Я последовал за ней. Ребенок лежал в колыбельке и спал — это успокоило женщину. Она вздохнула с облегчением. — Не волнуйтесь за Бориса, его, к счастью, удалось вовремя спасти. — Спасти?! Ничего не понимаю... — В голубых глазах женщины мелькнуло искреннее недоумение. «Раиса была права», — подумал я. Достаточно взглянуть на эту женщину, чтобы убедиться в ее честности и порядочности. Она не обладала броской и эффектной внешностью, но в то же время какая-то необъяснимая женственная привлекательность ее не могла не обратить на себя внимание. Худое, слегка удлиненное лицо, выпуклый лоб, губы, открывавшие при разговоре два крупных зуба, красивый подбородок с ямочкой посередине... Голова была гордо посажена на высокой, красивой шее. Умные, добрые глаза вселяли в меня уверенность, что с ней можно обо всем говорить откровенно. Но все же пока я предпочел осторожность. — Все узнаете в свое время. Сейчас мы не можем вам все объяснить. О Борисе не думайте, он в безопасности. Мы пришли сюда, чтобы встретиться с его врагами. Если бы мы опоздали, сегодня ночью ему пришел бы конец. — Я поспешно придумывал, что бы сказать еще такое, чтоб успокоить ее. Времени не было. Каждую минуту мог зайти Стась или еще кто-нибудь, и тогда... — Со мной два друга. Они там, за ширмой. Не бойтесь, мы не задумали ничего плохого. Если угодно — вот вам документ. — Я потянулся к карману, но женщина с улыбкой остановила меня. Потом нетвердым шагом направилась к колыбели и устало села на стул. — Бог мой! Откуда могут быть недруги у Бориса, он ведь такой хороший. — Ольга схватилась за веревку, на которой висела колыбель, и притянула ее к себе, словно опасаясь, чтобы никто не отнял у нее ребенка. — К тому же сегодня ночью он со своими друзьями собирался ехать в Москву. — С какими друзьями? — спросил я, приблизившись к ней. — С Игорем и с Сергеем... Сергей — это, наверное, второе имя Стася. Держа в руках Саидова, я мог быть уверен, что Стась от меня не уйдет. Но Игорь? Их главарь, атаман. Человек, которого Раиса характеризовала как бездушного и безжалостного. Страх перед этим «Бароном» преследовал ее даже тогда, когда она была за тридевять земель от него. Откровенно говоря, я не рассчитывал на столь скорую встречу с ним. Но уклоняться от нее нельзя. Сердце у меня стучало, как у охотника, который ставит капкан на лису, а находит в нем волка. Я погасил свет в передней комнате. Теперь во всей квартире горела лишь одна лампочка. — Как раз они — Игорь и Сергей — злейшие враги вашего мужа. Но сейчас не до объяснений. — Я отодвинулся в сторону, чтобы сразу же не попасться на глаза, если кто-нибудь вдруг откроет дверь. Потом, подойдя к женщине, я положил руку ей на плечо и как можно убедительней сказал: — А вы возьмите ребенка и пройдите с ним за ширму. Лучше всего, если вы ляжете на пол — всякое может случиться, вдруг они вздумают сопротивляться. Ольга Петровна побледнела, дрожащими руками взяла ребенка и, крепко прижав его к груди, скрылась за ширмой. Достав из колыбельки детский тюфяк, я протянул его, чтобы она постелила его на полу, и спросил: — А где они сейчас? — Пошли в магазин купить кое-что на дорогу. Но почему-то задерживаются, — шепотом ответила Зубина. Во дворе послышались чьи-то громкие голоса, смех. Я быстро вышел в переднюю комнату, укрылся за шкафом. — Конечно, ничего невозможного... — произнес у самой двери тонкий голос. Я почувствовал, как в комнате повеяло холодом, — открылась и сразу же затворилась входная дверь. — Никто не приглашает нас войти. Значит, медовый год продолжается, — голос, произнесший это, был холоден и ровен. Первый голос Стася, второй, должно быть, — Игоря, отметил я. Мой обострившийся слух уловил легкое движение за ширмой в другой комнате: это приготовились действовать мои сотрудники. — Руки вверх! — раздался внезапно их возглас. — С места не сходить! — спокойно добавил я, выходя из своего укрытия. Красивый стройный мужчина, оказавшийся сзади, резко обернулся на мой голос, но, увидев мой взведенный «парабеллум», застыл. Вслед за ним повернулся и второй. Они глядели друг на друга, не понимая, что происходит. Ни один из них не поднял рук, но и о сопротивлении они не помышляли. Наши револьверы достаточно ясно выражали, что им не удастся даже пошевелить рукой. Безмолвный диалог двух соучастников, которые спрашивали друг друга глазами: «Сдаться или умереть?», — закончился. Игорь, словно протрезвившись от сна, покачал головой, это значило, что он решил жить. Пока человек жив, он может надеяться на спасение. — Вы слышали: руки вверх! — повторил приказ наш орджоникидзевский коллега. Оба дружка нехотя подняли руки. Владимир вытащил из кармана Игоря «браунинг». У Стася оказался «наган» — как раз того калибра, которым был произведен выстрел в затылок Зинаиды Кантакузен. Система револьвера, высокий рост Стася — все доказывало, что убийцей был именно он. Сознание мое работало четко и быстро, факты сопоставлялись один с другим, выводы оказывались ясными и бесспорными. Скоро «кадиллак» орджоникидзевского угрозыска увез Таманова и Стася. Мы приступили к обыску квартиры Зубиной. Хозяйка снова уложила младенца в колыбель, а сама без сил опустилась на кушетку. Ее умные глаза свидетельствовали, что она все поняла, что ей ясна судьба мужа. Мне жаль было эту честную женщину, которая по неосторожности и доверчивости оказалась втянутой в темную историю. — Вы хотите скрыть от меня, что Борис... — она сделала над собой усилие, но не смогла закончить фразу. «Рано или поздно, но она должна узнать», — подумал я и договорил за нее: — Борис Саидов — преступник, теперь он разоблачен и арестован. — Приблизившись к ней, я успокоительно пожал ей руку: — Ничего не поделаешь, может быть, они и вас втянули бы в свои дела, если бы мы не подоспели. — Неужели Борис... Хотя, верно, так и есть, ведь иначе вы... — Она провела языком по пересохшим губам. Потом посмотрела на ребенка, словно он мог разделить с ней неожиданно свалившееся горе, и вздохнула. — Моя вина лишь в том, что я доверилась своим глазам, — вздохнула женщина и поднялась с кушетки. — Но теперь уже поздно, делу не поможешь... — Ольга Петровна долго стояла, не двигаясь, потом посмотрела в нашу сторону, словно хотела сказать: «Чего же вы еще хотите от меня, не хватит мне моего горя?» — Мы должны обыскать квартиру, — сказал я. Зубина медленно приблизилась к нам. Видно было, что она не может больше выдерживать ударов судьбы, так неожиданно обрушившихся на нее. Умоляюще и испуганно глядя на меня, она попросила: — Пусть хоть соседи об этом не узнают. Иначе я не смогу жить в этом городе... — Невозможно. Нужны свидетели. — Тогда я приведу свою двоюродную сестру. Она живет тут же, в двенадцатом номере. — Схватив с вешалки шаль, она выбежала за порог. Хоть это и было против правил, я не стал ее задерживать, лишь знаком приказал товарищу из Орджоникидзе, чтобы он следовал за ней. Скоро Ольга Петровна вернулась в сопровождении женщины одних с ней лет. Обыск начался. Мы не смогли обнаружить ничего подозрительного, только за ширмой нашли туго набитый кожаный рюкзак. Я вынес его в переднюю комнату и положил на стол. Владимир осторожно расстегнул завязки. Заглянув в рюкзак, я увидел, что он полон всякими дорожными вещами. Пачка платков, носки, полотенце, смена белья. Под ними рука нащупала что-то тяжелое. Из рюкзака извлекли револьвер, обоймы с патронами. И без того бледная хозяйка, увидев оружие, стала похожа на покойницу. — Чей это рюкзак? — Игоря, Игоря Таманова, — нерешительно ответила она и испуганно посмотрела на свою родственницу. Мне почему-то вспомнилась Раиса, которая тоже не могла произнести без страха имя Игоря. Под обоймами я нашел завернутую в кусок черного бархата книгу. Раскрыл ее. Библия! Револьвер, патроны и библия... Книга, видать, была читаема очень часто. Я невольно засмеялся. — Для чего убийце божественная книга! — Грешник должен молиться, замаливать грехи, а безгрешному человеку и просить не о чем, — пошутил Владимир. Я снова опустил руку в рюкзак и вытащил что-то, завернутое в бархат, только на этот раз кизилового цвета. Сверток оказался короче и толще, чем библия. Это была шкатулка, черная, как вороново крыло, и блестящая, словно морская гладь, освещенная заходящим солнцем. Крышка была обита по краям золотом. Посередине — картина Репина: Иван Грозный прижимает к груди окровавленную голову насмерть раненного сына. Внимательно осмотрев рисунок, я откинул крышку. Из шкатулки на меня брызнуло каким-то фантастическим светом, переливавшимся всеми цветами радуги. — Боже, что это? — воскликнула пораженная хозяйка и посмотрела на нас такими глазами, будто именно ее уличили в преступлении. — Драгоценный камень, — воскликнул Владимир. — Граненый алмаз... Бриллиант, — проговорил я, вытаскивая из шкатулки тонкую тетрадку в пять-шесть листов. — Что там написано? — заинтересованно спросил следователь орджоникидзевского угрозыска. — Должно быть, история этого бриллианта, — ответил я и попросил хозяйку включить свет. Обыск закончился. Кроме лакированной шкатулки, не было найдено ничего, достойного внимания. Присев к столу, я раскрыл тетрадку. «Чего только не видел, чего не пережил я за эти три столетия, — так начиналась история драгоценного камня, записанная чьим-то красивым, ровным почерком со старомодными завитушками. — Но мне все еще кажется, что я появился на свет только вчера и ничего еще не видел. Долго суждено мне жить, и все это время во имя меня будут совершаться преступления. Я — не знаменитый «Кулинан», который ценится в девять миллионов фунтов стерлингов, и не «Великий Могол», и не «Звезда Востока». По величине я на два карата меньше «Египетского паши», но все же меня признают лучшим среди лучших. Я чист и прозрачен, и ни один камень не сравнится со мной по привлекающему глаз блеску и неповторимой игре цветов. Называют меня «Королевой утренней зари». Кто дал мне это имя? Нашел меня изголодавшийся, отощавший негр рано утром, на заре. И господин этого негра назвал меня этим именем, дав в награду своему рабу три кокосовых ореха. Родина моя — Южная Африка. Мои предки впервые появились в тринадцатом столетии, я же попал в цивилизованное общество с опозданием на триста лет. Испанский вельможа выменял меня у моего владельца на десять мешочков золота и два корабля с невольниками. Кто сосчитает, у скольких прославленных военачальников горел я факелом на эфесах сабель. Вельможи и военачальники охотились за мной, потому, что считался я красивейшим среди самых известных и прославленных благородных камней. Я был крепче камня, железа и стали, одним словом — крепче всего, что было создано до меня природой и человеком. Только твердый алмаз способен нанести царапину на мои грани. Подлинное имя мое — адамант, оно дано мне в глубокой древности греками. Вельможи и полководцы ничего не жалели, чтобы добыть меня и чтобы сиял я на их мечах символом мощи и непобедимости. Сколько голов слетело с плеч только потому, что они пытались насладиться моим блеском, — трудно сосчитать. Много лет и десятилетий переходил я из рук в руки, от одного владельца к другому. Австрийский император Иосиф II презентовал меня «Северной Семирамиде» — Екатерине II. Это был первый случай за все время моего существования, когда я переменил владельца без крови и золота, по доброй воле своего хозяина. Много крупных бриллиантов сверкали вместе со мной на золоченом, украшенном слоновой костью ломберном столике императрицы. Но придворные в один голос говорили обо мне: «Он самый красивый и крупный!» Долгое время не расставалась со мной царица. Но когда ее фаворит Григорий Александрович Потемкин сумел одержать победу в войне и присоединить Крым к России, она пожаловала ему вместе с титулом светлейшего князя Таврического и меня. Так второй раз перешел я из рук в руки без преступления и торга. После смерти Потемкина-Таврического я снова вернулся к императрице. Наследник ее Павел I взял меня в свою сокровищницу раньше, чем успел взойти на престол. Два года озарял я своим солнечным светом царские четки. Но затем император почему-то разлюбил меня и запрятал в свой сейф. Я находился взаперти до 1808 года, пока Александр I не вызволил меня и, уложив на бархатную подушечку, не взял с собою в Эрфурт, где должна была состояться его встреча с Наполеоном. Там русский император в знак дружбы и расположения самолично приколол меня к эфесу сабли Бонапарта. Но переменчива моя судьба. Недолго пробыл я во Франции. Маленький корсиканец, ставший повелителем всей Европы, преподнес меня в том же году своему верному маршалу Иоахиму Мюрату, которого сделал неаполитанским королем. Мюрат высоко ценил дар своего господина и не расставался со мной во время многочисленных походов неаполитанской кавалерии. В 1815 году Мюрат был осужден на смерть и казнен в городе Пиццо, и его саблю похитил какой-то итальянский солдат, который продал драгоценную саблю вместе со мной римскому мяснику за бесценок. Мясник отодрал меня от эфеса и спрятал в железный ящик, где хранил свое золото и ценности, а лезвие сабли использовал для разделывания туш. Почти полвека провел я в своем новом обиталище. В конце концов один из наследников мясника, разорившийся винодел, продал меня заезжему русскому барину. Молодой и блестящий вельможа преподнес меня своей жене, только что подарившей ему первенца. Он вошел в спальню и, немного рисуясь перед красавицей женой, небрежно кинул свой царственный подарок к ней на подушку. Словно горящий уголек, засверкал я в полузатемненной комнате.