— Нет, не оставлю. Ты должна помочь мне найти спрятанные фотографии. Не забывай, у них твоя дочь, от этого зависит ее судьба, — жестко сказал Ликата и более мягко продолжал: — Прошу тебя, пойми, они что-то тут ищут и мы должны найти это раньше их! Напрягись, вспомни! Ну давай подумаем и поищем вместе. Ведь эти фотографии где-то здесь, совсем близко. Не забывай, это, наверно, что-то очень важное, раз из-за них убили Беллини, угрожают тебе, похитили твою Франческу… Ну где Беллини мог что-то прятать? Где он держал деньги? Я уверен, что ты не раз видела!.. Наконец до Нины, по-видимому, дошло, как действительно важно отыскать то, о чем говорит Давиде. Она стала мучительно вспоминать, напрягая до предела память. — Мне кажется, — неуверенно начала она, — что я видела, как Беллини однажды прятал что-то в игрушку — такой пластмассовый цилиндр, красиво переливающийся внутри разными цветами… У этой штуки внизу отвинчивается дно и туда можно что-нибудь положить… — Где игрушка? — быстро спросил Ликата, обводя взглядом комнату. — В нее очень любила играть Франческа… Всегда тянулась к ней, — проговорила Нина, и перед глазами у нее вновь пронеслась сцена похищения ее девочки, в ушах вновь раздался ее отчаянный плач и шипящий шепот Сантино: «Запомни: ты меня никогда не видела, Беллини убила ты… Не то укокошу девчонку…». И когда этот ублюдок схватил Франческу, она громко закричала и стала плакать, а ему попалась под руку эта игрушка, и Сантино сунул ее девочке, чтобы она перестала кричать… Еще сказал ей: «Смотри, какая красивая!». — Так игрушка попала к Сантино? Он унес ее? — перебил Ликата. Нина кивнула. — По-моему, да, он взял ее с собой. — Но они, значит, не знают, как до этой минуты не знали и мы, что там внутри, возможно, что-то есть, — проговорил Давиде. Раздался звонок у входной двери. Ликата осторожно приоткрыл дверь, держа наготове пистолет. Но это оказалась Сильвия — она поспешила привезти Нине из приюта Николу и Серену. Дети с опаской вошли в студию, но, увидев Нину, кинулись к ней с радостным криком «мама!». Молодая женщина стала обнимать и целовать детей, потом принялась горячо благодарить Сильвию. Велев Нине никому не открывать дверь, Сильвия и Давиде оставили ее и детей, чтобы не мешать их радостной встрече. Сидя в своей усадьбе под Миланом, Бренно не находил себе места. Его снедали подозрения, злоба и досада. Как хищный зверь, он нюхом чуял близкую опасность, окружавшие его предательство и обман. — Кто мог убить дочку Эспинозы? Отправить на тот свет его самого? Кому это понадобилось? Я вас спрашиваю, вы что, не слышите? — в десятый раз вопрошал он набиравшегося с каждым днем ума Марко и двух телохранителей. Но те словно онемели. — Их прикончил кто-то, кому хотелось бы добраться до тебя. На такое мог пойти только один человек — Рибейра. Это его рук дело, — наконец решился произнести Марко. Его слова привели отца в еще большее бешенство. — Все беды начались, когда он тут появился, этот проклятый сосунок Ренцино! — орал Бренно. — Не успокоюсь, пока не оторву ему голову. Достаньте мне его, приведите сюда, я раздавлю его, как таракана! А еще вдобавок этот вонючий легавый, этот мерзавец Ликата! Ликату нужно замочить дважды: один раз за то, что сует нос куда не надо, а второй — за то, что работает он хорошо. Да, свое дело он знает, он по-настоящему нам опасен!.. Это совсем не то, что наши. Ничего толком сделать не умеют! Этого придурка Беллини с трех выстрелов не добили. Нет, тут нужен специалист, такой, как Сантино — на этого можно положиться, этот не подведет… И какого хрена Ликате нужно, чего ему неймется?! Всякий раз, как бушующий Бренно сильнее повышал голос, черный мастино, словно вторя ему, угрожающе рычал. — Не кипятись, отец, Ликата — просто старательный полицейский и лишь делает то, что ему положено — ищет похищенную девчонку. Вот и все, для нас это не самое страшное, — попытался успокоить отца Марко. — От девчонки следует избавиться как можно скорее. Не то следы могут привести к нам. Да и сколько же можно заставлять Сантино с ней нянчиться… — сказал Бренно. Марко рискнул возразить отцу — говорил, что девочке всего два года, она не сможет ничего рассказать, что не надо лишнего шума и крови. Но Бренно был непреклонен. Он велел сыну заткнуться и приказал одному из охранников — Скорпио — тотчас ехать к Сантино и велеть ему немедленно убрать девчонку. Удобнее всего сделать это у плотины, там безлюдно, а тело оставить на берегу, чтобы сразу нашли. Тогда оставят нас в покое. В тот же день охранник передал Сантино приказ Бренно. Сантино не смог скрыть растерянности. — Да, но, может, лучше не стоит этого делать? Может, лучше затаиться и не высовывать носа. На мне и так столько всякого висит, меня и так ищут. Возможно, меня с ней увидели… А потом к чему такая спешка? — пробовал возражать Сантино. Видя его нерешительность и желая угодить хозяину, Скорпио предложил Сантино, что если тот не хочет, то он это сделает за него. — Ты что, не понял? Хозяин требует отделаться от девчонки быстро и так, чтобы все об этом узнали. — Ладно, — сказал Сантино. — Раз приказано мне, то передай Бренно, что я все сделаю, как надо. У Сильвии, да и у Давиде, было столько работы, что виделись они урывками. Сильвия поздно возвращалась домой из прокуратуры, но все же Давиде иногда оставался у нее на ночь, и они были по-настоящему счастливы. Но появлялись все новые и новые дела, отравляющие эти редкие минуты близости. Так, однажды поздно вечером, когда Давиде был у Сильвии, ей по телефону доложили об исчезновении секретаря прокуратуры Джелуччи. Сержант Джуньи ходил к нему домой, и соседи сказали, что не видели его уже несколько дней. Его жена находится в родильном доме. От нее Джуньи узнал, что недавно к мужу заходил один его старый знакомый — некий Джакомо Карта, неожиданно объявившийся в Милане. Это имя хорошо было знакомо Сильвии. Что заставило «старшего», которого отправили на обязательное поселение на озеро Комо (выпущенных из тюрьмы мафиози обычно «ссылают» на Север, подальше от родной Сицилии) и который должен регулярно отмечаться в полиции, заявиться в Милан? Такой опытный мафиозо, как он, не стал бы без важной на то причины нарушать установленный строгий режим. К чему ему лишние неприятности? Какое он имеет отношение к исчезновению секретаря прокуратуры? Придя на следующий день на работу, Сильвия распорядилась найти Карту, установить за ним постоянную слежку и докладывать ей обо всех его передвижениях. Джуньи обещал лично заняться этим делом. В этот момент судье доложили, что пришел посетитель — человек, которого она к себе вызывала. — Проведите его ко мне, — сказала Сильвия. На пороге кабинета появился Лоренцо Рибейра. Сильвия назвала себя: — Синьор Рибейра, я — судья Сильвия Конти, мне поручен надзор за вашими банковскими счетами. — Увы, я привык иметь дело с судьями. Обычно от них одни неприятности, — отозвался Лоренцо. — Я вызвала вас для того, чтобы сообщить, что мы выяснили: полученное прокуратурой анонимное письмо со сведениями о ваших финансовых операциях было послано Антонио Эспинозой. После этого он был убит. Вы знали этого человека? — Да, то есть, точнее, нет. Лично его никогда не встречал, но он звонил мне несколько раз по телефону… Пытался меня шантажировать… — Это серьезное заявление, учитывая, что его отправили на тот свет после того, как он отправил анонимку. Выходит, вы могли быть заинтересованы в его смерти, не так ли? — Ну что ж, вы хотите обвинить меня еще и в убийстве? Валяйте! — с глубоким вздохом произнес Лоренцо. — Я привык к тому, что как только слышат мою фамилию, сразу начинают на меня вешать черт знает что… Но запомните: я не отец, не Кармине Рибейра, а Лоренцо. Я ненавижу Сицилию и все, что с ней связано. Я совершенно другой человек, пора бы это понять… — Но кто, по-вашему, мог бы хотеть избавиться от Эспинозы? — Этого я не знаю, но почему же немедленно думать на Рибейру? — Зачем вы возвратились в Италию? — спросила Сильвия. — Я — предприниматель, унаследовал весьма значительный капитал и должен им распорядиться. Но я не намерен долго задерживаться в Италии… Только, конечно, если вам не вздумается отобрать у меня заграничный паспорт, — с горькой усмешкой добавил Лоренцо. — Нет, паспорта мы отбираем лишь у тех, кто собирается бежать от закона, — сухо ответила Сильвия. Только Рибейра ушел, Сильвии доложили, что поступило сообщение о похищенной девочке. В прокуратуру позвонил по телефону не назвавший себя мужчина и сказал, что девочку они найдут на дороге у плотины на Ламбро близ города. Сильвия с Джуньи поспешили в названное место, сообщив новость также и Давиде. Но радость была преждевременной. У плотины на шоссе уже стояли полицейские машины. Сильвии доложили, что в нескольких десятках шагов от берега обнаружен лишь детский башмачок. Сейчас ведутся поиски тела, вероятно, ребенка утопили… Плотина была невысокая, но через ее створы низвергались мощные потоки воды. Река в этом месте была довольно широкая, а течение очень быстрое. Девочку могло отнести далеко вниз. Посреди реки с небольшого буксира искали тело баграми, а возле берега в воду погружался водолаз. — Нет, я, видно, уже стал слишком стар, чтобы смотреть на такое! — сказал Джуньи Сильвии и подошедшему к ним Ликате и отвернулся. Потом достал из кармана платок и вытер глаза — слезы могли выступить и от дувшего на берегу резкого ветра. Когда Сильвия приехала к Нине, та с детьми смотрела по телевизору забавную передачу про морских львов. Никола и Серена то и дело весело смеялись. По лицу Сильвии Нина сразу все поняла. Сильвия показала туфельку — это был башмачок Франчески. Сильвия принялась утешать зарыдавшую женщину, говоря, что она должна думать о Николе и Серене, должна крепиться и жить ради них. Дети смотрели на плачущую мать широко раскрытыми глазами. Радость их продолжалась недолго. В это время Ликата у себя дома поспешно собирался к отъезду. Задуманная операция продолжалась: следующее действие спектакля должно было быть разыграно в Вене, Тано и вся их команда во главе с Амидеи уже туда выехали. Давиде должен был приехать следом за ними на своей машине, благо от Милана до австрийской столицы не так уж далеко. Сильвии Ликата ничего не говорил — ни о том, что уезжает, ни о цели поездки. Строгой служебной тайной не полагалось делиться даже со следователем прокуратуры судьей Сильвией Конти. Давиде за чем-то нагнулся к нижнему ящику письменного стола, и вдруг в глазах у него потемнело. Мозг пронзила нестерпимая боль. Он приподнялся, оперся обеими руками о стол. Из последних сил дотянулся до лекарства и сунул в рот целую пригоршню таблеток. Вокруг все плыло в тумане, все двоилось. Острая стрела боли опять пронзила голову, и Давиде почувствовал, что теряет сознание. Он начал медленно сползать вниз и упал на пол. Сколько он пролежал без сознания возле письменного стола, Давиде не знал. Наверно, довольно долго. Голова разламывалась теперь уже не от острой, а от тупой, ноющей боли, но туман в глазах рассеялся. Давиде нашел в себе силы встать и дойти до ванной. От сильной струи холодной воды стало легче. Когда он вытирал мокрые волосы и лицо полотенцем, раздался звонок входной двери. Ликата пошел открывать и распахнул дверь, не спрашивая, кто там. На пороге перед ним стояла Мария. — Мария, это ты? Что ты тут делаешь? — удивленно спросил Давиде. — Почему ты ушла из больницы? Женщина что-то бессвязно бормотала, все ее тело содрогалось от рыданий. — Я не могу больше… Я боюсь… Мне холодно… Где Тано?.. Помоги мне… Умоляю… Отвези меня к Тано… — различил Давиде. — Но, Мария, я не могу этого сделать, — растерянно произнес он, — не проси меня об этом. Но женщина продолжала всхлипывать и умолять его: — Я не могу без Тано… — повторяла она. Давиде пытался успокоить ее, гладил по голове, по лицу, вытирал ей слезы. Мария доверчиво, как ребенок, прижалась к нему. Давиде почувствовал, что она вся дрожит, как в лихорадке. — Хорошо, — сказал он решительно, — я отвезу тебя к Тано. Ты пришла вовремя. Сейчас едем! И быстро побросав в сумку вещи, вместе с Марией спустился к машине. В предвкушении получения обещанного Рибейрой огромного куша, Салимбени лез из кожи вон, стараясь убедить своего друга директора и одного из самых влиятельных членов правления Афроазиатского банка в необходимости изменить только недавно принятое по его же, Салимбени, предложению решение. Бывший сенатор был в ударе: красноречив, убедителен, напорист, как в самые лучшие времена. На его тонких губах играла самоуверенная улыбка, лисья физиономия излучала доброжелательность. — Да, господа, — говорил бывший сенатор, — мы должны быть гибкими, найти в себе смелость переиграть все заново. Я сам, как глава комиссии и консультант банка, убеждал вас привлечь максимальные средства для вложения в развитие африканских стран и делал это с легким сердцем, ибо располагал гарантиями со стороны самых мощных международных финансовых организаций. Теперь же положение изменилось. Я объехал все европейские столицы, посетил Соединенные Штаты и Японию. Никто не желает больше предоставлять гарантии на африканские проекты. Миллионы голодных негров проедят всю нашу гуманитарную помощь, разорят все наши фонды помощи, а политического эффекта не будет никакого. Другое дело Восточная Европа. Все взоры сейчас устремлены туда. Это настоящий Клондайк! Мы должны все собранные нами денежки вложить в сделки со странами Восточной Европы, и наши капиталы вернутся к нам удвоенными и утроенными! Главное-то уже сделано — нами собраны огромные финансовые средства. Теперь надо лишь обратить их в другом направлении. — Но как же быть с президентом правления? Господин Стефан Литвак, как вам хорошо известно, человек старомодный, он придерживается определенных правил и вряд ли согласится на это, — засомневался член правления. — Эту проблему мы разрешим. Для его спокойствия мы вложим в гуманитарную помощь Африке некоторую сумму… чисто символическую, для видимости. Я это уже предусмотрел, — заверил его Салимбени. Но видя некоторую нерешительность со стороны своих собеседников с циничной улыбкой добавил: