. Застегнув рюкзак почти совсем не дрожащей рукой, я прошел через рамку и направился к выходу. Во дворе было несколько монахов, но я не остановился поболтать с ними. Закрепив рюкзак понадежней, я пошел через площадь Сан-Лоренцо, вновь чувствуя себя подростком, совершившим магазинную кражу или еще что-нибудь похуже. Не спеши, иди спокойно, сказал я себе, веди себя естественно. Дойдя до восточной стороны площади, я свернул на тенистую немноголюдную улочку, которая вела в сторону от кафедрального собора. Через полквартала мне пришла в голову идея, я достал сотовый телефон и набрал номер. – Музей Лувра, – ответили там по-французски. Я попросил к телефону куратора[55] отдела эпохи Возрождения. Когда куратор взял трубку, я назвал свою должность и ученую степень, перечислив также гранты, награды и научные труды. Правда, я изрядно преувеличил свои заслуги, но это сработало. Куратор согласился впустить меня в музей послезавтра, когда Лувр будет закрыт для туристов. Я тут же заказал билет на самолет в Париж. Итак, я сделал это: украл страницу дневника, чтобы изучить ее самостоятельно. А через день буду осматривать саму картину. Может быть, я найду на ней что-нибудь такое, что смогу связать с прочитанным. Чувствуя, как возбуждение постепенно спадает, я прислонился спиной к стене дома, и тут меня охватило желание, которого я не чувствовал уже много лет. Мне захотелось выпить. Пройдя еще полквартала, я остановился возле бара, заглянул в него, и быстрее зашагал дальше. Потом я задержался возле табачного магазина и, посмотрев на витрину, увидел зеленую жестяную банку табака «Ла-Пас», любимой марки моего прадеда. Кроме того, я увидел в стекле витрины отражение двух человеческих фигур – своей и еще одной, приближавшейся ко мне сзади. 45 – Вот ты и попался! – выпалила Александра, тяжело дыша, как после быстрого бега. – В смысле? – Кьяра сказала, что ты только что ушел, и я решила тебя догнать. – Она окинула меня пристальным взглядом. – У тебя все в порядке? – В полнейшем. Может, выпьем кофе или чего-нибудь… съедим? – я чуть было не брякнул «покрепче». Если я и дальше буду заниматься воровством, мне придется вернуться в лоно «анонимных алкоголиков», и чем скорее, тем лучше. – Давай. – Александра взяла меня под руку и повела в противоположную сторону, по дороге рассказывая о том, как она приводит в порядок свою квартиру. Начинало темнеть. Пройдя несколько кварталов, мы оказались на Пьяцца-делла-Синьориа, большой и просторной площади, на которой возвышается похожий на крепость дворец Палаццо Веккьо. Там люди по очереди фотографировались у огромной статуи Давида, превосходившей размерами оригинал Микеланджело. – Неужели они не знают, что это копия? – спросил я, продолжая думать о подделках. Александра равнодушно пожала плечами и пошла к фонтану Нептуна. Мраморный бог морей был окружен херувимами и русалками. Фонтан действовал даже зимой. С того места, где стоял я, вид был такой, словно Нептун отливает. Так я и сказал. – Старо, – ответила Александра, но посмеялась. Затем она оттащила меня в сторону: мелкие брызги фонтана успели нас намочить. У небольшой таблички с надписью на итальянском она остановилась и попросила меня помочь перевести. Там рассказывалось о Савонароле, монахе эпохи Возрождения, который проповедовал покаяние, как какой-нибудь средневековый Билли Грэм[56]. В конце концов, его повесили и сожгли прямо на этой площади. Я сказал, что это, наверное, заслуженный финал для человека, который пытался управлять чужими жизнями, жег книги и все, что ему казалось проявлением богохульства и тщеславия – например, много великих картин, в том числе, творения Боттичелли и Микеланджело. – Он еще легко отделался! – бросила Александра. – Что может быть хуже, чем сожжение заживо? – Некоторых не мешало бы… – она умолкла и, задрожав, обхватила себя руками за плечи. Я обнял ее, но она стряхнула мою руку с плеча, словно от этого ей стало еще хуже. Я отступил, подняв руки. – Извини. – Я был удивлен и немного обижен. – Нет, это я прошу прощения, – сказала Александра. – Это просто от холода, я намокла у фонтана… и не хотела, чтобы и ты промок. – А я и так промок, – ответил я. – Ладно, все нормально. Но что это на нее нашло? И что я такого плохого сделал? На краю площади мне отчего-то вновь стало тревожно. «Ha un amico a Firenze?»[57] Я оглянулся – на этот раз за спиной никто не маячил. Зато у Александры настроение явно улучшилось; она взяла меня за руку и сказала, что хочет посмотреть, как выглядит площадь перед кафедральным собором вечером. Я только обрадовался возможности перейти с этой площади на другую. Идти было недалеко, и оно того стоило: подсвеченные здания на фоне чернильно-синего неба, собор с изумительным куполом, колокольня Джотто, баптистерий[58] средневекового стиля. И почему я не бросился сюда в ту же минуту, когда приехал во Флоренцию? Хотя, с другой стороны, теперь можно было насладиться этим зрелищем вместе с Александрой, которая была взволнована почти так же, как я. Как ни странно, людей на площади было очень мало. Я мысленно заполнил ее горожанами пятнадцатого века: мужчины в плащах и чулках, женщины с тщательно заплетенными волосами, в длинных платьях, с туго затянутыми корсетами. Они прогуливались здесь или шли в собор, явно построенный так, чтобы поразить зрителя. И он действительно поражал. – Каждый раз впечатляет, правда? – сказала Александра. Я согласился, как будто бывал здесь раньше. Фасад церкви возвышался над нами: розовый и зеленый мрамор, скульптурные украшения в нишах, утопленные в стены розовые окна – каждый дюйм его был украшен, как огромный свадебный торт. За ним вырисовывался огромный купол из красного кирпича работы Брунеллески. В целом вид был очень красивый и впечатляющий, но в то же время зловещий: здания словно нависали над нами, тени от ниш и выступов казались маленькими очагами тьмы. Александра указала на группу стоявших неподалеку солдат в камуфляже, тяжелых ботинках и темно-бордовых беретах, с автоматическими винтовками в руках и пистолетами в кобурах на поясе. По-моему, они выглядели несколько устрашающе, но она сочла их «великолепными» и удивилась вслух, почему это каждый мужчина-итальянец выглядит как кинозвезда. Мне не хотелось конкурировать с красивыми солдатами, и я повел ее к баптистерию – невысокому восьмиугольному зданию из бело-зеленого мрамора. Насколько я помню, это самое старое здание во Флоренции. Мне хотелось увидеть знаменитые двери Гиберти: Райские Врата, десять бронзовых и золотых барельефов с сюжетами из Ветхого Завета: Адам и Ева, Каин и Авель, Авраам и Исаак. Железный забор удерживал зрителей на расстоянии пары футов, но барельефы были освещены, и мы могли их хорошо рассмотреть, практически на расстоянии вытянутой руки. Скульптор Гиберти выиграл конкурс на украшение первого набора дверей в возрасте двадцати четырех лет, а этот набор был вторым в его жизни, и работа над ним заняла двадцать пять лет. Микеланджело как-то сказал, что эти двери прекрасны, как райские врата – отсюда пошло их название. Стоя вплотную к железным прутьям, я старался как следует рассмотреть изумительную работу этого художника. Некоторые фигуры почти полностью отделялись от поверхности барельефа, создавая иллюзию пространства, реальности и перспективы, которая характерна для раннего Ренессанса. Повернувшись, чтобы поделиться этим соображением с Александрой, я с удивлением обнаружил, что ее рядом нет. А мне все время чудилось чье-то присутствие поблизости. Она стояла поодаль и читала табличку о наводнении 1966 года, когда панели барельефа отвалились и их едва не смыло в реку. Я объяснил ей, что подлинные произведения Гиберти хранятся в музее собора, а перед нами их точные копии. Но тут ко мне вернулось ощущение, что за мной кто-то следит. Я огляделся: на самой площади людей почти не было, однако прожекторы подсвечивали только здания, а улицы тонули во мраке. – Как здесь безлюдно, – заметил я. – Ну, так сейчас зима. Я сказал, что проголодался, и Александра выбрала ресторанчик при небольшой элегантной гостинице: темное дерево, обтянутые бархатом банкетки, приглушенное освещение. Мы устроились в кабинке. Александра заказала вина, я – газировки. – Как все-таки хорошо, что я тебе попался, – сказал я. – На чем попался? Я понимал, что она шутит, но невольно вспомнил об украденной в библиотеке страничке. Затем она, чуть склонив набок голову, вновь посмотрела на меня своим странным оценивающим взглядом и спросила: – Ты что, решил отрастить бороду? – Забываю побриться. Я побреюсь, если тебе не нравится. – Я потер рукой подбородок и щеки. – Я скучал по тебе сегодня в библиотеке. – Да, жаль, что я не могла утром туда зайти, – ответила она.