Мне удалось поспать три или четыре часа, потом я летел из Парижа во Флоренцию. Теперь я сидел, дожидаясь Александру, в том кафе, куда мы заходили в самый первый раз выпить кофе, и репетировал то, что собирался ей сказать. Когда она вошла, щеки у нее были румяными от холода. – Что у тебя с глазом? – с ходу спросила она. – Ушибся нечаянно. – Не слишком сильно? – Она как-то странно посмотрела на меня, потом чмокнула в щеку и расстегнула свое пальто. Кремовый свитер придавал ее коже оттенок слоновой кости. Я сказал, что она прекрасно выглядит. Аликс ответила, что я выгляжу ужасно. – Я думала, ты пробудешь в Париже несколько дней. – Так и есть, – подтвердил я. – То есть я так и собирался. Но моего друга вызвали по делам, так мне придется еще раз туда лететь. – Вот как? Когда? – Скоро. Но перед этим я хотел увидеть тебя, – я потянулся к ее руке. – Что у тебя с пальцами? – Да это все тот же дурацкий случай. Стыдно сказать, я споткнулся об решетку канализации на тротуаре. – Серьезно? – Клянусь, к спиртному не притрагивался. – Мне бы такая причина и в голову не пришла. Как твой друг? Надеюсь, в лучшем состоянии, чем ты? – Да, он… – у меня в памяти всплыло изуродованное лицо Этьена Шодрона, – в порядке. Аликс спросила, учились ли мы вместе с другом в художественном училище, и я не смог вспомнить, что говорил ей раньше, кроме того, что он француз. Я боролся с желанием рассказать ей, что происходит на самом деле, сказать правду, которую она бы поняла, но я знал, что не могу этого сделать. Мы оба молчали, и солнечный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи кафе, раскрасил нас в полоску, как заключенных. – С тобой что-то неладно, – заметила Александра. – Я же вижу. Ты действительно не сильно поранился? Я ответил, что все в норме, и чтобы как-то отложить то, что собирался сказать, спросил, чем она занималась. Немного подумав, она сообщила, что дочитала книгу про чуму и начала читать «Декамерон» на итальянском. Я сказал, что это потрясающе: – Мне казалось, ты плохо знаешь итальянский. – Это я говорить толком не умею. А читаю немного лучше – к тому же учусь таким способом. Она прикоснулась к моей руке и отметила, что впечатление такое, будто я кого-то сильно ударил кулаком. – Ну, конечно, – подтвердил я с деланым смехом, потом набрал в грудь воздуха: пора было рассказать ей то, что я должен был сказать. – Слушай, я какое-то время буду занят и… – Занят? – В смысле, должен буду уехать. – Так занят или должен уехать? – выражение ее лица сменилось с озабоченного на настороженное. – И то, и другое, – ответил я; в этот момент официантка принесла нам кофе, и мы оба молчали, пока она не ушла. – Я хотел сообщить тебе это, чтобы ты не думала, что что-то не так, если я какое-то время не смогу выходить на связь. – А в чем дело? Ты собираешься скрываться? Ты что, шпион какой-нибудь? – Нет, конечно, и по-моему, это очевидно. – Погоди… – Александра отстранилась, и ее рука выскользнула из моей. – Ты хочешь со мной расстаться? То есть это у нас совсем не… «Как ты не понимаешь, я хочу тебя спасти!» – думал я, но вслух говорил совсем другое. – Нет, ты все не так поняла… Просто я должен уехать в Париж на время… встретиться с другом… у нас с ним совместный проект… Тогда она спросила, что это за проект, и когда я ответил, что еще рано об этом рассказывать, Александра ледяным тоном заявила, что я опять напускаю тумана. Пришлось наплести, что мы с другом планируем вместе открыть галерею, и я практически ощутил на языке вкус лжи, кислый с горечью. Мне отчаянно не хотелось расставаться с ней, единственным желанием было – прижать ее к себе. – Когда и где это будет? – спросила она. Я нагромоздил новую ложь, сказав, что у друга есть помещение на юге, так что там, вероятно, получится дешевле. – Какое-то время я буду в разъездах. Поэтому… – Ясно, – подытожила она. – Я все поняла. Не поверила она мне. Да и кто бы поверил? Я сам слышал, как фальшиво звучит моя история. – Я вернусь, когда-нибудь. – Когда-нибудь? Мне очень хотелось немедленно рассказать ей все, но знание могло обернуться для нее опасностью. Я видел, что она уходит в себя, отступает, отстраняется. Мне хотелось крикнуть: «Пойми, я люблю тебя!» Вместо этого я тихо сказал: «Я не хочу тебя потерять» – хотя имел в виду то же самое. На ее лице отразилась целая гамма эмоций – негодование, печаль и еще что-то, чего я не смог истолковать. – Чудесно, – произнесла она. – Мы с тобой едва знакомы. А то, что между нами случилось, всего лишь… случай. – Я не жалею о случившемся. – Нет, конечно, не жалеешь… особенно теперь, когда ты уезжаешь. Аликс явно разозлилась, потом опять как-то странно посмотрела – какие-то непонятные мне чувства боролись в ее душе под маской безмятежности – потом она вздохнула, и в этом вздохе слышалось практически облегчение. Облегчение? Оттого, что я исчезаю, бросаю ее? – Очевидно, происходит что-то такое, о чем ты не хочешь говорить, – сказала она, поднимаясь и застегивая пальто. – Ну и ладно. Когда будешь готов – если будешь готов – позвони… или не звони. Взяв ее за руку, я судорожно искал правильные слова. – Я позвоню тебе… когда вернусь. – В смысле, «когда-нибудь»? Она выдернула руку, и я вновь увидел, как ее гнев быстро сменился принятием ситуации. Но почему? Какая из этих эмоций настоящая? Еще мгновение она смотрела на меня, словно решая, сказать что-нибудь или нет, потом повернулась и, не проронив больше ни слова, направилась к выходу. 67 Александра снова наполнила бокал вином и сделала глоток. Вино горчило или вся та ложь, которую она произнесла, оставила неприятный привкус во рту? Она с ненавистью окинула взглядом свою «очаровательную» квартиру: ей опостылело все, связанное с пребыванием здесь. Но больше всего она возненавидела себя; ей было отвратительно все, что она наделала. Александра вылила вино в раковину. Ей вспомнились слова Люка: «буду занят… в разъездах… открываю картинную галерею вдвоем с другом…» Она была почти уверена, что он лжет. Она всегда понимала, что ее бросают. И ведь она это заслужила, правда? «Я не хочу тебя потерять». Это тоже была ложь? Выражение его лица, когда он это произносил, было искренним, в нем было чувство, боль и еще что-то непонятное. Но разве она могла ждать от него честности, если сама лгала ему во всем? Нет, не во всем. Не в постели, когда слились их губы. То была не ложь. И это был не расчет – она такого не планировала. Александра представила Люка обнаженным: рядом с собой, на себе, под собой, вспомнила его руки на своем теле – и зажмурилась, пытаясь прогнать эти воспоминания. Может быть, секс – это все, что ему было нужно, и, получив его, он двинулся дальше. Александра вышла на балкон, посмотрела на город, на дома цвета роз и охры, терракотовые крыши и верхушку Кафедрального собора. Все как в книжке, подумала она, все какое-то выдуманное – и этот город, и то, что между ними произошло, бульварный роман, да и только. Ухватившись за перила балкона, она посмотрела вниз, на маленький внутренний дворик, и наклонилась так сильно, что у нее закружилась голова. Александра выпрямилась и перевела дыхание. Она представила себе, как бросается вниз, как ее тело падает на землю… но нет, она никогда не сможет оставить мать, это просто немыслимо. Голова все еще кружилась, и Александра прилегла на диван, закрыла глаза и вспомнила, как Люк обнимал ее, когда она рассказывала ему о своей матери. Это была правда, ведь правда же? Один из немногих эпизодов, когда она была честна. Она вздрогнула, когда раздался звонок сотового, и на экране высветился номер. – Да, – резко произнесла она в трубку. – Это что за приветствие такое? – Уж какое есть.