Этот факт произвел на меня впечатление, и я честно в этом признался. Жанжамбр сообщил, что галерею недавно вычистили и покрасили к пятисотлетней годовщине со дня кончины Леонардо. Воспользовавшись поводом, я спросил, когда саму картину чистили в последний раз. – Ее довольно часто проверяют на наличие признаков износа, – ответил он, – но при чистке старой картины всегда есть риск удалить нужное вместе с ненужным, так что эта процедура сведена к минимуму. – После нападения с кислотой проводилась реставрация? Он вздрогнул. – Да, но невооруженным глазом никаких следов невозможно увидеть. – А в каком месте конкретно? – Точно не знаю. Это случилось до того, как я начал здесь работать. Я не поверил Жанжамбру. Конечно, куратор живописи эпохи Возрождения прекрасно знал, что и где было отреставрировано на самой известной картине музея. Тогда я спросил, проводилась ли реставрация «Моны Лизы» после кражи в 1911 году. – Несколько царапин закрасили акварелью, – ответил он, раздраженно вздохнув. – Но это также было очень давно, так что я не могу сказать, где именно. Этого Жанжамбр действительно мог не знать, но кое-что важное он мне уже сообщил: «Мону Лизу» реставрировали акварелью, которую легко удалить, не повредив масляной краски. Кроме того, в процессе реставрации мог быть закрашен и знак, который Шодрон оставлял на своих подделках. – Значит, вы об этом пишете, о состоянии картины? – спросил Жанжамбр. – Каждый год кто-нибудь заявляется в Лувр, чтобы покритиковать сохранность, и даже подлинность нашей «Моны Лизы». Какой вздор. Я попытался убедить его, что интересуюсь исключительно в учебных целях, но он выслушал меня с явно скептическим видом. Куратор собирался еще что-то сказать, когда в галерее появилась молодая сотрудница. – Il y a appel pour vous, Monsieur Gingembre.[60] Он ответил ей, что через минуту придет, и повернулся ко мне: – Я должен ответить на телефонный звонок. Надеюсь, вы посмотрели все, что вас интересовало? – Нет, – ответил я. – Мне бы очень хотелось взглянуть на остальные картины в этом зале. Жанжамбр со вздохом обернулся к сотруднице. – Мари, посмотри, проснулся ли Густав, и приведи его сюда, и Бертрана тоже позови. Через несколько минут в зале появились два охранника, один молодой и крепкий, второй старый и седой. – Mefiez-vous du lui![61] – сказал им Жанжамбр. – Конечно, они присмотрят за мной, не беспокойтесь, – не удержался я. Куратору явно не понравилось, что я все понял. – Я могу выделить охрану только на полчаса, – бросил он, задержавшись у выхода. Судя по его виду, ему крайне не хотелось оставлять меня у главного сокровища музея даже на таких условиях. Постояв немного, он все же повернулся и ушел. Охранники встали по обе стороны от картины, и я вновь приблизился к ней. Мое отражение, всплывшее в стекле, на сей раз удивило меня сходством с фотографией прадеда. Подвинувшись в сторону, чтобы избавиться от отсветов, я стал рассматривать туманные горы и озера – продукт изобретенного Леонардо знаменитого «сфумато», что значит «испарение». Художник добивался этого эффекта, нанося тончайшими слоями краску и льняное масло, чтобы края изображения размылись, и картина подернулась неземной дымкой. Что еще могло расплыться? Могли ли отметки Шодрона «испариться» с годами? Когда я вынул из кармана увеличительное стекло, оба охранника чуть не набросились на меня. – Месье! – Но я же не прикасаюсь к ней, – сказал я. – Просто хочу изучить манеру письма. Охранники встали еще ближе, и я, держа лупу в нескольких дюймах от защитного стекла, медленно повел ею вдоль полотна: трещинки на краске стали казаться большими разломами, пряди волос Лизы дель Джиокондо превратились в реки и овраги. – Que cherchez-vous?[62] – спросил тот охранник, что постарше. – Ничего, просто смотрю, – ответил я, не отрываясь от своего занятия. В общем-то, я действительно не знал, что конкретно ищу, тем более что оно могло выцвести или быть закрашенным. Мне вдруг стало жарко и душно, кровь прилила к лицу, и увеличительное стекло затряслось в руке. – Вы слышали? – обратился я к охранникам. – Quoi?[63] – Нет, ничего… – Хотя я мог бы поклясться, что только что слышал детский плач, а затем звук молотка и плоскогубцев, разрывающих что-то на части. – Здесь сегодня работают плотники? – Нет. Я еще раз вгляделся в картину. Волна жара вновь пробежала по моему телу. Через миг в глазах моих потемнело, и все вокруг закружилось. – Monsieur, ca va?[64] – спросил старый охранник, а молодой быстро подскочил и подхватил меня за спину. Я вытер пот со лба и попытался восстановить равновесие, но закачался и начал падать. На улице я судорожно глотал воздух, как будто у меня изо рта только что вытащили кляп. Охранник не дал мне упасть, но я еще не до конца пришел в себя. Мне срочно нужно было выпить кофе, чтобы успокоить нервы. Хотя зачем кривить душой, не кофе мне хотелось выпить. Я выудил из кармана пакетик «Джолли ранчерс» – в нем оставалось всего две конфетки. Я сунул в рот обе: больше заменить алкоголь было нечем. Конфеты помогли унять слабость, но не разочарование. Неужели я действительно надеялся найти на картине ключ к разгадке тайны? Я оглянулся на Лувр: тихое кладбище великих произведений искусства и историй, которые они таили. За годы, прошедшие с того момента, как мой прадед вернул знаменитую картину, десятки специалистов-реставраторов, конечно, изучали ее. Если бы с ней что-то было не так, неужели они бы не увидели и не объявили всем? Или все-таки не объявили бы? Над этим стоило подумать. Если бы кто-нибудь сообщил, что в картине что-то не так, стал бы музей разглашать эту информацию? Как только что сообщил куратор, «Мона Лиза» являлась главной достопримечательностью Лувра. Могли ли они позволить себе признать ее подделкой? Будут ли миллионы туристов выстраиваться в очередь, чтобы увидеть копию картины? Ведь все дело в подлинности, правда? Если картина является подделкой, то люди могут с таким же успехом посмотреть ее изображение на экране компьютера, не выходя из дома. 54 Так, Американец вышел из Лувра, красная точка на экране телефона зашевелилась. Но уходить не хочется, ведь не так часто удается спокойно посидеть в уютном парижском кафе. Он откусил кусочек круассана, сделал глоток кофе и откинулся на спинку стула. Зачем спешить? Можно и отсюда понаблюдать, куда движется Американец. А позже догнать и выяснить, что он узнал в музее, и может быть, получить ответы, которые они оба ищут. 55 Шагая по парижским улицам, я думал о том, как все-таки странно воздействует на меня «Мона Лиза», как она приковала мое внимание и потрясла меня. С этими мыслями я прошел по Марэ и остановился на площади Вогезов. Это одна из старейших площадей Парижа, считающаяся и одной из самых красивых: большой сад, в центре фонтан, а по сторонам – здания из красного кирпича, с инкрустированными каменными полосами. На минутку я представил, как мы с Аликс живем в одном из этих прекрасных домов. Мысль о том, чтобы жить в одной квартире с этой женщиной, от которой у меня голова кружилась, как только что в Лувре, сама по себе казалась невероятной, но отчего бы не помечтать иногда. Слабость еще немного ощущалась, и я заглянул в киоск пополнить запас конфет. Изучив ассортимент, я выбрал нечто под названием «Арлекин» в ярком цветастом пакете. Каждый леденец был завернут в свой фантик, и я надеялся, что конфеты качественные. Меня ждало разочарование в виде искусственного и переслащенного вкуса тутти-фрутти. Но к тому моменту, когда я добрался до рю де Перш, 67, я успел съесть три штуки. Дом оказался трехэтажным особняком; на двери висел молоток в виде львиной головы, которым я и воспользовался. Дверь открыл мужчина в синем атласном халате, лет сорока с лишним, высокий, с эффектной внешностью. – Qu’est-ce que c’est?[65] – спросил он холодно и отрывисто. – Этьен Шодрон? – уточнил я. Он кивнул. – Я Люк Перроне. Я вам звонил недавно… Какое-то время он вспоминал, кто я такой, а когда вспомнил, то не стал любезнее. – Кажется, я ясно сказал, что мне нечего вам сообщить. – Да, но я подумал, что раз уж все равно еду в Париж, то… – и я выпалил давно заготовленную фразу. – Я читал дневник Винченцо Перуджи, и там немало сказано о вашем двоюродном дедушке Иве. Мне нужно обсудить с вами кое-что важное. – И что бы это могло быть? – Можно войти? Обещаю, что не отниму у вас много времени.