На одной из улочек в центре города находится питейное заведение, настолько старинное, знаменитое и уютное, что язык не повернется назвать его пивной. Скажем лучше — пивной зал или пивной ресторан. В былые времена этот ресторан, кажется, назывался по имени владельца «У Калеха». Но теперь он известен под названием «У Швейка», и посетителей встречает находящийся рядом с входом и служащий вывеской портрет бравого солдата — героя книги Ярослава Гашека. И это не случайно, — пивная была не простая, она десятилетиями служила своего рода литературным клубом, и автор этой бессмертной книги выпил здесь немало пива. Ликата и Милош сидели в переполненном зале за маленьким столиком и пили из высоких узких бокалов не пиво, а шампанское. — Как ты себя чувствуешь после вчерашней поездки? — спросил Ликата. — Ничего, отдохнул, — ответил Милош. — За твое здоровье, — сказал Давиде и чокнулся с Милошем. Ликата рассказал ему, что они закончили тут свои дела и собираются возвращаться в Милан. Но прежде, чем уехать, сказал Ликата, я должен тебе передать вот это — и подвинул к Милошу толстый конверт с деньгами. Милош заглянул в конверт, вытащил несколько ассигнаций, а остальное возвратил Ликате. — Это слишком много, — сказал он, — я возьму только на возмещение расходов. Ликата предложил Милошу ехать вместе с ними — в Милане он сможет получить паспорт и отправиться в Америку или в любую страну, куда пожелает. Но Милош только покачал головой. — Это для тебя Прага, — сказал он, — лишь красивый город, а этот зал с мягкими диванами, оркестриком и певицей — лишь приятный ресторан. Тебе все это ничего не говорит. А для меня Прага — город, где я родился и эта пивная — место, куда я прихожу каждый вечер. Гляди, — продолжал Милош, — когда-то вон там сиживал Гашек и пил кружку за кружкой. Сюда нередко приходили Франц Кафка, тут бывал Майринк — может, он здесь придумал своего Голема[4], тут собирались молодые писатели и художники. Как я могу покинуть этот любимый приют пражан? Потом Милош сделался серьезным и добавил: — А кроме того, в Праге есть один человек… мы живем не вместе, но его я ежедневно навещаю. Я обещал этому человеку никогда его не оставлять, ни при каких обстоятельствах не покидать Прагу. Без этого города я не смогу жить. Кто здесь родился, тот тут и умрет… До свидания, итальянец! Если у тебя слишком много долларов, то лучше дай немножко им! — и Милош указал на оркестрантов. И не оборачиваясь, быстро пошел к выходу. Давиде еще недолго посидел в ресторане, слушая красивые грустные мелодии, лившиеся из-под струн небольшого оркестра, негромко игравшего на маленькой эстраде, и задумчиво допивая шампанское. Он размышлял обо всем, что увидел и узнал за эти дни в Чехословакии, и у него в ушах отчетливо звучали слова Каневари — то, что он говорил своим студентам через несколько дней после того, как возвратился из Праги и за несколько дней до того, как его убили в Милане: «Необходимо разыскать всех до одного, всем дать их имена. Память священна. Мертвые среди нас, и я боюсь не успеть разыскать этих мертвецов, не найти их палачей, которые еще среди нас!». Наутро вся группа погрузилась в микроавтобус и отправилась обратно через Вену домой с чувством выполненного долга. Проехали мост через широкую Влтаву, и вскоре башни и колокольни Праги остались позади. По дороге Давиде начал рассказывать о вчерашнем разговоре с Милошем, о том, что Милош отказался от паспорта и денег, не хочет один уезжать из Праги, оставлять там близкого человека. — Да у Милоша никого нет. Жена умерла много лет назад, а больше он не женился, — отозвался генерал. — А как звали его жену? — спросил Давиде. — Елена Розенталь. Ее расстреляли после событий 1953 года. — Теперь понятно, кого каждый день навещает Милош, — пробормотал Ликата. Карусель В луна-парке на пустыре оглушительно гремела музыка: сверкая и переливаясь яркими огнями, вертелась карусель. Цветные отблески причудливо освещали заборы и обшарпанные стены бараков на противоположной стороне улочки. На ступеньке железной лесенки, которая вела к двери логова Сантино, сидел мужчина в темном пальто. Увидев приближающегося Сантино, он встал и грубо произнес: — Целый час тебя тут дожидаюсь. Где тебя только носит! Это был Марко. — Чего тебе надо? — спросил Сантино без обычного почтения к сыну хозяина. — Есть для тебя серьезная работка. С Лоренцо Рибейрой просто нет сладу. Надо его немедленно убрать. — Не могу я, — неожиданно отказался киллер. — Я совсем расклеился. Наверно, заболел. Найди кого-нибудь другого. Марко взял его за плечо. — Да ты что? Не понимаешь, о чем я говорю? — Убери лапы! — в бешенстве заорал Сантино. — И катись отсюда. Иди, ищи другого! — Ты что, хочешь разделить судьбу Карты? — угрожающе спросил Марко. — Убирайся, и чтоб больше я никогда тебя здесь не видел! Сантино, нахмурившись, вошел в свою конуру и приблизился к кровати, на которой спала Франческа. Девочка во сне постанывала, кашляла, щеки у нее горели. Было видно, что у нее жар. Случилось то, чего Сантино больше всего боялся — что он будет делать с больным ребенком? Франческа проснулась и расплакалась. — Ну чего ревешь? — спросил он как можно ласковее. — Ты меня не узнала? Это я — Сантино, я ходил тебе за лекарством. На, прими. — И он протянул ребенку таблетку. Франческа не переставала плакать и все попытки Сантино успокоить ее были напрасны. Решение пришло сразу. В комнате, находящейся над фотоателье, Нина укладывала спать Николу и Серену. Вдруг раздался резкий звонок у входной двери. Позабыв об осторожности, Нина, не спрашивая, отворила дверь и тотчас очутилась в железных объятиях Сантино. — Не бойся! — сказал киллер. — Поедем ко мне, девочка совсем заболела. Надо за ней поухаживать. Нина, не думая ни о чем кроме болезни Франчески, послушно пошла за ним в машину. А приехав и увидев Франческу, бросилась к ней, плача и смеясь одновременно, начала осыпать ее поцелуями. Девочка узнала мать, заулыбалась и перестала хныкать. Джакомо Карта быстро поправлялся после ранения, оказавшегося не слишком серьезным. В больнице ему даже разрешили поставить во дворе клетку с голубями, и он целыми днями возился со своими любимцами. Однажды после обеда, когда у клетки, как обычно, собралась кучка выздоравливающих, к ним подошел какой-то человек в белом халате, по виду санитар или фельдшер, и спросил, кто из них Джакомо Карта. — Это я, — сказал «старший». — Тебе просили передать привет, — проговорил «санитар» и дважды ударил Карту ножом в живот. И прежде, чем больные успели опомниться, убийца исчез с больничного двора. Это был Корно — один из охранников Бренно. Сообщение о нападении на Карту Сильвия получила по радиотелефону в машине, тотчас же вызвала Ликату, и они стремглав помчались и больницу. Карта был еще жив, но спасти его не было никакой надежды. Давиде склонился над каталкой, на которой его привезли из операционной, и проговорил: — Карта, это я, Ликата. Если хочешь спасти душу, скажи, кто всем этим заправляет? Назови только имя. — Не знаю, — прохрипел Карта. — Где его найти? — Не знаю, — продолжал упорствовать даже на смертном одре «старший». — Ну скажи хотя бы, как разыскать Сантино? — На Вильо Гранде, барак напротив луна-парка… — еле слышно выдохнул Карта. Умирающего увезли, больше в больнице делать было нечего. — Едем к Сантино! — сказала Сильвия и они помчались вновь с включенной сиреной в район Большого судоходного канала. Пока Нина прибиралась в комнате и возилась с Франческой, киллер вышел покурить на улицу. Вдруг он увидел, что к бараку подъезжает машина и из нее выходят Ликата и судья Конти. Сантино притаился в темноте. Сильвия взбежала по железной лесенке и прильнула к окну. Угол занавески-был отодвинут, и она увидела постель, а на ней маленькую девочку. Значит, Сантино не утопил ребенка? Ничего не понимая, она продолжала наблюдать за происходящим в комнате и вдруг увидела Нину. Не успев поделиться со стоявшим внизу Ликатой своим неожиданным открытием, Сильвия почувствовала, как сзади ее обхватили сильные руки и в шею уперся ствол пистолета. — Не шевелись, судья, — прошипел Сантино, а ты, легавый, бросай пистолет! Киллер незаметно, как кошка, проскользнул вверx вслед за Сильвией и теперь стоял у двери, прикрывшись ею, как щитом. Стрелять Давиде не мог. — Эй, Сантино, — крикнул он, — тебе не уйти, у тебя на хвосте вся полиция Милана! Отпусти ее! — Кому говорю, брось пистолет! — повторил Сантино. Делать было нечего, риск был слишком велик. С Сантино шутки были плохи. Давиде швырнул пистолет на землю. — Вот так, молодец, мент. Теперь стой, где стоишь, и не дергайся, — приказал Сантино. Он направил пистолет на Давиде и, по-прежнему крепко держа Сильвию, ногой распахнул дверь. И крикнул внутрь комнаты: — Нина, бери девочку и выходи ко мне. Живее! Когда Нина с Франческой на руках показалась на пороге, Сантино оттолкнул Сильвию так сильно, что она упала на площадку лесенки, а сам быстро спустился вниз, подталкивая перед собой Нину с ребенком. Продолжая держать Ликату под прицелом, он открыл переднюю дверцу своей машины и, вырвав Франческу из рук громко плачущей Нины, плюхнулся с девочкой на сиденье. Нина отчаянно вцепилась в дверцу, не давая ее захлопнуть. — Отдай ребенка, Сантино! — крикнул Ликата. — Иначе хуже будет!