– Нет, это ты прекрати! Несешь какой-то претенциозный бред. Соцветие рассыпалось на мягкие желтые иголочки. Я вспомнила книгу, которую редактировала; там говорилось, что с латыни мать-и-мачеха переводится дословно как «кашлегон муконосный». Муконосный – из-за нижней стороны листьев, будто присыпанных мукой. – Ну хорошо, – решилась я. – Послушай, должна быть очень веская причина для того, чтобы прекратить отношения со своей семьей. Ты согласна? – С этим – согласна. – Например, его родители – жестокие люди, которые плохо с ним обращались. – И что дальше? – Или это не Антон, а его семья оборвала с ним все связи… – Я начала говорить медленнее, тщательно подбирая слова. – Потому что он совершил… Что-то такое… Непростительное… Ксения изумленно взглянула на меня. – Что, например? – Я не знаю! Что угодно! Но вдруг за его нежеланием говорить о своей семье стоит что-то… страшное. Поэтому он мне и не признается! – Например, он убивал детей, – сощурилась Ксения. – Перестань. – Мучил их в подвале своего дома и закапывал в саду! Ооо, жуткая тайна, которую таит в прошлом обычный монтажник окон! Я пожалела, что посвятила Ксению в свои мысли. – А ты не думаешь, истеричная бестолочь, – насмешливо начала она, – что в этом случае Антон выдал бы тебе трагическую историю о родителях, разбившихся в автокатастрофе? Если бы в его прошлом действительно было преступление, он замел бы следы. Он же не дурак! – Я не знаю, дурак он или нет, – сказала я прежде, чем успела понять, что именно говорю. Ксения вздернула бровь: – Извини? Это в каком смысле? Я промолчала. Что я могла ответить? Что временами меня посещает страх, будто мирно спящий рядом мужчина – совсем не тот, за кого себя выдает? Что я перебираю его редкие обмолвки, пытаясь выстроить из них картину его прошлой жизни? Антон сделал предложение три месяца назад, так же настойчиво и обаятельно, как делал все остальное. «Я люблю тебя. Не вижу причин тянуть с браком. Мне не нужно присматриваться, брать время на раздумье… Ты – тот человек, которого я искал последние десять лет. Я понял это с первой минуты, как увидел тебя». Мы женаты… А мне все чаще кажется, что я брожу по лабиринту замка, раз за разом проходя мимо двери в комнату Синей Бороды и не замечая ее. Но ключ от нее негромко позвякивает на связке. Господи, до чего я дошла. Сравниваю мужа со сказочным злодеем. – У тебя навязчивая идея, – сказала Ксения. – Запишись к психотерапевту. На твоем месте я бы с этим не затягивала. * * * Вместо психотерапевта я пришла к родителям. Говорила – и сама слышала, как жалко звучат мои объяснения. – Что-то мне не совсем понятно, – сказал папа, выслушав меня. – Ты сомневаешься в Антоне? Тогда не нужно было выходить за него замуж. Однако всегда можно развестись. Это логичный выход, не согласна? – Я не знаю, сомневаюсь или нет! Кажется, я слишком часто повторяю «не знаю». – Тогда в чем же дело? – нахмурилась мама. – Признаться, тоже не вполне понимаю. – В его семье. О которой мне ничего не известно. – Ну так поговори с ним об этом, – сказала мама тоном человека, который только что разрешил все чужие проблемы, но великодушно позволяет не благодарить его. – Мама, ты меня не слушаешь! – Я повысила голос, и родители изумленно уставились на меня. – Я пыталась обсуждать с ним эту тему! Антон молчит! – А ты объяснила, как это важно для тебя? Ох, ну конечно. Мама и папа живут в мире, где для взаимопонимания достаточно все объяснить собеседнику. – Само собой, объяснила, – устало сказала я. – Ты уверена? – Я и вам объяснила, а что толку! Родители не обиделись, а встревожились. Мама с торжественным видом накапала мне пустырника, папа вернулся со стопкой коньяка и своим любимым сыром. Я, правда, не ем сыр. Но меня все равно тронула их забота. – Тебе нужно попить успокоительное, – непререкаемым тоном сказала мама. – Ты очень много работаешь, просто на износ. – Я ничего не знаю о его семье, – бессильно повторила я. И вдруг увидела себя со стороны. В одной руке стопка коньяка, в другой – рюмочка с пустырником. Острые запахи смешиваются в воздухе кухни. Я настойчиво пытаюсь сунуть нос в часть жизни другого человека, которая закрыта от меня, и чем толще становится дверь, тем яростнее я в нее ломлюсь. С сентября Антон не дал мне ни одного повода усомниться в себе. Он неизменно был великодушен и добр. Терпел мою подавленность и срывы. Утешал, когда я болела. Оставлял в холодильнике лучший кусочек. Всю зиму покупал замороженные ягоды и варил для меня морс, чтобы я меньше хворала. Это Ксения-то бесцеремонно суется в чужие тайны? А чем занимаюсь я? Пытаюсь сделать то же самое: обнажить и вскрыть то, что спрятано от меня. Еще и тычусь за индульгенцией ко всем подряд. Мне стало противно. Я попыталась утаить от родителей, какой подавленной чувствую себя. Это было нетрудно. После того как я выпила коньяк, они уверились, что выполнили родительскую миссию по утешению растревоженной дочери, и вернулись к беседам о своих делах. Тошно, тяжко, душно. Может, заболеваю? Выйдя из подъезда, я села на скамейку. Дворы одевались зеленью. Это чудесное время, когда все дышит свежестью и юностью весны, так быстро заканчивается… Неподалеку женщина выгуливала маленькую собачонку с такими огромными ушами, что казалось, вся псина – лишь приложение к роскошным опахалам. Хозяйка болтала по телефону. До меня долетел обрывок разговора: – …Сотня человек на свадьбе, все до единого – родня жениха!.. Откуда-то из провинции. Очень возмущались: некому морду бить. Так они вышли из положения – подрались с официантами… Я усмехнулась. Почти наша история, только шиворот-навыворот. Жених – один-одинёшенек, а со стороны невесты два колхоза. Возвращаться домой не хотелось. Я поехала в океанариум. Передо мной купили билеты женщина с сыном, подростком лет пятнадцати. Я снова увидела их уже внутри, возле больших аквариумов. – …Не будь снобом, Егор, – насмешливо сказала женщина, продолжая какой-то спор. Я пошла за ними, завороженная звуками ее низкого хрипловатого голоса. – Твой выдающийся дед, например, из очень простой семьи. – Дед – исключение из всех правил! – басовито запротестовал мальчик. – Ничего подобного, – мягко возразила мать. – Тебе нужно поговорить с ним об этом. Он многое может рассказать о своих родителях и о том времени… Они ушли смотреть акул, а я села на деревянную скамью и стала наблюдать за рыбами. Зрелый мужчина по соседству со знанием дела рассказывал своей хорошенькой юной спутнице про ската: – У них печень едят. А мясо вонючее, его вымачивать надо. Белый скат безмятежно парил в зеленой воде, изредка взмахивая крыльями, и был похож на морского ангела, опекающего стаю веселых грешных рыб. Я отдавала себе отчет, что мною овладела идея фикс. Вот почему я постоянно натыкаюсь на разговоры о семейственности. Существует феномен Баадера-Майнхоф, который еще называют иллюзией частотности. Представьте, что вы выучили новое слово, которое никогда не встречали прежде. С того дня как вы запомнили его, оно будет попадаться вам всюду. Лезть на глаза с упорством осенней мухи. Конечно, это именно иллюзия. В ее основе – избирательное внимание. Мы концентрируемся на том, что нам знакомо. Вот и я выхватываю из окружающего мира лишь то, что работает на мою навязчивую идею. Мне повсюду мерещатся семейные драмы и скелеты в шкафах. Но что с этим делать? * * * Сначала слышится тихая трель звонка. За ней – приглушенные дверью твердые шаги. Эмма не признает тапочки. Она носит только ортопедические туфли на небольшом каблуке. Итак, шаги. За ними – негромкое щелканье замка. Пока открывается дверь, до вас доносится шелест юбок. И наконец из сумрака коридора выплывает невесомая старушка в старомодном платье из зеленой тафты. Подсиненные кудри обрамляют узкое личико с большими глазами чуть навыкате. Эмма похожа на детеныша мартышки, которого обрядили в детское платьице. Иногда она предупреждает: «Сегодня я злая обезьяна». Я протянула ей букет розовых гвоздик, и она крепко обняла меня.