Они теперь говорят с ним все вместе – хором, детские голоса и женские, старушечьи и мужские. Ему не приходится кривляться, чтобы озвучивать мертвецов – они как будто сами обрели свои голоса. Егор загнанно озирается по сторонам. Туман светится все ярче и ярче. Мертвые лежат впереди на путях так далеко, на сколько можно заглянуть во мглу. Но берега там не видно. Он отворачивается, и глядя только вниз, только себе под ноги, чтобы ни на кого не наступить снова, спотыкаясь, спешит назад. А потом застывает. Отходит на шаг в сторону. Опускается на корточки у мертвой некрасивой женщины, на которой нет ничего из одежды, но вокруг шеи намотана цепочка от дамской сумочки. Сама сумочка валяется рядом, она открыта. А из нее выполз наполовину черный зеркальный прямоугольник. Егор, не спрашивая у женщины разрешения, притрагивается к нему. Айфон. 5. За окном хлещет ливень. Мишель сидит заплаканная, она все еще всхлипывает, пытается отдышаться. Слезы накатили приступом, и Саша не мог успокоить ее, как ни старался. – Теперь ты будешь думать, что я истеричка. Она улыбается и всхлипывает опять. Он улыбается ей тоже, по-доброму. – Все бабы истерички. – Ну, по крайней мере, я не хуже всех остальных… Вместо того, чтобы утешать ее словами, он целует ее в уголок губ. Этого хватает. Она оборачивается к нему так, чтобы перехватить поцелуй. – А на сколько вы едете? – Я пока не знаю. Может, неделя. Может, две. Хорошо бы до Перми добраться, но можно и до Кирова на первый раз. Как пойдет. – Не понимаю, зачем вам туда. Там ничего нету. – Ну… Как зачем. Во-первых, это императорское задание. А во-вторых, наше дело как раз в том и заключается, чтобы земли за рекой обратно в империю вернуть. – Вот прямо император сам, лично дал тебе приказ! – Ну да. Так и было. – Вызвал в Кремль и говорит… – Не в Кремль. В резиденцию, на Старой площади. – Ну и какой он, император? – Какой… Ну… Лет ему пятьдесят. С бородой. Невысокий. С виду вроде обычный… Но, понимаешь, от него такая сила идет… Что невозможно не послушаться. И еще… Ну, убежденность просто невероятная. Он что ни говорит – ты со всем соглашаешься. Потому что видно – он ни одного слова не произносит такого, в которое бы не верил сам. Вот. Понял, что в нем главное: правда. И за эту правду он сам готов умереть. Поэтому и других может на смерть посылать. И тебе не страшно. – Мне страшно. – Да брось! Чего тут бояться! Вон, пришел же этот к вам юродивый с того берега. Говорит, ничего там такого нет, чего на этом бы не было. С войны сколько лет прошло. Все быльем поросло. – Не знаю… Ливень все шумит за окном; от него Мишель делается необычайно уютно внутри. Необычайно тепло и спокойно в руках этого мужчины. И очень не хочется, чтобы он размыкал объятия. Она прижимается к нему, прячется подмышкой, чувствуя себя совсем маленькой девочкой. Спрашивает еще раз: – А вы точно обратно через нас поедете? Атаман усмехается. – А других дорог до Москвы просто нет. Ваш мост через Волгу один остался. Так что да, поеду через вас. – И тогда можно будет? – Тогда… Мишель отстраняется, смотрит на него с расстояния. – Не подумай! Я тебе себя не навязываю. Ты просто до Москвы меня довези, а там я сама. Кригов смеется в бороду. – Я и не думаю ничего. Просто загадывать не люблю. Человек предполагает, а Бог располагает. Знаешь, как говорят. – А я вот загадаю. Атаман проводит пальцем по ее щеке, по мочке уха. – Какая ты красивая… – Нет, это ты красивый. Он тянется к кисету, выбивает табак на старую тысячерублевку; сворачивает самокрутку. Чиркает, прикуривает. – С удовольствием подвезу тебя до Москвы. Если вернусь. – Вернешься. Мишель отнимает у него дымную папиросу, кладет ее в блюдце-пепельницу и сбрасывает с плеч покрывало. 6. Мобильник лежит у Егора в сухом внутреннем кармане. Прячется от дождя. Телефон работает – но требует от Егора чего-то неизвестного, в себя не пускает. И все равно – Егор чувствует себя так, как будто с ним чудо случилось. Оно и случилось, в принципе. Туман ползет следом за ним, обратно прячет от Егора мертвых людей. Через минуту-другую ничего опять не видно, кроме рельсов и шпал, кроме ржавеющих ферм моста, которые сквозь мглу кажутся ногами гигантских существ. О том, что он нашел на мосту, Егору думать слишком страшно. И он думает о том, как вручит Мишель айфон. Конечно, сначала надо будет зарядить его, ну или починить… Попросить Кольку Кольцова, чтобы он стер с него все, что там было… Зачем Мишель чужие фотографии… Тем более фотографии чужого мертвеца… Потом ему приходит в голову: а вдруг там, на телефоне, есть снимки того, от чего все эти люди бежали? Они ведь бежали с той стороны, бежали от какого-то невообразимого ужаса, от какого-то беспредельного зла, их гнало оттуда нечто настолько кошмарное, что мужчины бросали своих женщин, а женщины – своих детей, и каждый думал только о своей собственной шкуре. Его начинает трясти – может быть, просто потому что он промок насквозь, и ветер теперь от этого стал пронзительней. Хотя кажется, что холод идет не снаружи, а изнутри. Прямо от костей. Может быть… Может быть, их надо сначала рассмотреть? Изучить, а потом уже стереть и подарить Мишель пустой чистый телефон, размагниченный от чужих воспоминаний. Без багажа. Пускай перекачивает на него свою Москву, свою музыку, пускай и дальше любуется всем этим на расстоянии, а живет пусть тут, с ними, на Посту. Да, так точно правильней. Хотя, если честно, смотреть фотографии в телефоне не хочется. Когда Егор еще раз пытается представить себе, что на них может быть, рука так и тянется зашвырнуть мобильник в реку. Но он перебарывает себя. Нет. Ему этот телефон достался не просто так. Он его заслужил, заработал. Это его единственный, может, шанс, перебить этого хлыща-атамана с его байками о том, как расцвела столица. Его единственный пропуск к сердцу Мишель. Другого не будет. И тут мысли у него перескакивают на другое. Ведь и Кригов, и все его эти казаки собираются – Когда? Сегодня-завтра? – отправляться в экспедицию. На мост. За мост. На тот берег… Туда. Туда, откуда. В никуда. Впереди кажется, развиднелось… Уходящие к небу фермы моста теперь видны почти целиком, и марево становится жиже, прозрачнее. Егор заранее поднимает руки, чтобы дозорные с заставы, когда увидят его, не принялись по нему палить. Он ждет оклика – и шагает вперед. Сейчас накинутся, начнут расспрашивать его… Что там, что – а он им что?