Жизнь периодически пыталась научить ее смирению. Тщетно. Тщетно, потому что огонь не может гореть тихо и ровно, любое движение извне - и он мечется, готовый перекинуться на все, что вокруг, все, что будет способствовать его разрастанию. Он не успокоится, пока не поглотит собой все, до чего сможет дотянуться. Такова его природа. Она часто понимала, что будь она терпеливее, имей возможность наступить на горло своей собственной гордости и подержать на нем ногу чуть подольше, ее возмездие было бы масштабнее, удары - эффективнее и сокрушительнее. А так, она все больше напоминала себе змею, которая долго носила в себе яд и, желая его выплеснуть и видя к тому подходящие обстоятельства, кидается на все, что можно укусить. Такая змея, конечно, причиняет неудобства, но, покусав нескольких, не убивает ни одну свою жертву, и приходится начинать накопление яда с самого начала. А потерпи она чуть дольше, поведи себя чуть сдержаннее, могла бы одним укусом уничтожить сразу и насовсем. Но змеи хладнокровны, а она - нет. Она огнедышащий дракон, красивая, крылатая и страшная рептилия, обреченная на вымирание самой природой. Нет, она не может прощать. Не может смиряться. Её пламя клокочет, бушует внутри нее и ее же разрушает, будучи не в силах вырваться наружу здесь и сейчас. И чем больше оно, тем спокойнее, непроницаемее и злее она сама. Тем больше в памяти вертится все, что не простить и с чем не смириться, и так в ее костёр постоянно подбрасываются дрова. Ей нужно, нужно удерживать уровень этого пламени до тех пор, пока не настанет его час, и оно не обрушится на головы тех, кто заслужил обратиться в пепел! Этот момент придёт. Он всегда приходит. Просто между бросками ядовитой змеи, как и между извержениями вулкана, иной раз имеют место продолжительные паузы. Нужно ждать. Ждать и удерживать пламя внутри себя, не давая ему разгораться сверх установленного предела раньше положенного. С этим она сплавлялась раньше - а значит, справится всегда. Нет, она не добра. Она не хочет быть доброй. Ее огонь не для тепла и не хочет никого греть. Ее огонь хочет жечь, испепелять и отравлять, душить едким, ядовитым дымом. Желательно хоть кого-то, кроме себя самой. Например, этого гада, который вот уже два часа и двенадцать минут не отвечал на сообщение. За бортом Когда неожиданно, в одночасье оказываешься за бортом нормальной, привычной жизни, самое тяжелое вовсе не внезапная нехватка денег. Не отсутствие сложившегося распорядка дня, не дефицит собственной значимости, вызванный ностальгией по бывшей должности, служебным обязанностям или офисной иерархии. Не домашние дела, похожие на бесконечную черную дыру без конца и начала, отнимающие весь день и ничуть не уменьшающиеся, как ни старайся. Даже не куча отныне ненужной одежды, которую элементарно некуда и незачем одевать. Самое тяжелое - одиночество. Весь мир сужается до четырех стен, в которых, конечно, в кои-то веки можно заниматься любимыми делами дни напролет, и это само по себе прекрасно, а вечерами приходит муж - уставший, занятый серьезной работой и сопряженной с этим ответственностью, но... Но и все на этом. Стоит выпасть из социума, попасть в беду, говоря современным языком, обломиться - и вокруг тебя мгновенно образуется вакуум. Настоящий такой, как из курса физики, непроницаемый, абсолютный. Всех тех, с кем ты весело и радостно прожигал жизнь, убивал время и тратил нервные клетки, искренне считая это близкими отношениями, молниеносно сдувает ветром. Проходят дни, недели, месяцы, и даже не верится, что когда-то часами переписывался в чате, выслушивая важные проблемы, часто виделся, выпивал в баре, закусывая вкусной едой, пока тебе изливали душу, переживал, давал советы, входил в положение, предлагал помощь и даже плакал ночами от бессилия и невозможности здесь и сейчас избавить его или ее от жизненных неурядиц. Пересматриваешь фотографии полугодичной давности и не веришь, что еще совсем недавно у тебя был отец. Бабушка. Дедушка. Сестры. Братья. Огромная куча друзей и подруг, так радостно обнимающих тебя на праздниках, с таким удовольствием приезжающих в твой счастливый дом с дверьми нараспашку. В дом, превратившийся в склеп весной - и с тех пор сюда не зазвать даже ломящимся от яств столом и бесплатной выпивкой. В дом, где двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю один раздавленный судьбой человек из последних сил пытается не сойти с ума и выжить среди одиноких, покрытых пылью, всеми брошенных стен. Один ушел отсюда в другой дом, подхватив первую в жизни большую зарплату. Там, в другом доме, его ждала новая, готовая семья из взрослых людей, которых не нужно было воспитывать, поддерживать, учить, кормить... и любить. Вторая, та, что боролась и стремилась к домашнему теплу много лет подряд, и, возможно, ради этого тащившая в обветшалое гнездышко все, что подворачивалось под руку, наконец-то последовала примеру первого и ушла туда, где полюбили ее. Осталась лишь ты, которая мечтала убежать с ранних лет, мечтала вырваться любой ценой, в первом попавшемся направлении - но в итоге прочно застряла в никому не нужных стенах, пропитанных несчастьем и одиночеством, добавив к своей неизбежности еще одного. Он тоже не любит этот дом и в глубине души мечтает о дне, когда с ним можно будет окончательно распрощаться. Композицию отрицательных впечатлений неизменно дополняет то пьяный сосед снизу, поджигающий квартиру, то протечки на потолке из-за вконец прохудившейся крыши, то текущие после капитального ремонта батареи - обязательные прелести старого фонда, популярного в центре города. Когда он говорит об этом, страстно, горячо и импульсивно, в твоем сердце поднимается волна горечи. Тебе жаль дом, выбиравшийся с такой тщательностью и - пусть в это уже не верится - с любовью, и не его вина, что здесь не получилось счастья. Не его вина, что обитатели, вместо того, чтобы найти ответы в себе, предпочли его бросить и предоставить ему тихонько ветшать с течением лет. Так он и стоит, осиротевший, заставленный пыльными, старыми шкафами, бессмысленными тумбочками и светильниками, ни разу в жизни не подключавшимися к розетке. Он похож на странный памятник самому себе, дом-призрак, дом-воспоминания, среди которых человек, переживший падение и боль, лавирует, стараясь протиснуться между углами, не наставив себе синяков. Человек, слишком часто слышавший и читавший слова любви, дружбы, того, какая она - ты - "солнышко", "чудо", "дорогая", "прекрасная", "добрая", "хорошая" и "отзывчивая", "готовая прийти на помощь в трудную минуту". Вот только к тебе никто не пришел. Одни боялись, что придется дать деньги, даже несмотря на отсутствие подобных просьб и даже намеков на оные. Вторые оказались очень занятыми именно в эти два, три, шесть, а потом и девять месяцев, чтобы приехать, поговорить, позвонить или даже бросить сообщение в социальную сеть. Третьим, наверно, просто не хотелось спрашивать, как и что происходит, ведь в самом деле, вдруг ответ был бы "не хочу жить", "реву целыми днями", "бьюсь головой об стену" или "схожу с ума от чувства безысходности". Четвертые, заранее предвосхищая подобные темы, поспешили высказать авторитетное мнение и дать советы о том, что любая ситуация изменится, если изменить точку зрения, и особенно подчеркнули возведение произошедших проблем в слишком значительный ранг во имя оправдания собственной лени. Последним в самые злые минуты от всей души хотелось пожелать обзавестись неизлечимым заболеванием с тенденцией к кошмарному ухудшению и пробкой вылететь с работы на срок, сравнимый со словом "навсегда". А окружающие чтобы высказывали авторитетные мнения и кидали ссылки на электронные книжки по психологии для неудачников. Вместо того, чтобы приехать и обнять, не говоря ни слова. Или хотя бы позвонить с вопросом: "Ну как ты?" Или... просто не травить душу издевательским тоном светской беседы. Жизнь устроена так, что каждый проходит свою "голгофу" не в юности, так в зрелости или даже старости, не на себе, так на детях или родителях. Сложно сказать, зачем и за что посылается то или иное испытание тебе, ему, кому угодно. Но одно очевидно: пройдя сквозь отведенное, невозможно остаться прежним. Хотя бы потому что открываются глаза. И великой, вечной благодарности достойны те, кто действительно с тобой - душой, сердцем, телом, в горе и в радости. Счастье - иметь рядом хотя бы одного такого человека. У тебя такие есть, как считаешь? Много? Сколько? Смотри, живи, выходи из склепа, иди обратно в мир, как бы сложно ни было, и - может быть, со временем, годы спустя - узнаешь. А может быть, и нет. Но за бортом ответов не будет точно. Приготовление пищи Одни считают, что приготовление пищи - неизбежная рутина, после которой остается гора грязной посуды и плита на десерт. Другие заявляют, что это один из видов творчества, и совершенствуют кулинарное мастерство бесконечно, не обращая внимания на сопутствующие нюансы. Олю же приготовление пищи успокаивало. Не торопясь никуда, режешь овощи, потом их тушишь, по вкусу добавляешь приправы, обжариваешь мясо. Оно так замечательно румянится на горчичном или кокосовом масле, издавая аппетитные звуки, в унисон которым урчит живот... Любые неприятности и тяжкие думы, терзавшие сознание еще пару минут назад, отходят на очень далекий план. Почти исчезают, временно перестают волновать, сменяясь приятным перетеканием мыслей туда-сюда. Вообще-то готовить она научилась не так давно. Никакого зова сердца в этом не было - в родительской семье готовил отец, и когда он ушел, кому-то пришлось занять его место у плиты. Не то, чтобы мама совсем не умела готовить или делала это из рук вон плохо, нет. В целом ее стряпню можно было назвать вполне съедобной - по крайней мере, по Олиным меркам. Ее муж Витя с этим категорически не соглашался, поездки в гости к ее маме всегда для него были тяжелым испытанием - впрочем, едва ли исключительно из-за гастрономической составляющей. Но в любом случае, мамина еда точно не была приспособлена для хронического гастрита и перманентной аллергии. Омлеты, рагу, салаты и нехитрые мясные закуски быстро вошли в обиход. Практически сразу после развода родителей, порчи нескольких жульенов и пересаливания минимум двух сотейников тушеной капусты с сосисками. Но на большее ей долгие годы покушаться не хотелось, и даже брак поначалу ни коим образом не способствовал развитию кулинарных способностей. Во-первых, Витя при необходимости жарил мясо или рыбу ничуть не хуже. А во-вторых, в современном мире вкусную еду всегда можно заказать или приготовить на скорую руку из каких-нибудь там замороженных смесей. По-настоящему вкусно, разнообразно и изысканно готовить Оля стала только после вынужденного ухода с работы и затянувшегося поиска нового места. Вначале это были простенькие супы-пюре - нарезать овощи красиво стало получаться далеко не сразу, а блендер всё стерпит. Потом с нарезкой стало получше - хотя, может быть, и до сих пор не стало. Потому что как-то раз, когда она приехала к 80-летней бабушке и хотела помочь со столом, та, посмотрев на процесс нарезания Олей овощей, вдруг улыбнулась и сказала: "Деточка, давай ты со мной просто посидишь и поговоришь, а я сама все быстренько нарежу, мне это не в тягость". К овощам и протертым супам вскоре прибавились вариации с птицей - курицей или индейкой. Потом, набравшись опыта и смелости, Оля стала экспериментировать со всем, что попадалось под руку, будь то консервированный горошек, грибы или пареная репа. Все, что можно, превращалось в умеренно сложную, но в целом вкусную и полезную комбинацию для первого или второго. По крайней мере, так говорил муж Витя - и что самое главное, не только говорил, но и честно ел все, что она готовила. Оля готовила вновь и вновь, гораздо больше, чем они были способны были съесть. Иной раз приходилось выбрасывать остатки скисшего супа или спешно реанимировать спрятавшееся в холодильнике "горячее", и каждый раз при этом сердце юной хозяйки обливалось кровью. Дело в том, что Оля выросла в семье с блокадной бабушкой, а значит, оставить даже кусочек еды на тарелке считалось непростительной, преступной расточительностью. - Ты хочешь меня откормить и сделать толстым, - жаловался Витя, видя перед собой очередную тарелку супа. Оля улыбалась и отвечала, что он добытчик и должен кушать, как следует. Но каждый из них понимал, что на самом деле она просто боролась с депрессией - так, как могла, одним из немногих способов, который почему-то помогал. По каким-то причинам схожего положительного эффекта было не добиться уборкой, разбором шкафов или столов, спортом, спа-процедурами, игрой на музыкальных инструментах, общением с людьми, просмотром любимых фильмов - и тем более табаком с алкоголем. Необъяснимым образом именно приготовление пищи творило с Олей чудеса, в считанные секунды возвращая вкус к жизни и наполняя ее особым смыслом. На несколько часов она становилась такой, как раньше - когда работала в банке и руководила небольшой, но важной группой в серьезном департаменте. Теперь вернуться в это состояние - удовлетворенности собой, жизнью и текущим моментом - удавалось только у плиты. Наверно, какой-нибудь психолог разложил бы по полочкам и обосновал прямую причинно-следственную связь между этими двумя ролями: руководить группой и готовить пищу. А может быть, просто дала о себе знать генетическая память: отец же по каким-то причинам очень любил готовить. Был период, когда он с упоением осваивал кухни самых разных народов мира. К каждому рецепту он подходил творчески, доверяя не столько указаниям, сколько своему чутью, и оно никогда его не подводило. Одни блюда отец дорабатывал по своему усмотрению, а другие зачастую создавал сам, и сам процесс становился таинством, позволявшим на собственной кухне из самых обычных продуктов сотворить истинное волшебство вкуса. Тем удивительнее для Оли было то, что в новой семье он не готовил. Вообще. Впрочем, он точно так же удивлялся, что стала готовить она. Потому что в детстве он целенаправленно пытался приучить дочь к плите, но толку было мало, и получалось неважно, и энтузиазма Оля не проявляла ни малейшего. Нравилось ей исключительно дегустировать, и порой она мечтала, что когда-нибудь они переедут на берег теплого моря и там откроют ресторан с фирменными отцовскими блюдами. Она и представить не могла, что научится готовить что-то более сложное, чем овощные смеси с добавлением курицы, и тем более, что полюбит это занятие. Настолько, что оно станет ее спасительной нитью, когда почти все остальные связи с миром будут оборваны. С привычным миром, где есть работа по пятидневке, Дело и Статус кого-то большего, чем просто жена хорошего мужа Вити. Упомянутый муж прямо сейчас успешно справился со вторым куском шарлотки. Кажется, ему тоже нравилось, что она готовит. - Витюша, скажи мне честно, тебе не надоело видеть меня такой? - спросила она. - Какой? - не понял он. - Ну, с хвостом, в фартуке, в домашнем... Раньше я была совсем другой. Упархивала утром, вся такая накрашенная, красиво одетая, представительная, на каблуках, - вздохнула она, опустив голову. - Сейчас я, наверно, совсем перестала быть загадочной... Витя встал из-за стола, подошел к Оле, обнял ее со спины и поцеловал в затылок. Там всегда оставался непослушный завиток, который никак не хотел собираться в хвост. - Мне нравится, как сейчас, - сказал он.