Действительно, Оззи так и не открыл никому из мира покера, где находился его дом. Играя, он пользовался именем Смит и настаивал, чтобы Скотт поступал так же, а автомобиль всегда регистрировал на почтовый ящик. «Совершенно ни к чему позволять работе настигать тебя еще и дома», – говорил он. И чтобы уменьшить вероятность подобного развития событий, он всегда покупал новые шины и ремонтировал свой «Студебекер» перед тем, как отправиться на работу, и никогда не выезжал на игру без полного бака бензина. А еще у него на заднем сиденье, под покрывалом, всегда лежало двенадцатизарядное помповое ружье – вдобавок к пистолету за поясом. И он приложил много сил, чтобы Скотт научился понимать, когда пора выходить из игры. Во время игры на озере в 1969 году Скотт начисто проигнорировал такой совет: «Если напиток в твоем стакане начнет отклоняться от горизонтального уровня, или если сигаретный дым начнет сгущаться над картами и опускаться к ним, или если растения в помещении внезапно начнут увядать, или воздух внезапно сделается сухим, начнет драть горло и запахнет нагретым на солнце камнем – бросай карты. Неизвестно, что удастся купить или продать, когда придет время вскрываться». Под конец весны 1969 года Оззи было лет шестьдесят, а Скотту – двадцать шесть. Они оба хотели вернуться домой в Санта-Ану – Скотт три месяца не видел свою подружку, а Оззи соскучился по второму своему приемному ребенку, Диане, – но все же решили заглянуть в Лас-Вегас и лишь потом отправиться через пустыню Мохаве домой, в Южную Калифорнию. Вечером они приняли участие в пятикарточной стад-игре, которая велась в «Подкове» на Фримонт-стрит, на рассвете переместились в одну из комнат наверху, а во второй половине дня, когда из игры вышли все, кроме Оззи, Скотта и приземистого толстячка-бизнесмена, представившегося как Ньют, объявили перерыв на то, чтобы поспать и поесть. – Знаете, – медленно, почти неохотно сказал Ньют, развязав, наконец, галстук, – нынче ночью будет игра в плавучем доме на озере. – Ньют проиграл больше десяти тысяч долларов. Оззи отрицательно помотал головой – Я никогда не играю на воде. – Он убрал пачку банкнот в карман пиджака. За последние двадцать часов он увеличил свой капитал с двенадцати до почти двадцати четырех тысяч. – Я никогда не бывал даже на игровых пароходах, которые держали в океане в трех милях от Санта-Моники. Скотт Крейн остался в проигрыше. Когда они въехали в Лас-Вегас, у него было десять тысяч, сейчас оставалось около семи с половиной, и он знал, что Оззи готов объявить конец сезона и отправиться домой. – Какого рода игра? – спросил он. – Вообще-то, довольно необычная. – Ньют поднялся и подошел к окну. – Парня зовут Рики Лерой, и он считается одним из лучших игроков в покер в городе. – Коренастый молодой бизнесмен продолжал говорить, повернувшись к ним спиной. – Но последние два-три дня он ведет эту игру, которой дал название «присвоение» – странная игра, со странными картами – одни картинки – и проигрывает. Но его это, кажется, не тревожит. – «Присвоение»… – задумчиво произнес Оззи. – Двадцать лет назад один парень вел игру под таким названием на судне на озере Мид. Только парня звали по-другому – Джордж какой-то там. Насколько мне известно, он тоже много проиграл. – Здесь я исчерпал свое везение, – продолжил Ньют, – и вечером поеду дальше. Если захотите отправиться туда, то в восемь я буду стоять под витриной-подковой с миллионом долларов. – Можете ехать прямо сейчас, – ответил на это Оззи. – Это была наша последняя игра в сезоне; сейчас мы проспим двенадцать часов и поедем домой. Ньют пожал плечами. – Я все же подойду туда к восьми. Вернувшись в номер «Минт-отеля», Оззи поначалу не мог поверить, что Скотт не шутил, когда тот сказал, что хочет встретиться с Ньютом и принять участие в игре на озере. Старик стряхнул на пол лаковые черные туфли, улегся на одну из кроватей и рассмеялся, закрыв глаза. – Скотт, подумать только – на воде, укрощенной воде, с парнем, который платит за каждую «руку», играть, судя по всему, картами Таро… Помилуй, Бог… Смотри, ну, выиграешь ты несколько весомых «рук», а через месяц выяснится, что у тебя рак, или тебя арестуют за преступление, о котором ты даже не слышал, и у тебя напрочь перестанет вставать. А потом ты, в один прекрасный день, подойдешь к почтовому ящику и найдешь там свою собственную треклятую башку. Скотт держал в руке стакан с пивом, который прихватил по дороге к лифту; сейчас он сделал из него большой глоток. Большинство игроков в покер весьма суеверны, и он всегда подчинялся мнению Оззи из уважения к старику, даже если приходилось сбросить верную «руку» лишь потому, что табачный дым склубился в фигуру, которая внушала ему опасение, или кто-нибудь толкнул стол, и жидкость в стаканах всплеснулась. Оззи, конечно же, и сам сбрасывал верные «руки» – сотни, а может, и тысячи раз за сорок лет своего стажа профессионального игрока. Но Оззи мог позволить себе такое: за долгие годы он сделал много денег и, хотя и редко играл по очень высоким ставкам, лучшие игроки страны относились к нему, как к равному. И сейчас он частями прятал, туго свернув, двадцать пять тысяч долларов в полые ручки помазка для бритья, рожка для обуви и кофейника. У Скотта было меньше восьми тысяч, и ему предстояло вернуться домой к платежам за автомобиль и к подружке, которая любила стейки и лобстеров и предпочитала запивать их молодым бордо. И еще он слышал, что на будущий год Бенни Бинайон, владелец «Подковы», собирался провести у себя Мировую серию покера, на которой лучшие игроки должны будут определить, кто же из них действительно лучший. Скотт даже помнил, как он однажды видел старого Бинайона – это случилось в ресторане «Луиджи» на Лас-Вегас-бульвар. Скотту тогда было всего лишь три или четыре года, он загулялся допоздна со своим давно потерянным родным отцом, но ему запомнилось, как Бинайон потребовал лучший стейк, какой есть в заведении, и вытряхивал на него кетчуп. Он был уверен, что мог бы выиграть это соревнование… если приедет в город, имея достаточно денег, чтобы раскинуть широкую сеть. – Мне нужно поехать туда, Оз. У меня очень мало денег, а сезон заканчивается. – У тебя? – Улыбка сошла с лица Оззи, он поднял голову и посмотрел на Скотта. – У тебя в карманах всего на волосок меньше двадцати пяти процентов нашего банка – твоего, моего и Дианы. Мы заработали тридцать одну тысячу с половиной, и если это не прекрасный запас для того, чтобы прожить год, я не… – Оз, мне надо туда поехать. Оззи, превозмогая усталость, вновь поднялся на ноги. Его седеющие волосы растрепались, он нуждался в бритье. – Скотт, игра на воде. Картами Таро. Если хочешь играть – тут, в городе, ведут сотни игр, куда ты можешь идти со своими деньгами. Но там играть – нельзя. Играть там – нельзя, думал Скотт, чувствуя, как пиво усугубляет накопившуюся в нем усталость. Так говорят малышу, который хочет поехать на трехколесном велосипеде в парк, где могут гулять плохие мальчики. «Мне двадцать шесть, и я очень даже хороший игрок сам по себе – не только как парень Оззи». В открытом чемодане, стоявшем на кровати, торчала среди грязных рубашек рукоятка его револьвера 38-го калибра с рифлеными деревянными накладками. Он извлек пушку и сунул ее в карман пиджака. – Я еду! – сказал он и подошел к двери, распахнул ее и быстро зашагал по коридору к лестничной клетке. И к тому времени, когда он вышел из прохладной темноты казино под медный предвечерний солнечный свет, он уже плакал, потому что, сбегая по ступенькам, он несколько этажей слышал позади шаркающие шаги Оззи, который босиком, в одних носках, спускался следом за ним, звал и умолял слабым голосом, напрягая изношенное тело в попытке догнать своего приемного сына. Глава 6 Нас тринадцать человек – «Присвоение», – сказал Ньют. Он говорил быстро, пригнувшись к рулю своего «Кадиллака», а по обе стороны неслась горячая темная пустыня. – Этот парень, Лерой, не станет играть, пока за столом не соберется двенадцать человек, кроме него. Анте – сто долларов. Всем сдают по две карты втемную и по одной открытой, после чего начинается круг торговли, ставки по две сотни, потом сдают еще по одной открытой карте и следует еще круг по две сотни. Скотт откупорил новую бутылку пива. – В колоде пятьдесят две карты, – не очень внятно произнес он. – Карт не хватит, разве что джокер. – Не-а, с джокером он не играет, а карт вообще-то остается еще четыре, потому что в каждой масти есть лишняя картинка – рыцарь. И масти там другие – жезлы, чаши, монеты и мечи. Но, как бы там ни было, больше карт не сдают. За окнами замелькали огни баров и публичных домов Формайла. «Кадиллак» удалился от Лас-Вегаса на четыре мили и делал, как решил Скотт, не меньше сотни миль в час. – А дальше происходит вот что, – продолжал Ньют. – Все «руки» по четыре карты по очереди вскрываются для предложения. Называется это «спариванием». Скажем, вам втемную сдали двух королей, а в открытую – тройку и что-то еще, и вы видите «руку», где видны король и тройка. Что ж, вы решаете претендовать на эту «руку», потому что если присвоите ее, у вас будет «полная лодка» – тройка и пара; или, если окажется, что одна из темных карт – последний король, у вас окажется каре королей, верно? Объединив две «руки», вашу и ту, которую вы купили, вы получаете восьмикарточную «руку», которая называется не составной или как-то в этом роде, а зачатой. Во время торговли партнеры взвинчивают плату хозяину покупаемой «руки» обычно на сотню или даже больше сверх того, что он вложил в банк. Многие игроки никогда не доходят до вскрытия, а всего лишь продают свои «руки» для «спаривания». А когда дело доходит до оставшихся троих игроков, которые еще не купили и не продали «руки», страсти накаляются не на шутку, потому что никто не хочет остаться «холодным» с непроданной и неоплаченной – непостижимой – четырехкарточной «рукой». Скотт кивнул, глядя сквозь запыленное ветровое стекло на тусклую громаду гор Маккулох, разрывавших темное небо впереди. – Значит, вскрываться могут э-э… шестеро… – Верно. Но даже тот, кто остался без «руки», все равно следит за происходящим, потому что все равно остается инвестором «руки», в которую продал свои четыре карты. Такой игрок называется родителем «руки», и если она выигрывает, получает десять процентов. Это еще одна причина для многих продавать свои «руки» – мало того что получаешь чистоганом за «спаривание», так еще остается один из шести шансов получить десять процентов от весьма солидного банка. Скотт Крейн допил пиво и вышвырнул бутылку через открытое окно в сгущавшиеся сумерки. – Значит, вы уже играли в эту игру? – Конечно, играл, – с явным недовольством в голосе отозвался Ньют. – С чего бы я уговаривал людей играть, если бы сам не попробовал? С Лероем я и в покер много играл. Скотт вдруг сообразил, что Ньют много проиграл Лерою, и должен ему, по меньшей мере, деньги. На секунду он даже подумал, что надо потребовать, чтобы Ньют свернул на обочину, выйти из машины и автостопом добираться обратно в отель. Над горами беззвучно развернулся зигзаг молнии, как раскаленные добела корни громадного дерева, ветви которого, как почками, усыпаны звездами. – А ведь есть еще такой вариант, как «присвоение», – продолжил Ньют, склонившись еще ближе к большому рулевому колесу и дернув его вправо-влево; судя по голосу, усталость его была ничуть не слабее той, какую ощущал в себе Скотт. – Родитель выигравшей «руки» имеет право удвоить банк из своих денег, а потом взять карту из перетасованной и срезанной колоды. Скотт нахмурился, пытаясь включить в работу свои вялые мозги. – Но ведь он только что получил десятую часть банка. Зачем рисковать… пятьдесят пять процентов за выигрыш против сорока пяти при шансах пятьдесят на пятьдесят? Скотт не мог понять, то ли Ньют вздохнул, то ли просто это был отголосок шуршания шин по асфальту Боулдер-хайвей. – Не знаю, дружище, но у Лероя пристрастие именно к этой ставке. Стоянка перед гаванью Боулдер-бейсин была полна машин, а у причала стоял большой плавучий дом, затмевавший своим освещением появляющиеся звезды. Луны в небе не было – лишь завтра ночью должен был появиться тоненький молодой месяц. По хрустящему под ногами гравию они шли от автомобиля к озеру и судну, и ветер со змеящейся вдалеке реки Колорадо сушил слипшиеся от пота волосы Скотта. Стоявший на освещенной палубе крупный загорелый человек, одетый в белый шелковый костюм, мог быть только хозяином. Судя по изрезанному морщинами лицу, ему было лет сорок, но в каштановых волосах не было ни сединки; по крайней мере, в этом освещении они не походили на парик. На груди у него висел на цепи большой солнечный диск.