Но когда Антон и Ксения познакомились, все сложилось не так, как ожидалось. – Господи, тебе опять несказанно повезло, – сказала Ксения с нескрываемым раздражением. Мы только что вышли из подъезда после небольших дружеских посиделок: я, Антон, Ксения и еще одна семейная пара. Друзья заболтались с Антоном, а я пошла проводить подругу – она живет в соседнем квартале. Был конец октября. Ветер то стихал, то вновь усиливался, и листья торопливо летели мимо нас, будто спеша скорее упасть и тем самым завершить, наконец, всё длящуюся и длящуюся осень. Сколько вместили прошедшие два месяца! Знакомство с Антоном, его переезд ко мне… Мы с ним успели сгонять в Дивеево – оказалось, он отлично водит, – и уже обсуждали, не завести ли кота. Жизнь, которая текла неторопливо, вдруг ускорилась и понеслась. – У твоего Мисевича только один недостаток. – Ксения перешагнула через лужу. – Ну, кроме того, что он неотесанный, но это поправимо. – Какой же? – Он слишком сильно в тебя влюблен. Она окинула меня выразительным взглядом, в котором недоумение смешалось с презрением, и подняла одну бровь, как бы спрашивая, чем такое жалкое существо заслужило столь теплое отношение. Я рассмеялась. – Самый большой его недостаток – он не умеет нормально мыть посуду. Антон перевез ко мне свой нехитрый скарб. Кружка и две тарелки заняли место на полке. Но спустя неделю он уже пил кофе из моей чашки. Я не возражала. Чашка – подарок Эммы. Бабушка могла преподнести только вещь такую же изящную, как она сама. Тонкий английский фарфор, до того белый, что даже голубоватый. И по этой едва уловимой голубизне рассыпаны нежные первоцветы – синие пролески. Когда сонный Мисевич сидит с утра за кухонным столом и лелеет хрупкую чашку в ладонях, у меня от умиления тает сердце. Чашка узкая, глубокая, и он никогда не отмывает ее до конца: на донышке остается коричневатый кофейный круг. Кажется, его лапа попросту не помещается в ней. Или же он боится, что застрянет, как те обезьянки, которых ловят на банан в банке, привязанной к дереву: засунув лапу и схватив банан, они уже не догадываются разжать кулак – и остаются в ловушке. – Я не мою посуду, – не моргнув глазом, сказала Ксения. – Даже не знаю, кто этим занимается. Как сказала бы твоя сумасшедшая бабуся, приличной женщине не пристало заботиться о низменных вещах. Даже в нашей шумной безалаберной семье, среди этого сборища инфантильных чудаков моя бабушка Эмма сияет недосягаемой звездой. Притча во языцех, неиссякаемый источник семейных мемов. Вообще-то она – двоюродная сестра моей родной бабушки, но из всех членов семьи именно с ней у меня наиболее близкие отношения, – возможно, потому что Эмма – единственная, кто никогда не создавал мне проблем. Она трижды была замужем: сначала за известным художником, потом за дипломатом, и, наконец, проводила в последний путь светило медицины. Между прочим, в честь светила назван переулок, а на доме, где он жил, висит памятная доска. В наследство Эмме досталась просторная квартира в этом самом доме, которую моя безумная бабушка ухитрилась прокутить. С тех пор выражение «транжирит, как Эмма» поселилось в семейном лексиконе. Десять лет назад, похоронив супруга, бабушка объявила, что ей необходимо утешиться. Она отправляется в путешествие. С любимой подругой, чтобы не тосковать одной. Тогда мы не придали этому значения. Лишь после ее возвращения выяснилось, что Эмма продала унаследованную недвижимость и промотала все деньги. Слава богу, от мужа-дипломата у нее осталась небольшая двушка в Сокольниках. («Я всегда говорила: несколько браков полезнее для женщины, чем один», – заметила Эмма.) Время от времени мы развлекаемся, гадая, как две старушенции ухитрились просадить трехкомнатную квартиру на Плющихе. Эмма на все расспросы отвечала скупо и туманно. Известно, что подруги уехали в Ниццу, но далее следы путаются. Что сокрыто от нас? Темнота клубов и лоснящиеся стриптизеры? Зеленое сукно игрального стола? Отдается ли их великолепный кутеж в ушах Эммы топотом лошадей, несущих на спине маленьких злых жокеев, и криками публики, сделавшей ставки? Мы почти дошли до подъезда, где живет Ксения. – Кстати, а что у Антона за семья? – спросила она. – Не знаю. Он с ними в ссоре. До завтра! Я пыталась уйти, но не тут-то было. Она ухватила меня за рукав пальто: – Что за ссора? По какому поводу? – Ксения, я понятия не имею, правда. Мне пора, Антон будет беспокоиться! – Хоть намекни! Мне с трудом удалось отвязаться от нее. У Ксении нюх на чужие тайны. Если хочешь дружить с ней, ты весь должен быть как на ладони вместе с любыми секретами, потому что даже чужие секреты – это тоже часть тебя. Наш короткий прощальный диалог уничтожил всю безмятежность этого вечера. Не из-за того что она насела на меня. А потому что мне и самой не давала покоя мысль о семье Антона. Все, что я знаю: он провел детство под Новосибирском. Но кто его отец с матерью? Отчего он перестал общаться с ними? На мои расспросы Антон всегда кратко отвечал: «Мы поссорились». Однажды я рискнула уточнить, что послужило причиной, и получила в ответ: «Так вышло». Это был красный флажок: «Не заходи дальше». Антон не сердился, нет. Не упрекал меня, что я лезу не в свои дела. Он просто обрывал все разговоры о близких. В доме моих родителей висят портреты маминой прабабки и прадеда. Наше семейное древо насчитывает восемь поколений. Жизнь каждого известна в подробностях – почти все женщины были образованны и вели дневники. Мамина ветвь – старомосковская, папина – казанская. Я – плоть от плоти своей семьи. У меня мамина рассеянность, папина летучая вспыльчивость. Он сердится, а через минуту уже смеется. Я ощущаю свой род, уходящий в глубину времен. Но самое главное – я постоянно чувствую своих. Будто внутри меня разворачивается Карта Мародеров, по которой перемещаются фигурки: папа, мама, Эмма, Сева с Пашей… Каково жить, когда ты совсем один? И что это за ссора, из-за которой человек прекращает отношения со всем своим кланом? Я знаю немало подобных историй. В одной семье не поделили наследство. В другой старшее поколение своим деспотизмом так отравило жизнь младшим, что те решили оборвать все связующие нити. Но никто не делал из этого тайны. Что скрывает мой любимый? Когда я вернулась, Антон домывал посуду за гостями. Я подняла чашку на свет, увидела чайный круг на донышке и улыбнулась. Мысли о чужих секретах вылетели у меня из головы. В конце концов, это совершенно не мое дело. Полгода спустя – Это совершенно не твое дело! – отрезала Ксения. – У него может быть тысяча причин не обсуждать с тобой больную тему. Весна выдалась ранней. Мы с подругой много гуляли. Во время одной из таких прогулок я поделилась тем, что не давало мне покоя все эти месяцы. В остальном все было хорошо. Зимой спрос на замену окон падает, но не исчезает. Антон чаще бывал дома, но мы не мешали друг другу: он тихо читал или занимался хозяйством, пока я редактировала тексты. В ноябре мы смотрели сериалы. В декабре бурно отпраздновали Новый год вместе с моей семьей. Антон смеялся над папиными шутками, галантно ухаживал за мамой и вежливо кивал, слушая, как Сева с Пашей обсуждают голубой период в творчестве Пикассо. Его немногословность и мягкий юмор всем пришлись по душе. Январь мы провели в путешествиях, в феврале валялись с вирусом, в марте неожиданно расписались, решив, что отлично подходим друг другу. В апреле на Антона навалились заказы, а я как раз закончила большой проект. Тогда же я начала бегать. Сначала в своем квартале. Потом разведала маршрут до парка. Правда, эта дорога вела через район, где новостройки теснились, как иглы в подушечке у вышивальщицы. Но я привыкла. Мне стали даже нравиться распахнутые подъезды, мимо которых я пробегала. От них пахло краской и необжитым жильем. Время от времени из машин выгружали перед ними скарб новых хозяев, и за несколько секунд я успевала рассмотреть фрагмент чужой жизни: кресла, торшеры, связки книг, фикус в горшке, который хозяйка любовно несла на руках, как кота, не доверяя грузчикам. Работы было немного, на два-три часа в день. Я взялась учить французский и пересмотрела кучу глупых сериалов. Ксения обзывала меня бездельницей. Но мои навязчивые мысли точно были порождены не бездельем. Я сказала – всё было хорошо? Всё было бы хорошо, если бы не молчание Антона о его семье. Сначала этот секрет казался мне не крупнее хомячка. У тысяч людей есть проблемы с родителями, так почему бы моему мужу не быть из их числа. Но чем упорнее молчал Антон, тем быстрее росла его тайна. К апрелю она превратилась в слона посреди комнаты, которого ее обитатели изо всех сил пытаются не замечать. Почти любая тема, которую мы обсуждали, рано или поздно выводила нас к его корням – и тут возникала заминка. Мы делали вид, будто ничего не происходит. Но у меня каждый раз оставалось чувство, что мы едва протиснулись между стеной и слоновьим копытом. Дважды я подступалась к Антону с серьезным разговором. Дважды он резко отвечал: «Я не буду это обсуждать». После второго раза рассердился по-настоящему. Я видела, что он готов собрать вещи. Пришлось извиниться и пообещать, что я больше не подниму эту тему. Но слон никуда не делся. Он по-прежнему занимал половину комнаты. На солнечном пригорке вылезла мать-и-мачеха. Вся земля была усеяна ее сплюснутыми цветками. – Зачем ты пристаешь к человеку? – непонимающе спросила Ксения. – Думаешь, раз он живет с тобой, то обязан распахивать душу по первому требованию? – Не в этом дело! – А в чем же? – Она без улыбки взглянула на меня. – Честное слово, ненавижу это избитое выражение про нарушение чужих границ. Тычут им всюду, куда ни сунься. Но именно этим ты и занимаешься: нарушаешь чужие границы. Как одержимая. Почему тебя так волнует его семья? – Семья здесь ни при чем! – Тогда я вообще ничего не понимаю. Я сорвала цветок и принялась вертеть его в пальцах. – По словам Антона, я – самый близкий для него человек. Слушай, мы поженились! – Ну и что? – Если я самый близкий человек, почему он не обсуждает со мной то, что мне важно? Может, я тогда не самый близкий? Ксения прищурилась: – Я тебя не узнаю. Это точно ты, а не школьница с сахарной ватой в голове? Она больно ткнула меня палочкой за ухом. Я ойкнула: – Прекрати!