Омарейл с укоризной посмотрела на Даррита. – Такие маленькие дети не реагируют на звуки, – убежденно заявил он, получив в ответ скептический взгляд. Оба подошли к раскрасневшемуся орущему ребенку. – Что сделать, чтобы он перестал кричать? – спросила Омарейл, ощущая нарастающую панику. Она испытала новое чувство: желание во что бы то ни стало сделать так, чтобы ребенок прекратил плакать. – Нужно взять его на руки, – ответил Норт, но почему-то не спешил выполнить собственную рекомендацию. Когда Омарейл начало казаться, что младенец задохнется от крика, она все же поборола растущую внутри панику и попыталась взять его на руки. – Он слишком крошечный… – выдохнула она. – Положите руку под затылок, – продолжал давать указания Даррит, никак не помогая. Боясь повредить крошечные ручки или кажущийся хрупким позвоночник, принцесса наконец взяла ребенка так, как держали детей женщины на картинах. В колыбели ее рук он вскоре успокоился и попытался открыть глаза, похожие на бездну. Но пока сил хватало только на то, чтобы чуть приподнимать длинные ресницы. Ребенок тихонько кряхтел, будто само существование пока что было для него нелегким делом, и это вызвало у принцессы желание защитить, уберечь от опасностей. – Хочешь расскажу секрет? – произнесла Омарейл чуть погодя. – Не уверен, – с горькой ухмылкой отозвался Даррит. И она отчетливо вспомнила, как совсем недавно в этом же доме раскрыла Норту самую главную тайну – свое имя. Тогда началось долгое и непростое путешествие, которое немыслимым образом привело их обратно в эту комнату, в день рождения Норта. – Мама прикасалась ко мне. Эту тайну Омарейл хранила крепче любой другой. Принцессу так настойчиво убеждали в преступности любых мыслей о нарушении предсказания, что от знания о таком деянии Королевы у Омарейл начинало быстрее биться сердце. Никто не должен был знать, что ее мама совершала нечто столь непростительное. Но Норту можно было доверять. И ей так хотелось расшевелить его, избавить от этого пустого взгляда! Сработало: он с любопытством взглянул на принцессу. Она села в кресло, которое устало заскрипело под ее весом, Даррит занял кушетку, догадавшись, что история не будет короткой. – Мне много рассказывали о том самом дне, когда Сова сделала предсказание. У Советников, в том числе отца Бериота, и моих родителей было совсем немного времени, чтобы решить, что делать. Им пришлось за час продумать следующие несколько лет моей жизни. Сова тоже была там с ними, видимо, чтобы контролировать их эмоции и вызывать страх. Лебединую башню, где и раньше всегда жили принцы и принцессы, быстро переделали. Первые несколько месяцев я по большому счету жила в кроватке-манеже. Было важно, чтобы я не могла из нее сбежать, научившись ползать, но при этом имела достаточно пространства. А в стене, к которой прикрепили манеж, были сделаны отверстия с перчатками. Родители могли видеть меня, переодевать, давать соску, бутылочку и игрушки. В специальный ящик можно было бросить что-то с одной стороны, а достать – с другой. Наблюдали они за мной через зеркальное стекло. Я их не видела, а они меня – да. Потом, когда я стала чуть постарше, изобретатели сделали специальные механические руки, с помощью которых папа расширил манеж. С помощью их же они с мамой могли немного управлять мной, например, подводить к столику, за которым я обедала. Столик находился все у той же зеркальной стены. Я забирала свою еду в ящике, а ложкой и вилкой пользовалась с ранних лет сама. Омарейл бросила взгляд на уснувшего младенца. Сова превратила жизнь ее родителей в настоящий кошмар, и все ради власти? Мотив с самого начала казался слабым, бесчеловечным. Теперь кое-что прояснилось: отдать собственного ребенка посторонним людям, чтобы через пять лет столкнуться с еще более серьезной угрозой? Какая насмешка судьбы! Госпожа Дольвейн произнесла свое предсказание не только из-за желания контролировать Короля и Королеву, не только ради возможности для мужа, а затем сына, строить карьеру, но и от досады, разочарования и злобы. Однажды лишив себя сына, она не готова была признать, что совершила ошибку. – Когда я научилась ползать, для меня переоборудовали часть комнаты, – продолжила принцесса, – позже уже эта часть стала гостиной. Сделали проем с занавеской, я смогла выходить из своей маленькой комнатки в соседнюю. Родители наблюдали за мной как за рыбкой в аквариуме. И, наверное, ничто во всем Ордоре не охранялось так, как то место, куда могли заходить только мама, папа и Сова. Пока я находилась в одной комнате, в другую приходили слуги, наводили порядок. Самыми сложными для родителей оказались несколько месяцев, следующие за младенчеством, когда я уже начала ходить, но еще ничего толком не понимала. Принцесса вздохнула: – Думаю, ты прав, Сова и сама порой жалела, что устроила такое. Допускаю, что она действовала на эмоциях, времени на принятие решения у нее было очень мало. А потом пути назад уже не было. – Вы же не станете защищать ее теперь! – недовольно заметил Даррит. – О нет… Знаешь, на моих первых рисунках – на тех, которые были хоть на что-то похожи, – мои родители выглядели как я, то есть с длинными светлыми волосами, в платьях, но с длинными черными руками. Со мной, конечно, занимались, развивали, но совершенно не принимали во внимание некоторые слишком очевидные вещи: я считала, что стена с моим отражением и длинными руками в перчатках – это мои мама и папа. Когда это стало очевидно, мне наняли целый штат умных мужей и лекарей. Чтобы «сформировать у меня правильное представление о мире и людях, предотвратить возможные неврозы», – продекламировала Омарейл чьи-то чужие слова, она уж и не помнила чьи. – Начали обучать меня с помощью картин, карточек, скульптур и прочего. Задумались о физическом развитии. Подумать только, все это было напрасно! Все это было не нужно… Омарейл и Даррит посмотрели друг другу в глаза. Две жертвы одной женщины. Две жертвы материнской любви, так или иначе лишенные ее же. – Но я хотела рассказать вовсе не об этом. Я просто хотела, чтобы ты понял: долгое время у меня в стене были перчатки. Однажды – судя по тому, что я помню столик у стены и кучу мелков на нем, мне было лет пять – я уснула, рисуя. Я спала, уронив голову на руки, и вдруг почувствовала прикосновение. Сначала к волосам, потом к щеке. Я как-то поняла, что это была мама. Ощущение на коже было странным, возможно, оно напугало меня, но я никак не выдала, что проснулась, только осторожно приоткрыла глаза. Представь мое удивление, когда я увидела руку. Не перчатку – руку. Похожую на мою, только больше. Вот тогда-то я испытала настоящий страх. Пальцы потрогали мою щеку, лоб, веки и еще вот здесь, – Омарейл провела по локтю. – Я слышала мамино дыхание. Затем рука исчезла. Я сделала вид, что только проснулась. Все воспоминания из того возраста отрывочны, но вот этот момент запомнился мне отчетливо до мельчайших подробностей. Она улыбнулась, вновь переживая те ощущения. – Я никому не могла рассказать об этом, и даже мама не знала, что я видела. Мне казалось, нельзя поднимать эту тему. Перчатки потом убрали, потому что они начали меня нервировать. Зеркальное стекло тоже почти везде сняли, чтобы я могла чувствовать себя хозяйкой своего пространства. В более сознательном возрасте у меня всегда все было по расписанию, которое родители составляли вместе со мной, и я могла его корректировать, если хотела. Никто не имел права прийти ко мне в неположенное время, если только не было чего-то очень важного. Так, по мнению ученых, у меня должно было создаваться ощущение контроля над собственной жизнью. Должен был уменьшаться стресс. – Я никогда не задумывался о том, через что пришлось пройти вашим родителям. И как сложно было вырастить вас такой… нормальной. – Ох, Норт, ну такими комплиментами ты меня просто смущаешь, – с иронией отозвалась Омарейл, хотя полностью осознавала справедливость его слов. Он слегка улыбнулся. – В общем, – продолжила она, – однажды, когда мне уже было лет двадцать и я вовсю готовила побег, в каком-то споре с мамой сказала, что знаю. Ты пойми, то, что она сделала… если бы кто-то узнал, это могло иметь серьезные последствия. По большому счету она нарушала прямой указ Короля, подтвержденный Советом Девяти, и ставила под угрозу мир в Ордоре. По сути, это является государственной изменой. Даррит кивнул. Конечно, он это понимал, ведь уже несколько месяцев наблюдал за тем, как Ордор уверенными шагами идет к гражданской войне из-за побега принцессы, которому даже нет доказательств. – Я сказала маме, и она призналась, что делала это не один раз. Когда я была совсем крохой, она проделала эту дырку в том месте, где крепились перчатки, и несколько раз позволяла себе прикоснуться ко мне, погладить волосы. Потом, годам к пяти, решили, что кроватке необязательно стоять у перчаток, туда поставили стол, за которым я ела и занималась. И делать это незаметно для меня мама уже не могла. В тот раз, о котором я помнила, я заснула за столом, и мама рискнула снова. – Это очень печальная история, – отозвался Норт задумчиво. – Ваше детство должно было быть ужасным. У меня была Фрая, этот дом, лавка. Мы часто ездили в лес, где я мог гулять часами, устраивали пикники, купались в озере. А со временем, когда я научился получше контролировать дар, появились друзья. Омарейл задумалась: – Нет, я не чувствовала себя несчастной, когда была ребенком. Это взрослые знали, чего я лишена, а для меня все, что происходило, было нормально. Я знала только такой уклад. Это с возрастом я начала понимать, что как я, жили не все. Даррит понимающе кивнул. Хлопнула входная дверь. Оба настороженно прислушались, но уже через несколько мгновений в комнату вошла Фрая, и они выдохнули. Волосы и платье госпожи Тулони были мокрыми, подол юбки – в грязи. – С Эддарионом что-то неладное, – выдохнула она, опускаясь на стул. – Чувствительность его дара возросла, – спокойно отозвался на это Даррит. – Он ярче ощущает эмоции людей, ему больше не требуется зрительный контакт. И теперь он читает эксплетов. – Откуда ты… – начала Фрая, а затем печально усмехнулась. – Ну разумеется, вы же из будущего. Она обреченно взглянула на своих гостей: – Это не пройдет? Оба покачали головой. – Он будет вынужден уехать и жить подальше от людей, – отозвалась Омарейл. – Где он сейчас? – Пошел домой. Пешком. В такую погоду. Я нашла его на обочине, он просто сидел на земле. Велела ему идти домой. Так ведь и заболеть недолго. Сентябрьские дожди неласковы, да и земля начала остывать. – Вам бы тоже переодеться, – обеспокоенно сказала принцесса, и Фрая последовала ее совету. Началась, возможно, самая безумная ночь в жизни Омарейл. Они с Нортом еще не решили, что делать дальше, когда младенец проснулся и начал кричать. Они сунули ему бутылочку, которую оставила кормилица, но сосал ребенок как-то неловко и как будто нехотя. Спустя четверть часа он вообще перестал принимать соску, безостановочно плача. О том, чтобы уйти, не могло быть и речи. По очереди они укачивали маленького Норта на руках, ходили с ним по комнате, шушукали, пели, хлопали в ладоши, трясли. Все это помогало лишь на время, а затем крик повторялся. – Я больше не могу! – простонала Омарейл, когда дело уже шло к рассвету. – Я сойду с ума! Почему он кричит? Даррит – была его очередь успокаивать ребенка, – прижав к себе младенца, держал его вертикально, «столбиком», аккуратно поддерживая головку. Он громко сказал: – Мирра, ложитесь спать, хоть кто-то из нас должен отдохнуть. Фрая, ты тоже иди ложись. Обе покачали головами: как они могли бросить Норта один на один с этим орудием пыток? – Хорошо, – кивнул он. – Мирра, вы спите полчаса, потом я отдаю вам ребенка и ложусь спать сам, потом беру его, и ложится спать Фрая. Будем дежурить парами и сменять друг друга. На это она согласилась, хотя и думала, что не сможет уснуть, пока каждые пять минут раздается безудержный плач. Однако стоило ее голове коснуться подушки, сон накрыл будто пуховое одеяло. Когда Омарейл проснулась, было уже светло. Она вскочила на ноги и прошла в соседнюю комнату. На кушетке, окруженный одеялами, тихонько сопел младенец. Тут же, сидя на полу, но опустив голову рядом с ребенком, спал взрослый Норт. Его руки будто бы создавали защитный кокон вокруг малыша. Пройдя дальше и заглянув в третью комнату – занавески, что вели туда, были открыты, – принцесса увидела, что спала и Фрая. Прямо в платье, не укрывшись, готовая в любой момент вскочить и заступить на свое дежурство. В дверь постучали. Ощущая себя странно, будто в голову налили несколько литров воды, Омарейл тихонько прошла в прихожую. Это была кормилица. Заплетающимся языком принцесса рассказала, как прошла их ночь и что будить младенца, чтобы покормить, она не станет ни за какие сокровища мира. – Так что ж вы меня не позвали?! – всплеснула руками кормилица. – Мы же его кормили из бутылочки. – Это не одно и то же! Я бы прижала Норта к груди, он бы сразу и успокоился, – покачала головой она. Омарейл вздрогнула, когда за ее спиной раздался ответ: – Да, это могло сработать. – Голос Даррита прозвучал иронично и многозначительно. Кормилица пообещала вновь прийти через час и наказала звать ее, если младенец проснется раньше. – Почему ты не разбудил меня? – пожурила Омарейл Норта, когда они вернулись в комнату. – Он уснул почти сразу, как вы ушли. Спит уже три часа. – Это была ужасная ночь, – прошептала принцесса, обессиленно опускаясь на стул. Даррит устало потер лицо: – Да, я действительно был бы не прочь прижаться сейчас к чьей-нибудь груди. – Ты неприлично шутишь, тебе точно нужно отдохнуть, – отозвалась Омарейл. – Иди ложись, моя очередь сторожить сон этого чудовища.