Лысого. Лысый. Поневоле вспомнишь похороны Энджелы, демонстрацию париков, письма, приклеенные к лысым головам манекенов. – Ты в порядке? – настораживается Киара. – Да. Она спрашивает об этом каждые десять минут, а дождавшись, когда Мэтью скроется в кладовой, говорит: – Я только хочу сказать, Холли, что мне ужасно неловко. Извини. Прости меня. Я понимаю, что это все из-за меня. – Киара, перестань. – Нет, не перестану. Если это я вернула тебя в тот ад, если это я все испортила, ради бога, прости меня. Скажи, как мне все исправить. – Брось, ничего такого ты не сделала. Случилось то, что случилось, и ты в этом нисколько не виновата. Но если сюда явится Джой или еще кто-нибудь из клуба, сделай милость, скажи им, что мне это неинтересно. Хорошо? – Да, конечно! Я так и сказала вчера этому типу, чтобы он не приходил больше. – Какому типу? – Он сказал, что из клуба. Зовут его… ну, не важно, как там его зовут. Он не вернется. Я очень доступно попросила его оставить тебя в покое, особенно на работе. Я закипаю. – Значит, они сюда повадились. – Они? – Члены клуба. Без вас сегодня приходила девица. Странно так на меня смотрела. Обвинила меня в том, что я подозреваю ее в воровстве. Тоже из этих, наверно. – Нет… – Во взгляде Киары тревога. – Холли, ты ведь не думаешь, что каждый, кто заходит сюда и на тебя смотрит, – он оттуда? – Та женщина сказала, что в клубе их было пятеро, четыре человека осталось. Мои духи Рождества – прошлых лет, нынешний и будущий, – все они уже нанесли мне визит. Понятно же, что они не оставляют меня в покое, правда? – риторически вопрошаю я, тревожа прах Диккенса и клокоча от гнева из-за того, что нарушена моя прекрасная, нормальная, налаженная, счастливая, перспективная жизнь. – Знаешь что? Я с ними встречусь. Я пойду в этот маленький клуб и недвусмысленно потребую, чтобы они от меня отстали. Где там у тебя номер этой женщины? И я начинаю рыться по ящикам. – Джой, – озабоченно говорит Киара, – а может, лучше оставить как есть? Мне кажется, до них рано или поздно дойдет… Я нахожу листок с номером и хватаю свой телефон. – Извини, – стремительно иду к двери, чтобы поговорить без свидетелей. – Холли, – окликает меня Киара. – Не забывай, они больны. Это не злые люди, Холли! Держи себя в руках. Я выхожу, закрываю дверь и, набирая номер Джой, иду подальше от магазина. Я хочу, чтобы она отстала от меня раз и навсегда. Глава седьмая Клуб «P. S. Я люблю тебя» собирается у Джой в оранжерее, утреннее первоапрельское солнце нагревает стеклянное помещение. Лабрадор с золотистой шерстью дремлет в солнечном пятне посреди комнаты. Нам приходится его обходить. Я смотрю на членов клуба, они сидят передо мной. Мне тошно, неловко, я растеряна. Я договорилась о встрече с Джой, чтобы изложить ей мой продуманный, отрепетированный, вежливый, но непреклонный отказ иметь с ними хоть что-то общее, но я никак не рассчитывала, что соберутся все. Очевидно, она истолковала мою просьбу абсолютно наоборот. Теперь я горько жалею, что поцеремонилась, не сказала ей все как есть по телефону, а заявилась сюда, чтобы достойно поговорить с глазу на глаз. – Старый ты лентяй. Верно, дружок? – говорит Джой, с любовью глядя на пса, и ставит на стол рядом со мной чашку чаю и тарелку с горкой печенья. – Мы взяли его, когда узнали мой диагноз. Решили, он нас поддержит, будет всех отвлекать, и так оно и вышло. Ему уже девять, – со значением добавляет она. – У меня рассеянный склероз. Берт, крупный мужчина под семьдесят, в носу кислородная трубка, вступает следующим. – А я – так слишком красив, себе же на беду, – говорит он, подмигивая. Пол и Джой хмыкают, Джиника закатывает глаза, тинейджер среди стариков с их дурацкими шутками. Да, насчет этой девочки я оказалась права. Все-таки я не параноик. Я вежливо улыбаюсь. – Легкие. Эмфизема, – поясняет Берт, посмеиваясь над своей шуткой. Следующий – Пол. Он моложе, чем Берт и Джой, примерно мой ровесник. Привлекателен и обманчиво здоров на вид. Он второй таинственный посетитель, которого Киара так ловко отшила. – Опухоль головного мозга. Красивый, молодой. Опухоль мозга. Совсем как Джерри. Нет, это слишком. Надо уходить. Но как улучить момент, чтобы сбежать, когда молодой мужчина рассказывает тебе о своей болезни? – Моя ситуация, впрочем, отличается от других, – добавляет он. – У меня ремиссия. О, это уже лучше. – Здорово! – Да, – говорит он без всякой радости. – Это уже вторая ремиссия, при опухолях мозга такое бывает. В первый раз я не был готов уйти. А теперь, если случится обострение, хочу заранее привести все в порядок, чтобы семья не страдала. Я киваю. Сердце сжимается: даже в ремиссии он готовится к смерти, на тот случай, если опасность не миновала. – У моего мужа была первичная опухоль мозга, – пытаюсь я поддержать разговор, но как только слова слетают с моих губ, понимаю, до чего они неуместны. Ведь все знают, что Джерри умер. Я пришла сюда, чтобы покончить с этой историей, прежде чем включусь в нее эмоционально. Но, едва войдя в дверь и увидев этих людей, я поняла, что отсчет пошел. Песочные часы перевернуты. И теперь, когда с еле различимым шорохом ссыпаются песчинки, я надеюсь, что мой сегодняшний визит – это все, что от меня требуется. Я сниму с себя груз вины, постараюсь чем-то помочь – и вернусь к своей жизни. На все уйдет час, не больше. Перевожу взгляд на девочку с ребенком, Джинику. Может быть, на этом они перестанут меня преследовать. Нет, им придется перестать, потому что я твердо попрошу их об этом. Малышка Джуэл тихонько сидит на коленях матери, играет браслетами на ее запястье. Чувствуя на себе общее внимание, Джиника произносит, уставившись в пол: – Рак шейки матки. Говорит она сквозь зубы. Видно, что ей не по себе. Хорошо. Отлично. Скажи им – и на этом всё. Скажи, что не хочешь здесь быть, что помочь не можешь. Устанавливается молчание. – Как видите, все мы на разных стадиях нашей болезни, – вступает Джой, главный голос группы. – Рассеянный склероз не смертелен, но неизлечим, и процесс в последнее время прогрессирует. Энджеле, как нам казалось, лечение хорошо помогало, но потом она стала стремительно сдавать. Пол в прекрасной физической форме, но… кто его знает… мы все постоянно то вверх, то вниз, верно? – ищет она поддержки у остальных. – Думаю, я вправе сказать за всех нас, что не знаю, сколько полноценного времени нам осталось… И все-таки мы еще здесь, и это главное. Все согласно кивают, кроме Джиники, для которой это точно не важнее всего. – Некоторые из нас придумали, что будет в их письмах, другие – нет. Мы будем благодарны, если вы нам поможете. Это окошко, в которое я еще могу выскочить. Они люди, они поймут, а если и нет – какое мне дело! Ведь их не волнует моя психическая устойчивость, а я должна заботиться прежде всего о себе. Я сажусь ровнее. – Я должна вам объяснить… – Вот у меня есть идея, – перебивает меня Берт. Он задыхается, когда говорит, что никак не сказывается на обилии слов. – Это «охота за сокровищами» для моей жены Риты, и вы бы мне пригодились, чтобы разбросать подсказки по всей стране. – По всей стране?! – Это будет как викторина, как пасхальная охота за яйцами. Вот, к примеру, первый вопрос: в каком сражении погиб Бриан Бору? [1] Рите придется поехать в Клонтарф, и там будет ее ждать мой следующий вопрос. – Тут его сотрясает приступ кашля. У меня начинает дергаться глаз. По всей стране – этого еще не хватало. – Слушай, а ты жмот, – поддразнивает его Пол. – Нет бы послать Риту на Лансароте, как Джерри отправил Холли. – Отстань, – отмахивается Берт, скрещивает руки на груди и переводит взгляд на меня. – А чего это он послал вас туда? – У них был там медовый месяц, – отвечает Пол за меня. – О да! – Джой мечтательно прикрывает глаза. – И вы там видели дельфинов, правда? У меня голова кругом оттого, что они рассуждают о моей жизни так, словно это какой-то эпизод из телевизионного реалити-шоу. Треплются, как у кулера в офисе. – Он оставил билеты у турагента, чтобы она их забрала, – сообщает Джиника Берту. – А, ну да, – припоминает он. – А какая там связь с дельфинами? Вы не рассказали об этом в подкасте, – говорит мне Пол, протягивая руку за шоколадным печеньем. Они все на меня смотрят, и я совершенно теряюсь. Это выше моего понимания: как можно вот так запросто обсуждать чужие письма! Конечно, я кратко рассказывала о них в магазинчике Киары, где нас слышали тридцать человек. Но я как-то упустила, что, загруженный в разные девайсы, рассказ этот пойдет дальше, что люди станут слушать его у себя дома для развлечения. И то, что они вскользь, как нечто вполне обыденное, упоминают самые важные, самые глубокие и самые темные переживания моей жизни, как бы изымает меня из реальности, словно я покинула тело. Я рассматриваю их, одного за другим, пытаясь подстроиться под темп разговора. Вопросы летят в меня, словно у нас викторина на скорость. Я и хотела бы ответить, но не поспеваю. Мою жизнь не вместить в торопливый односложный ответ, она требует контекста, общего плана, мизансцен, пояснений и эмоционального отклика, а не скорости пулеметной перестрелки. Мне взрывает мозг сам факт, что они говорят о письмах, о том, как их написать и оставить, так бесцеремонно, по-свойски. Хочется встряхнуть их всех и спросить, слышат ли они себя вообще. – А вот я бы хотела спросить вас о том письме с семечками подсолнуха. Это что, в самом деле ваш любимый цветок? – интересуется Джой. – А Джерри попросил вас их посадить? По-моему, это прекрасно. Я бы хотела, чтобы Джо посадил дерево или куст в мою память, и тогда они смотрели бы на него каждый день и думали бы о… – О том, сколько лет вас уже нет, – на автомате перебиваю ее я, и голос мой звучит резче, чем хотелось бы. – О! – Она не скрывает разочарования. – Нет, я не так это дерево себе представляла. Только как напоминание обо мне. – И Джой оглядывается на участников клуба. – Но они и так будут вас помнить. Они будут помнить вас каждую секунду каждого дня. Даже если и хотели бы, забыть не смогут. Запахи, вкусы, звуки – абсолютно все в их жизни будет связано с вами. Некоторым образом вы будете преследовать их – как призрак. Вы постоянно будете в их мыслях – помимо их воли, потому что они поймут: вы должны уйти, чтобы для них жизнь продолжалась… Но будут и такие дни, когда им потребуется, чтобы вы были рядом, чтобы справиться с чем-то, и вы им в этом поможете. Порой они займутся чем угодно, лишь бы не думать о вас. В общем, чтобы помнить вас, им не понадобятся ни добавочные деревья, ни викторины. Ясно? Джой быстро, мелко кивает, и я понимаю, что почти кричу. Злюсь, хотя я не хотела этого. Я беру себя в руки. Моя взрывная реакция и резкость – неожиданность для меня самой.