— Расскажите, какие отношения у вас были с родителями, — попросила его Зина. Алексей по-прежнему был немного рассеян и постоянно смотрел в телефон. — Мои родители были тяжёлыми людьми, — осторожно начал Зиновий, будто боялся сказать лишнего. — Отец не любил, чтоб что-то было не так, как он задумал. Я очень хотел пойти в мореходку, но он запретил, сказал, что ему нужен сын, который будет знать историю не хуже, чем он, а возможно, и лучше, поэтому я пошёл в педагогический институт. В планах у меня было узнать всё, что просил отец, стать умным и начитанным историком и потом пойти покорять моря, но я держал обещания, а отец нет. Мама же всегда, даже после развода, была на стороне отца. Иногда мне казалось, что, если бы он приказал ей нас бросить в роддоме, она бы это сделала без труда. Да и вообще отец был одержим историей, в частности историей тамплиеров, тевтонских рыцарей и масонства вплоть до наших дней. Это была та тема, на которую было принято разговаривать вечерами у камина, а если кто-нибудь нашёл какой-то новый факт или новую версию, то этим можно было очень хорошо расположить отца к себе. Мы с Людкой росли в этих легендах, слушая разговоры родителей по вечерам. Сначала казалось, что они оба этим увлечены, но когда мы стали старше, то поняли, что мать делает это, чтоб расположить отца к себе, что ей это не только не интересно, но и противно. Однажды в детстве перед сном я попросил маму рассказать о Жаке де Моле, великом магистре тамплиеров. Лицо перекосило чувство брезгливости и ужаса. Сначала я не мог понять такой метаморфозы, но потом до меня дошло, она так отреагировала, потому что рядом не было отца. — Почему вы не ушли с матерью в гостевой дом, когда они развелись? — спросила Зина. — Потому что она сама меня попросила об этом, — спокойно ответил Зиновий. — Я предлагал, но она сказала, что наше присутствие в доме позволит ей иногда появляться там и видеть отца. Ей всегда был нужен только он, ничего не переменилось и после их развода. Отец тоже иногда очень нуждался в её обожании, в привычных разговорах, ведь Кристи никогда себя так не вела, поэтому время от времени он сам звал маму в дом и проводил с ней вечера, как раньше, как это было до развода. — Как вы думаете, кто мог убить ваших родителей? — Конечно Вячеслав, — так же спокойно, как рассказывал о неистовой любви матери к отцу, сообщил Зиновий, — муж Люды. — С чего вы так решили? — Неделю назад я приходил в офис, так вот они очень сильно там ругались, отец кричал, что, если бы Славик не был его зятем, он бы его уже давно стёр в пыль, — очень спокойно сказал Зиновий. — А где вы были в день трагедии? — спросил Алексей. — Дома, в своей комнате, — ответил он по-прежнему спокойно, — мне нездоровилось, поэтому я не пошёл на работу, взял отгул. Из комнаты я не выходил до вечера, пока не приехала полиция и не сообщила о трагедии в ресторане. — Ну, если не считать случайности, — очень жеманно говорил пришедший после Вячеслав Дронов, — хотя, по моему мнению, это несчастный случай, то мог и Зина это сделать. — Зина — это ваш свояк Зиновий Важнов? — уточнила у него Зинаида. — Да, — кивнул головой Вячеслав. Вообще он был спокоен и даже несколько высокомерен, — у них с отцом давний конфликт. Этот додик мечтал о море, хотел купить корабль и организовывать туристические туры. Приносил отцу проекты, сметы и даже бизнес-план, а тот лишь хохотал ему в лицо и говорил, что, пока жив, не допустит, чтоб так бесполезно использовались его деньги. — А на работе у вас не было никаких недопониманий с Даниилом Важновым? — спросила Зина и, чтоб не дать ему соврать, добавила: — Вот ваш свояк Зиновий слышал, как вы ругались. Вячеслав покраснел, как помидор, натянуто улыбнулся и сказал: — У нас не было никаких проблем, а этот щенок выдумывает всё, чтоб выгородить себя. Я могу и вам предоставить все документы для проверки, если вы не верите полиции, они нас проверили уже похлеще, чем налоговая. — Где вы были в тот день? — спросил Алексей, видимо решив, что этим вопросом он полностью снимает с себя вину за столь пассивное поведение этим вечером. — На работе, — быстро ответил Вячеслав, словно готовился к этому вопросу. — Насколько я понимаю, ваш офис находится недалеко от ресторана «Цветик-семицветик», в пешей доступности. — У нас тут всё в пешей доступности, — ответил Слава, покраснев от злости, — и дом, и офис, и, кстати, школа Зины вместе с салоном красоты Людмилы. Так хотел Даниил, он не любил тратить время на дорогу и почему-то решил, что мы все тоже. Он вообще считал своё мнение единственно верным. Столько раз я ему предлагал перенести главный офис в Калининград и переехать всем туда, но тесть был категоричен. Сам жил в этой дыре и нас заставлял. Говорил, мол, маленькие города не съедают бесполезно время, но мне кажется, это всё ерунда, на то была другая причина. — Какая? — уточнил Алексей. — Понятия не имею, — сказал он и замкнулся, показывая тем самым, что не хочет больше разговаривать. — Если вы найдёте убийцу, — Люда Важнова была следующей посетительницей кабинета и разговаривала с ними очень надменно, — я сама заплачу вам сколько надо. Только найдите правильного убийцу. — А кто, по-вашему, правильный убийца? — поинтересовалась Зина. Ей не нравилась эта семья, от общения с ними хотелось помыться. — Не цепляйтесь к словам, — резко прервала она Зину, — правильный это тот, кто убил. — А как вы думаете, кого хотели убить из четверых? — Конечно отца, — хмыкнула Люда презрительно, — он единственный из них был личностью, единственный, кто говорил людям правду. Мать — его безвольная тень, ничего не достигла, а под конец жизни он же её и пинком под зад. Что вы на меня так смотрите? — ухмыльнулась Люда. — Да, я не любила мать, а за что её было любить? Жалкая женщина, готовая положить на алтарь своей любви всё, даже детей. Она была сумасшедшей, а знаете, с такой матерью очень трудно жить. — Ну а остальные? — Зинка знала, что такое обида на мать. Её родители уехали, когда ей было три, и она видела их только на фотографиях. Очень редко, раз в год, они прилетали на пару дней, не проявляя ни грамма нежности и любви к маленькой дочке, и вновь улетали в свои экспедиции. Деду было трудно заменить ей родителей, но он очень старался. Садил перед собой, наливал горячий чай и говорил: ну что, друг мой Зинка, будем жить, и солнечно улыбался одними глазами, как умел только он. Возможно, именно благодаря деду она их не ненавидит, возможно, ей повезло больше, чем Люде и Зиновию Важновым. Но всё равно, даже понимая этих двух людей с большими детскими комплексами, она не могла принять их жестокости. — Остальные вообще моль, — вновь заулыбалась Люда, перестав злиться, — что Веня, что Марьяна, — продолжила она свои объяснения, называя взрослых людей пренебрежительно на «ты», — оба никчемные личности. Они были знакомы ещё с детства, и отец просто им помогал, давая работу и кров. Оба бы уже давно пропали без него. Веня вышел из тюрьмы, отсидев там за непреднамеренное убийство, и ему была одна дорога — в бомжи, а Марьяна загибалась в школе, работая учителем литературы. Плюс ко всему единственный сын выгнал её из дома, женившись и посчитав, что она мешает молодой семье, тогда отец и проявил своё благородство. У обоих дырявые карманы и пустые головы, они никому, как и моя мать, помешать не могли, а вот мой отец да, вот это личность, вот кому все завидовали. Он имел способность убедить любого, если это было в его целях. — Где вы были в тот день? — спросила Зинка. — На работе, — очень спокойно ответила Люда, — в своём салоне красоты. Позже был сумбурный разговор с отчимом Даниила Важнова, любителем Пушкина. Он сыпал цитатами из сказок и стихотворений, перемешивая всё это капитанской дочкой и Дубровским. — Что наша жизнь? Игра! — вновь выдал цитату Василий Андреевич Важнов, на этот раз из «Пиковой дамы», — вот и доигрался наш Данька. — В каком смысле? — попыталась уточнить Зина, но казалось, что восьмидесятилетний старик просто рассуждает куда-то в бесконечность. — Начитался плохих сказок и стал выстраивать государство у себя дома. Жену мучил и дочку, сыну-то меньше досталось, хотя как учитель скажу, и у него детская травма на всю жизнь. Потом ему, как дураку-царю, захотелось Шамаханской царицы, вот и кончила она его, не учит никого мировая классика, всё это было уже написано, всё в этой жизни было сказано, — философски закончил он. Зинка поняла, что задавать вопросы старику бесполезно, поэтому просто подперла щёку рукой и слушала деда, делая пометки в блокноте. — Хоть и дал я ему свою фамилию, звучную и интересную, а вот мозги дать не смог. Хорошо мать его не дожила до такого позора, когда её сын паскудник с двумя жёнами жил. Ужас. А ведь я его предупреждал, говорил, убьёт его эта потаскуха грудастая, так и получилось. Хотя они могли сговориться с Людкой. Ведь они это только на людях делают вид, что ссорятся, — шёпотом добавил он, поглядывая на дверь, — а сами вечерами на террасе вино пили да хохотали. Один раз я вот такой сабантуй их увидел случайно, плакали сначала, потом обнимались, а потом уж и хохотали, пьяные дуры. Вот вы думаете, зачем Людке смерть родителей? — сказал Василий Андреевич, и его глаза заблестели от удовольствия. — Так он запрещал ей её страшную рожу менять. Уж очень девка уродливая родилась, да к тому же ещё и умная, потому как это прекрасно понимает. Мужа-то она получила от папы как подарок на день рождения, когда уж совсем вешаться собралась. Ты думаешь, почему у них детей нет, ей тридцать два, ему сорок, живут вместе более десяти лет. Да потому Людка диким страхом боится, что девочка будет, не хочет своему дитя такой же жизни, что у неё. А Данька, поганец, запретил ей лицо менять, что Богом дано, то и нести надо по жизни, разглагольствовал он. Вот Людка и страдала от его правил, ненавидя отца всей душой. И уже уходя, обернулся и сказал вполне осознанно, словно до этого весь его эмоциональный монолог был театром: — Александр Сергеевич Пушкин писал: будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. Данька сам всё это сделал, когда пошёл на поводу у своих заветных желаний, а они приводят только в ад. Бойтесь, молодые люди, своих заветных желаний, они состоят из одержимости, а это, как известно, предвестник сумасшествия. И если вы не загремите в психушку, то таких очень любит забирать к себе дьявол, всячески искушая и предлагая ради заветного желания переступить черту. — Какую черту? — уточнил Алексей, не надеясь на ответ. — Красную, — сказал старик мрачно и тут же добавил: — Кстати, в доме в тот день никого не было, абсолютно никого, я был один, если кто-то скажет по-другому, не верьте, а просто спросите, что я делал в тот день. Правду они вам не скажут, потому как этого никто не знает. — А что вы делали? — спросил Алексей, наконец заинтересовавшись дедом. — Я танцевал в гостиной, — и тихо добавил, — голый, — после этого откровения гордо вышел из кабинета. Зинка никак не могла выкинуть из головы ненужную информацию, и это очень раздражало. Поэтому, зайдя в комнату, она перекинулась с Алексеем парой фраз о возможной причастности всех членов семьи к происшествию и погрузилась в мир своего смартфона. Первым делом она открыла абсолютно все мессенджеры, в которые ей мог бы написать Тимур, но они были пусты. Ни одного сообщения, ни одного простого «привет, как дела» или на худой конец смайлика. Как так, не может же так быстро пройти любовь. Ей до ужаса, до боли в костяшках захотелось написать ему письмо. Там, в далёком Владивостоке, уже было восемь утра, и Тимур, попивая крепкий кофе, наверное, сейчас читает новости в своём телефоне. Возможно, тоже смотрит на пустой мессенджер и думает, почему она ему не пишет. Может, так же спрашивает себя, как так, почему молчит этот бездушный прямоугольник. Неужели любви не было? Зинка даже набрала сообщение, но вдруг представив, как он может сухо ей ответить, тут же стёрла и тихо расплакалась, сидя на кровати. Она не заметила, но в другой комнате, тоже пересмотрев все сообщения телефона, нервно ходил Алексей. У него, в отличие от Зинки, было что прочитать, и эта информация совсем его не радовала. Мысли в голове путались, и, расхаживая по комнате, он пытался привести их в порядок. Вдруг Алексей остановился, будто решился на что-то, и направился в комнату Зины. К нему пришла полная уверенность, что надо всё рассказать ей, ведь вместе они придумают, как выкрутиться из этой нехорошей ситуации, но вся его решительность рухнула, едва он увидел её сгорбленную фигуру на кровати, тихо вытирающую слезы. — Знаешь, — он присел рядышком и по-дружески положил руку на плечи. Она, устав крепиться, тут же уткнулась ему в грудь и навзрыд разрыдалась, — сегодняшний любитель Пушкина напомнил мне, как много крылатых фраз было у солнца русской поэзии. Вот, например, «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Это истина, Зинка, причем в отношении мужчин в том числе. Как бы ты ни любил человека, нельзя полностью раскрывать свои чувства и душу, надо оставаться загадкой, эдаким запретным плодом. Однажды, ещё до Матильды, я, устав искать своё счастье и уже не надеясь найти его, спросил у отца, за что он так любит маму уже более тридцати лет, и он ответил мне, улыбаясь: я до сих пор её не разгадал, твоя мама для меня вечная тайна. Не стоит ему писать, — забрав у неё из рук телефон, сказал Алексей, — пусть он подумает, пусть оценит, что имел, ну а если нет, то тогда и не стоит это всё даже маленькой слезинки. Он качал её, обняв двумя руками, как маленького ребёнка, а Зинка так и не могла остановиться, а лишь почувствовав, как её жалеют, ещё больше расплакалась. Именно это им не дало ни увидеть, ни услышать падающую за окном с высоты водителя Макса Матильду. Хотя нет, водителя тогда уже звали Леонид. 6 апреля 1945 года Кёнигсберг, Восточная Пруссия Ганс не был фашистом, да что там, он и немцем-то был только номинально. Его предок, осевший здесь шотландский дворянин, положил начало их роду. Мать была у Ганса полька, а жена литовка. В общем, в жилах его сына текла гремучая смесь, намешанная столетиями, но как ни странно, в ней не было немецкой крови. Правда, это не убережёт Ганса от смерти, когда сюда придёт советская армия. А она уже близко, было слышно даже грохот канонад на подступах к старому Кёнигсбергу. Они не будут разбираться в качестве крови, фашизм уже столько натворил на их земле, столько ужасов пережили их родные, что солдаты каждого мужчину, живущего на немецкой земле, считают своим личным врагом. Ганс не боялся смерти, он боялся другого. Ему было жизненно необходимо передать знания сыну, тот ещё молодой четырнадцатилетний мальчишка, и потому шанс остаться в живых для него велик. — Ты собрался? — спросил он его. — Поедем далеко на море. — Папа, а давай возьмём с собой маму, ей тоже страшно, — попросил Йонас. Жена назвала его старым литовским именем, которое означало «Бог добрый», в надежде, что он будет оберегать его. — Мы вернёмся, сынок, и будем все вместе встречать советские войска. Мы объясним им, что мы не фашисты и нам тоже противно и больно от того, что творят эти нелюди. Не бойся, всё будет хорошо. До маленького города на берегу Балтийского моря добрались быстро на попутках. Большими реками двигались люди из Кёнигсберга, все понимали, что будет много крови, и старались избежать её, спрятаться на побережье подальше от основных боёв. Йонас молчал всю дорогу, словно понимая, что происходит что-то важное. Пройдя через густой лес, состоящий из елей, они вышли к полуразрушенному старому замку. — Мы масоны, — начал говорить Ганс, протягивая сыну белоснежные перчатки, — надевай их. Белые перчатки символизируют «дела рук». Действия масона должны быть такими же чистыми и безупречными, как и его перчатки. Мы с тобой не просто масоны, а тайная ложа, именуемая «потомки тамплиеров». Когда-то с их величием не смог справиться ни король, ни папа римский. Поэтому они попросту решили их истребить, тогда тамплиеры стали тайным обществом и образовали его в новое — масонство. Каменщики — означает архитекторы человеческой души. Йонас, надев белоснежные перчатки, с открытым ртом слушал отца, не веря в происходящее. Он никак не мог понять, сошёл ли отец с ума или говорит правду. — Сейчас масонство решает исход войн, судьбы стран — это самое великое сообщество таких же великих людей, но наша ложа — одна из самых важных звеньев. Мы продолжаем дело, порученное Господом Богом ещё тамплиерам, а сейчас это бремя необходимо нести и нам. Только избранные масоны знают об этой миссии, даже среди своих мы должны хранить эту тайну. — Какую? — спросил поражённый Йонас. — Когда-то в храмовой горе тамплиеры нашли артефакты. О точном их количестве я не знаю, система была разработана так, что каждая ветвь знает лишь о порученной им святыне. То, что столетиями охраняем мы, это прямая связь с Господом, и ей не могут владеть ни высокопоставленные правители, ни государства, потому как тогда наступит хаос. Также ей не могут владеть отдельные люди, потому как не может на земле быть никого, сравнимого с Господом Богом. Мы с тобой охранники вечности, охранники равновесия на земле. Вот, — Ганс протянул кольцо сыну, — это перстень, который сам Жак Моле передал вместе с артефактом семейству Бланшфор. По нему посвящённые поймут, что ты хранитель, а не посвящённым он не скажет ни о чём. Йонас надел его на палец и заворожённо стал рассматривать. Посередине перстня красовался красный крест тамплиеров, а на гранях блестели золотые херувимы с поднятыми крыльями вверх. — А теперь о главном. — Ганс наклонился к сыну и взглянул ему в лицо. — Слушай внимательно и запоминай. Последний из рода Бланшфор был знаменитым архитектором. Он многое построил в Кёнигсберге, но самое чудесное из проектируемых им строений — это город под крепостью. Его расположение по сей день хранится в секрете, но всё же до горожан доходят слухи, и до тебя могла дойти эта городская легенда. Так вот, это была так называемая проба пера, позже то же самое он построил и здесь. Йонас огляделся вокруг, но увидел лишь старый замок да несколько домов, видневшихся сквозь апрельский туман и лес. — Не спрашивай как, у нас совсем нет времени, чтоб рассказать тебе эту длинную историю. Я ждал твоего совершеннолетия, чтоб посвятить тебя в орден, но судьба распорядилась иначе, и мне приходится делать это раньше и впопыхах.