– Ну что, товарищ командир? – Да ничего. Командую отступление! Дозорные перебраниваются, пересмеиваются, и, натянув куртки на головы, бегут через кусты к Посту. Егор минуту сидит неподвижно, сидит другую, и только убедившись, что назад никто и не думал оборачиваться, вскарабкивается к путям. Пригибается, как под обстрелом, и бежит в зеленую мглу. 3. Атаман смотрит на Мишель как-то странно. Прежде, чем задать ему свой главный вопрос – может ли он ее отсюда с собой забрать – она дождалась специально особенной внутренней легкости, пустоты, ощущения, что после того, что только что произошло – на что она никогда еще не решалась, решилась теперь, и ничего, не умерла – можно решиться вообще на все, что угодно. Не может же он сказать ей «нет»? Саша затягивается глубоко. Выпускает дым. Говорит: – Нет. Мишель укутывается в простыню. Вдруг она чувствует себя не обнаженной, а голой. Голой, перепачканной и нелепой. Цветок в солнечном сплетении завязывается, превращается в странный пульсирующий плод, теплый гнилостным теплом, умерший до рождения, непереносимый. Она хочет набраться мужества легкомысленно ему улыбнуться, но у нее не получается. Она хочет иметь достаточно равнодушия, чтобы не сбегать от него сразу, но ей не хватает. Мишель спускает ноги на пол и начинает одеваться. 4. Войти в туман – как нырнуть под воду. Стекла противогаза запотевают, зеленый туман обступает их вокруг – он клубится, струится; он кажется более плотным, чем ему положено быть – не туман, а какой-то жирный, что ли, пар валит от ведьминого варева там, внизу. Река клокочет, слышно, как лопаются тяжелые пузыри; хорошо, резиновая вонь противогаза отбивает тяжелый речной дух. Фермы моста выплывают навстречу медленно, шпалы под ногами – бетонные, перед Распадом замененные – все покрыты каким-то скользким налетом, а рыжие рыхлые рельсы кажутся совсем хрупкими. Иногда туман справа или слева вихрится, как будто в нем кто-то может жить, как будто сквозь него кто-то может видеть, как будто эта растворенная в воздухе кислота не выест сразу глаза любому, кто сунется сюда без противогаза. Как будто шаг в шаг за спиной у Егора, или сбоку от него кто-то идет, переступая осторожными и длинными, как у цапли, ногами где-то совсем рядом… И каждая нога будто высотой с человека, а голова нависает высоко над его головой – неразличимая в зеленой мгле. Мост кажется бесконечным – Егор пробует считать шпалы, чтобы занять чем-то ум, но сбивается после сотой. Ничего, говорит он себе. Если этот бомж перебрался через мост, если казачок за него собрался, то сможет и он, Егор. Что тут такого, в самом деле? Вдруг на рельсах что-то… Что-то образуется. Егор замечает это, только когда чуть не спотыкается о него – буквально в нескольких шагах – такой тут густой туман. Мешок? Или… Нет, не мешок. Прямо на шпалах, вцепившись в них пальцами так, как будто ноги больше не слушались и приходилось подтягиваться вперед на руках, лежит лицом вниз человек. Он, конечно, мертвый – без противогаза реку нельзя пересечь живым; но он ушел от своего берега, кажется, довольно далеко. Первое, что бросается в глаза – он совершенно голый. Голый – в зябком позднем октябре. Роста он огромного, плечи и руки бугрятся окоченевшими мышцами, волосы склеились в колтун. Егор обходит тело вокруг, в ушах у него ухает, стекла противогаза застилает испарина. Человек бос, и ступни его ног изранены – тут и там глубокие порезы, трещины, заклеенные сухой кровью. Егор думает – не перевернуть ли его лицом кверху, но потом говорит себе – нет, не надо. Тело окоченело, так просто его и не перевернешь… Да и зачем? Дождь омывает тело. Звук странный, когда капли секут кожу. И что-то еще тут странное есть, что-то, чего Егор еще пока не понял. – Привет, – говорит он мертвому. – Ну привет. – Что тут делаешь? – Прилег. Полз-полз, шишку съел, притомился и прилег. – Ясно. Ну ладно. Хотя ничего не ясно. Жутковатый персонаж. Что он на самом деле тут забыл? Егор решает даже носком сапога не притрагиваться к нему. Отходит от него на пару шагов вперед, и когда уже туман начинает разъедать тело, Егор резко оборачивается – не думал же он шевелиться? Нет, тихо лежит. Солнце, кажется, забралось повыше – и из серо-зеленого туман становится просто зеленым, начинает чуть флюоресцировать. Мгла, непроглядная еще мгновение назад, обретает какие-то новые глубины. И проявляется впереди еще одно тело. Егор сбивается с шага. Подходит к мертвому осторожно. Это тоже мужчина, тоже крепкого сложения, хоть и не такой гигант, как первый. Он выглядит тоже нехорошо: лицо вздулось, губы обметаны, глаза вытаращены. Известные признаки: надышался испарениями. На этом надета футболка, а порток нет. И порток нет, и под портками ничего. Светит причиндалами, зад голый. Руки изодраны, ладони как будто шкуркой шкурили. Голова рассечена – но не глубоко. Умер не от этого. – Здорово. – Доброе утро. – Тебя как звать? – Допустим, Анатолий. А тебя? – Допустим, Егор. Слушай, Анатолий… Это не ты того вон парня на мост загнал? Я уж не спрашиваю, почему вы оба без штанов… Анатолий молчит. Не хочет больше Егору подыгрывать. Таращит на Егора свои глаза – голубые, белки все в кровяных прожилках. Егор не может в эти глаза смотреть дольше секунды, боится, что потом сниться будут. Начинает тошнить. – Ладно, Анатолий. Это я так… Это шутка. У меня дела, я пойду, ладно? Двое выбежали на мост, один за другим. Что там между ними было, реально? Один другого убить хотел? С этой историей уже можно было бы вернуться и удивить всех, но Егор дал себе слово, что дойдет до того берега. Там уже немного, наверное, идти осталось. Добраться до туда и вернуться с чистой совестью. Он глядит под ноги и начинает считать шаги, чтобы убедить себя, что действительно продвигается в этом мороке, а не перебирает ногами на месте. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Шпалы исправно отъезжают ему за спину, марево откатывает с каждым шагом назад, Егор, ободренный, ускоряется… Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… И видит впереди еще одного мертвого человека. Приглядывается… Нет, он там не один. Двое… Трое… Пятеро… Он с останавливающимся сердцем, на ватных ногах приближается к ним. Тут несколько десятков человек распластаны на шпалах, вокруг рельс, везде. Сначала мужчины. Потом – вперемешку с ними женщины. За женщинами – мертвые дети. Не об руку с матерями, а будто брошенные ими и бежавшие вдогонку за взрослыми, но сами по себе. Кто одет, кто раздет; на ком только обувь, на других одна шапка. Есть тут кто-то при сумках и при рюкзаках, но у некоторых сумки открыты и пусты. Многие изранены, у кого-то только ссадины. Одни зажмурились, другие выкатили бельма. Все мертвы, и все умерли жуткой смертью. И вот еще что, вдруг доходит до Егора. Все они умерли совсем недавно – может, всего несколько дней назад. Он переступает между вытянутыми руками, раскинутыми ногами; голова идет кругом. Случайно, приняв за бэкпэк, наступает на мягкое – маленькая девочка в куртке лежит навзничь, поджала под себя ручки и ножки. Дальше идти у него не получается. – Остановись. – Стой. – Возвращайся. – Не смей. – Тебе еще рано. – Зря ты ей не поверил. – Пока не поздно, Егор. – Беги, пока не поздно.