В какой-то момент мне надоедает роль наблюдателя: ладони ложатся на ее ягодицы и ползут вверх, приподнимая подол легкого шелкового платья, и вскоре я с удовлетворением ощущаю под пальцами теплую бархатистую плоть. Лера судорожно вздыхает, а я припадаю к ее рту, лишая нас обоих способности мыслить. Теперь мы оба действуем на инстинктах. Я наступаю – Лера следует. Нежно, но настойчиво подталкиваю девушку к кровати, пока она не падает на чистые простыни, увлекая меня за собой. Одним уверенным жестом я спускаю с плеч узкие бретели ее платья и обнажаю грудь, сходя с ума от открывшегося мне вида. Легкими дразнящими движениями касаюсь ее кожи, очерчиваю указательным пальцем форму груди. Потом склоняюсь ниже и прихватываю нежную кожу зубами, получая в ответ протяжный стон. В следующее мгновение на пол летят мои шорты и белье. Платье Леры тоже на ней не задерживается. Я ласкаю ее обнаженное тело жадно и упоительно, наслаждаясь глухими звуками, которые вырываются из ее груди, тем, как выгибается ее спина. Губами, прижатыми к ее коже, я ощущаю, как безумно бьется ее пульс, вторя барабанному ритму моего собственного сердца. После долгой прелюдии, которая оставляет нас обоих бездыханными, я переворачиваю девушку на спину, нависаю над ней и, удерживая фиалковый взгляд, делаю своей. – Боже-ты-мой, – вырывается из ее груди привычная присказка. Лежа в моих объятиях, она вся дрожит, ее взгляд кажется затуманенным, дыхание – сбитым и неровным. Впрочем, моя голова тоже идет кругом, а реальный мир растворяется в мареве первобытных чувств. Этой ночью в постели Лера ведет себя иначе. В ее жестах появилось какое-то особое нетерпение, жадность, даже бесстыдность. До этого раза она много смущалась, а теперь будто отбросила робость и стремится взять от моего тела и от нашего секса все, что только возможно. Своими ласками она заставляет меня рычать от удовольствия, умело ведет любовную игру, экспериментирует, увлекается сама. Оргазм накатывает на меня, как пожар, сжигающий все на своем пути. Легкие начинают гореть. Мышцы рук дрожат, и я падаю на девушку, подминая под себя ее хрупкое тело. – Надеюсь, ты довольна, – говорю лениво, когда мы, обессиленные и удовлетворенные, лежим на смятых простынях, восстанавливая дыхание. Я на спине, она – прижавшись грудью и животом к моему боку. – Довольна? – непонимающе переспрашивает Лера. – Ты хотела, чтобы мне было хорошо, – напоминаю я. – Это был лучший секс в моей жизни. Она приподнимается на локте и заглядывает мне в глаза. Ее взгляд внимательный, густой, проникающий в самую сокровенную глубину души. – Значит, нам всегда будет что вспомнить, – говорит она серьезно, и что-то в ее тоне заставляет меня насторожиться. – Я планирую освежить воспоминания совсем скоро, – улыбаюсь я, но она не отвечает мне тем же. Вместо этого лишь коротко целует мой подбородок, потом уголок губ и щеку. – Лер, по поводу Москвы ты же подумала, правда? – Завтра, – шепчет она, зависая в миллиметре от моих губ. – Поговорим об этом завтра. На этот раз в ее поцелуе нет никакой нежности, только страсть и медленный сладкий огонь, который под барабанную дробь пульса раздувает угли утихшей было страсти. Глава 40 Протяжный звук утреннего горна застает меня врасплох. Вздрогнув, я резко сажусь на постели, пытаясь сбросить с себя остатки глубокого сна. Не сразу понимаю, где нахожусь, но в следующую секунду воспоминания о прошедшей ночи оживают в памяти яркими вспышками, и я ощущаю, как в грудной клетке приятно теплеет. Лера. Ключи. Гостевой домик. И лучшая ночь любви в моей жизни. Я непроизвольно улыбаюсь – сдержать улыбку сейчас практически невозможно, она сочится из меня, как сок из перезрелого фрукта, как река, вышедшая из берегов от обильных ливней. В усталом теле все еще слышны отголоски страсти, в голове какая-то странная бесшабашная легкость, а в душе – тишина. Вот так, похоже, ощущается счастье. Прошедшая ночь… По телу пробегает приятная дрожь, а низ живота наполняется характерной тяжестью. Накопленный за годы половой жизни сексуальный опыт не смог подготовить меня к этой ночи. К тому, что может быть так – глубоко, откровенно, до дрожи в коленках, до искр в глазах. Абсолютно полно. Когда теряешь связь с реальностью. Когда важным становится только другой человек, его удовольствие и собственное удовлетворение. Рука машинально тянется к противоположной стороне кровати, но натыкается на пустоту. О том, что Лера спала рядом, напоминают лишь небольшая вмятина на подушке и тонкий запах мандаринов и мяты, который, кажется, въелся мне под кожу. Хотя не происходит ничего страшного, я отчего-то испытываю нехорошее предчувствие. Глупость такая. Это просто утро, а девушка может быть в душе или туалете. Мало ли куда она может пойти – это же Александрова, с ней никогда не знаешь, чего ожидать. Натянув эластичные боксеры и шорты, я выхожу из спальни. Мне достаточно двадцати секунд, чтобы обойти все помещения гостевого домика и убедиться: в доме я совершенно один. Как же бесит, что я заснул и пропустил тот момент, когда Лера слиняла. Вернувшись в спальню, я беру с тумбочки мобильный. Папки входящих звонков и сообщений пусты, но под телефоном я нахожу свернутую в трубочку записку. «Пришлось уйти, не попрощавшись. Дядя знает, что мы с тобой провели ночь здесь. Занеси ему ключи, пожалуйста». И все. Лаконично и просто. И как-то чересчур отстраненно для той, кто провела долгие часы, в экстазе выкрикивая мое имя. Нехорошее предчувствие, которое возникло во мне в первые секунды пробуждения, возвращается, усилившись стократно. Внутри что-то обрывается. С тяжелым сердцем я набираю ее номер. Гудки и сброс. Механически повторяю это действие еще раз. Еще. И еще. Из транса меня выводит только звук второго горна. Засунув телефон в карман шорт, я натягиваю футболку. Ключи нахожу на столике у входа. Панина застаю в его кабинете до того, как он успевает уйти на зарядку. – Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, – говорю слегка смущенно. – Я принес ключи. – А, Кирилл, проходи. – Мужчина поднимается из кресла и морщится. – Ох уж эти колени, не дают мне покоя. – Я ненадолго зашел. Вы не знаете, где ваша племянница? – спрашиваю я, передавая ему связку. – Телефон у нее выключен. Прежде чем ответить, Панин скользит по мне оценивающим взглядом, под которым я ощущаю себя наколотым на булавку насекомым, и произносит: – Лера уехала. – Куда? – Я хмурюсь, стараясь удержать внутри рвущееся наружу разочарование. – Когда она вернется? – Сюда она больше не вернется. – Он покачивает головой. – Не в этом году. – В смысле? – Я настолько ошарашен его словами, что почти уверен, что ослышался. – У нас с ней планы. День самоуправления. Это лето. Еще несколько недель. Три, точнее. Она мне обещала. – Понимаю, мой мальчик, – мягко говорит Панин, в знак поддержки хлопая меня по плечу. – Такова жизнь. – Я ничего не понимаю, – растерянно бормочу я, делая отчаянные попытки не поддаваться панике. – Вот. – Мужчина протягивает мне запечатанный конверт. – Что это? – Она просила передать тебе, – отзывается мужчина, вкладывая конверт в мою ладонь. – Я оставлю тебя. Ключи я забрал, будешь уходить – просто захлопни дверь. Бросив на меня сочувственный взгляд, Дмитрий Сергеевич уходит из кабинета. Я остаюсь один. Очень долго я стою, не шевелясь, и пустыми глазами смотрю в окно, за которым покачиваются на ветру ветки деревьев. По телу пробегает озноб. В горле зреет ком, который мне никак не удается проглотить. С минуту я просто верчу конверт между пальцами, не решаясь его открыть. Наверное, подсознательно я уже все понимаю и лишь оттягиваю момент, когда предположение превратится в реальность. Когда будет больно и окончательно. Когда станет ясно, что ничего уже не вернешь. В итоге я надрываю конверт и достаю оттуда сложенный пополам тетрадный лист в клетку. «Все хорошее когда-нибудь заканчивается, даже если этого очень не хочется. Мы тоже закончились. Это было лучшее лето в моей жизни. Спасибо тебе за него. И прости меня, если сможешь. Пожалуйста, проведи для ребят день самоуправления. Они этого заслуживают. Сценарий я передала Кате. Будь счастлив. Лера». Держась руками за стену, я опускаю голову и тяжело дышу. Адреналин пока еще туманит мозг, беспомощный гнев анестезирует нервы, но осознание того, что произошло, уже где-то рядом. Я чувствую его приближение онемением кончиков пальцев, холодным потом на спине, странным дребезжанием в грудной клетке, словно там что-то разбилось. Глава 41 – Мне нужно с ней увидеться, – заявляю с порога, не утруждая себя формальностями. – Один раз. С тяжелым вздохом Панин отрывает взгляд от газеты и кивает в сторону кресла напротив. Я не хочу садиться, я хочу действовать, но непреклонный взгляд директора «Синички» не позволяет мне его ослушаться. – Мне кажется, мы это уже обсуждали, – говорит он спокойно. – Не нужно тебе ее искать. – Мы это обсуждали, но я с вами не соглашался, – возражаю я. – Просто тогда я думал, что смогу найти ее самостоятельно, а теперь я в отчаянии. За прошедшие с момента исчезновения Леры два дня я прошел все стадии от отрицания до злости и принятия. Я не мог есть, не мог спать, становился все мрачнее и раздражительнее, все, о чем думал… это она. Чтобы ее найти, я перепробовал все, что можно, и понял, что я, черт возьми, ничего о ней не знал! Ни то, где находится дом ее отца, ни в каком санатории лежит ее Роман. Я даже фамилию этого психа не удосужился узнать! Ни Катя, ни Матвей, ни одна живая душа в лагере не смогли сказать мне ничего вразумительного о том, почему она пропала и куда могла отправиться. Ее телефон молчал. А значит, Панин оставался моим единственным шансом. И я не намерен его упускать, чего бы мне это ни стоило. – Она не хочет, чтобы ты искал ее, – замечает Дмитрий Сергеевич. – Не усложняй и без того непростую ситуацию. – Какая, сука, ситуация? – не выдерживаю я, срываясь на крик. – Я ни хрена не знаю! Что с ней? Где она? Почему она не захотела обсудить со мной свою ситуацию? Она, блин, говорила, что любит меня. В ночь накануне своего исчезновения она спала со мной! И что я получил взамен? Ничего! Намарала на бумаге три предложения и исчезла, ничего не объяснив, а я что должен делать? Я ее люблю. Я, мать твою, ради нее сдохнуть готов. Но у меня нет даже такой возможности! Впервые в жизни меня трясет от ярости. От обиды. От горечи. От несправедливости того, как Лера со мной поступила. Эмоции слились в один противоречивый комок, который рвет меня на части: держать его в себе я просто не в состоянии. – Валерия меня за это не поблагодарит, – ворчит Панин, сочувственно глядя на меня. Удивленный его словами, я застываю: за последние два дня я уже несколько раз просил его дать мне шанс увидеться с Лерой, но он не поддавался ни на уговоры, ни на шантаж, ни на откровенную грубость. Не представляю, что заставляет его передумать сейчас. Допускаю, что мой полный отчаяния взгляд и выражение безнадеги на лице, которое я никак не могу с него стереть. – Но я тоже считаю, что она совершает ошибку. С этими словами директор отрывает от газеты уголок и пишет на ней адрес. – Ехать туда часа три, – предупреждает он. – Про выходные после этого на две недели можешь забыть.