– Что ты видишь вокруг себя? Что-то он видит, но рассказать ей не хочет. Только крутится, крутится в постели. Тогда Фаина гладит его высокий горячий лоб своей рукой, разлепляет склеившиеся волосы, успокаивает: – Тихо-тихо-тихо… И он вроде бы слушается, затихает. Врачица идет ставить себе чайник, потом достает из шкафа подаренный на прошлый Новый год почти не тронутый плесенью сборник судоку и садится решать. Звук из палаты отрывает ее на середине третьего задания. Она вскакивает и шаркающим бегом возвращается к койке, в которой лежит ее единственный больной. Он разметал все простыни, его колотит озноб, а в руке он сжимает пойманный нательный крест – так сильно, что пальцы побелели. Глаза у него открыты. 2. Полкан звонил в лазарет не по доброй воле. Ему самому, может, и плевать на этого попа. Но с тех пор, как он известил Москву о том, что за столько лет через мост впервые перебралась живая душа, по ту сторону провода словно с цепи сорвались. Телефон прямой связи со столицей, китайская бежевая трубка с кудрявым проводом и наклейкой, линялым двуглавым орлом при короне, пиликает утром и вечером. Пост отвечает за отрезок кабеля до следующей станции. Иной раз его воруют, иной раз перегрызают, но в целом соединение с Москвой работает исправно. Общаться разрешено исключительно по проводной линии – радиоприемники под запретом еще с самой войны, чтобы враги не подслушивали. Только вот раньше из Москвы сюда набирали редко – и всякий раз по особо важным делам. Раньше Москву вполне устраивало, что на Посту ничего не происходит. Полкан глядит на часы: десять утра. Звонок не задерживается ни на минуту. Он поднимает трубку и таким голосом, каким сторожевые собаки на воротах разговаривают, отвечает: – Ярославский пост! Пирогов! Слушаю! – Это Покровский. Нет новостей? – Нету, Константин Сергеевич. Без сознания. – А люди наши не прибыли еще? – Какие люди, Константин Сергеевич? – Вам не сказали? Все секретничают. В вашем направлении выбыл отряд. С заданием. Вот уже должны у вас быть. – Это по поводу нашего, так сказать, гостя? – Все узнаете, когда надо будет. – Так точно. – Ну вот. Встречайте, значит. И лишнего не болтать. – Понял. – Все, отбой. – Погодите, Константин Сергеевич! Вопросик еще. Мы тут поставочку ждем. У нас как бы… Ну, мясные консервы на исходе. Да и с крупами плохо… – А какое это отношение ко мне имеет? Вы по части продовольствия с соответствующим департаментом решайте. Служба тыла. Я-то тут при чем? Трубка бухтит недовольно; Полкан утирает лоб рукавом. – С соответствующими мы уже пытались… А вот люди, которые едут к нам… Они ничего для нас не везут? – У них и спросите. До связи. Пошли гудки. Полкан смотрит в трубку, замахивается ей так, словно хочет разбить ее об угол стола, но в ложе укладывает аккуратно. Потом встает, отпирает обитую поролоном – чтобы ни звуки, ни тепло не выпускать – дверь, выходит на лестничную клетку, вслушивается, и спускается вниз, в пищеблок. Проходит мимо составленных рядами столов, смотрит на нарезанные из старых журналов гирлянды – вчера всей коммуной отмечали день рождения у маленькой дочки Фроловых – и у плиты находит Льва Сергеевича. Полкан откашливается и сообщает ему: – Слушай, Лева. Говорят, к нам гости едут. Из Москвы. Встретить бы их, накормить по-человечески. Ну и наших всех заодно. А то люди нос повесили. Лев Сергеевич, худосочный гарнизонный повар, смотрит на него, скрестив на груди руки. Смотрит мрачно одним своим глазом – на другом повязка, отчего Лев Сергеевич походит на пирата. Произносит взвешенно: – У меня мяса осталось на два дня, а крупы на неделю. Сегодня по-человечески поедим, а через пару недель на человечину переходить придется. – Что ж ты за злыдень такой! Будет поставка! Куда они денутся? – Ты с ними говорил? – Только что вот от телефона. – О! Духу набрался. И что они? – Ну, футболят они меня. От одного департамента к другому. Скоро, скоро, завтра, завтра. Но не отказывают же! Повар берет жухлую, странной формы луковицу, тычет в нее каким-то прибором с длинным острым жалом. Прибор истошно верещит. Лев Сергеевич отшвыривает луковицу в помойное ведро, хватает из кучи другую. Ворчит: – Еще б отказались! Мы им тут за так, что ль, границу стережем? Мы у них на довольствии вообще-то. У них, а не у китаез. Вон, гляди, что шлют, нехристи. Вся картоха отравленная, а лук так мне вообще сейчас прибор запорет. – Какая работа, такое и довольствие! Полкан пытается пошутить, но пират его шутке не смеется. – А если мы им тут не нужны, тогда пускай бы нас отпустили. Мы бы взяли тогда и переехали куда-нибудь от этой реки подальше. Не дышали мы бы тут этим дерьмом, и земля бы родила, глядишь. За какой такой надобностью нам-то тут торчать, спрашивается, если Москва на нас класть хотела? Вот они приедут, москвичи, ты их и спроси на эту тему. – Короче, Лев Сергеич! Ты присягу приносил? Я приносил. Так что давай, тушенку открывай и ставь на стол. Ты свое дело делай, а за политику я с ними сам разберусь, лады? – Спроси-спроси! Потому что я ведь не один интересуюсь. – Так точно. Полкан шутейно отдает повару честь, мнется еще несколько секунд на пороге пищеблока, а потом все же добавляет: – И бражки бы еще поставить. – И бражки им еще! Пират Лев Сергеевич с отвращением отбрасывает еще одну истошно верещащую луковицу в помойное ведро и поднимает на Полкана свой пламенеющий глаз. – Два месяца жрать нам не шлют, а бражки им подавай. Грош доверия у меня твоим москвичам. И вообще, Сергей Петрович, не мешало б тебе быть подальновиднее. Китаезы нам один мусор теперь шлют, что сами жрать боятся – нам сливают. Ты думай о людях. О стариках вперед всего и о детях. Бражку! Пускай с собой везут, дармоеды. – Они, может, и везут. Они и тушенку, может быть, везут. – Ну вот и очень хорошо! Повар возвращается к своему луку. – Это ты, Лев Сергеич, саботируешь, что ли? – Я своим делом занимаюсь, товарищ полковник. Это у тебя дело – языком трепать, а у меня – людей кормить. – Дерзишь! Полкан произносит это грозно, но уже из-за дверей. Потому что и сам мог бы за Льва Сергеевича все это сказать, слово в слово, только должность не позволяет. Должность требует козырять. А во дворе его уже дожидается раскрасневшаяся от волнения Фаина. 3.