— Вы говорили, что считали бессмысленным убивать Кантакузен, меня интересует именно это. Почему ее убили и с какой целью, куда вели ее ваши соучастники по Военно-Грузинской дороге? Игорь внимательно и долго рассматривал чернильницу на моем письменном столе. — Я вам уже рассказывал — им удалось пронюхать, что вдова адъютанта великого князя Николая Николаевича со своей дочерью живет в Тбилиси. Саидов познакомился с девушкой, притворился влюбленным, уговорил взять с собой все драгоценности, имевшиеся в доме, и бежать. Он хотел представить перед старой вдовой дело таким образом, будто ее дочь похищена. А Стась, чтобы скрыть следы, ее... — Таманов снова щелкнул пальцами. — Ясно, — прервал я его. — И еще напоследок вот что: в конце ваших показаний вы говорите о похищении девочки, но ничего не говорите о том, что с нею стало потом. Игорь передернул плечами, смешался, словно не зная, что сказать. Потом нахмурился, потер лоб и со смущенной улыбкой, такой непривычной на его лице, заговорил: — Да, да... Вы правы. О Люсане я написал очень неясно... — Смолкнув на мгновение, он упавшим голосом продолжал: — Я дал себе слово говорить только правду об этой девочке. Всю правду... Я понимаю, что мне ее больше не увидеть... Но мне было трудно... Я попытался его успокоить: — Теперь это не имеет никакого значения. — Я понимаю. Но моя жизнь уже склонилась к финишу. Если б можно было начать все сначала... — Он отвел от меня взгляд и снова уставился в чернильницу. — Да, я ее отвез из Тбилиси в Ленинград. Там живет знакомая пианистка — Римма Берлин. Я был уверен, что она примет девочку, как родную. И не ошибся... Эта чудесная женщина стала для ребенка второй матерью. За каких-нибудь пять-шесть месяцев девочка даже позабыла свое настоящее имя — Ия! — Где сейчас Ия? — Я вам сказал: в Ленинграде у Риммы Берлин. Моя Люсана прекрасно играет на рояле, поет. Чудесная девочка. Ей пятнадцать лет, но она уже совсем взрослая девушка. — Глаза Игоря заблестели, он улыбнулся любовно и мягко, словно приглашая меня разделить его радость. В тот же день Пиртахия вылетел в Ленинград. Папка из архива с делом о похищении Ии Курхули подтверждала все, что рассказал Игорь. Я вызвал к себе Ладо Курхули — отца похищенной девочки и его жену, взял у них показания. Через четыре дня из Ленинграда пришла телеграмма: Римма Берлин и Люсана вместе с Пиртахия вылетают в Тбилиси. Я чувствовал радость и гордость: человек вторично рождался на свет. Такова наша работа — приносить людям счастье, оберегать от бед... Черноглазая, стройная девушка с маленькими, почти незаметными сережками в ушах оглядывала мой кабинет, как испуганный олененок. За ней стояли Пиртахия и пожилая, полная женщина — Римма Берлин. Девушка — это Ия Курхули. В этом нет сомнения: стоит взглянуть на светлую прядку в черных, цвета воронова крыла, волосах. — Знакомьтесь, это друзья Игоря, — сказал Пиртахия, широким жестом указывая на меня и начальника отдела. — Как папа? Он жив? — Черные глаза Ии испуганно и вопросительно вглядывались поочередно в каждого из нас. — Теперь ему лучше. Ничего страшного. Он хотел видеть вас, и хорошо, что вы приехали. Римма Берлин не произнесла ни слова, пока мы все не уселись в машину. Только тогда она облегченно вздохнула и прошептала, ни к кому не обращаясь: — Слава богу, Игорь жив. — И, закрыв глаза, откинула голову на спинку сиденья, отдавшись мыслям. С первого же взгляда можно было понять, что эта приятная пожилая женщина догадалась: Пиртахия прилетел из Тбилиси в Ленинград не для того, чтобы исполнить волю заболевшего Игоря. Да и мы не очень-то походили на его друзей. Начальник велел шоферу ехать в гостиницу «Палас». В отделе нас уже ждали муж и жена Курхули. Начальник пригласил их к себе в кабинет. Успокоив взволнованных супругов какой-то шуткой, он сказал: — Из Ленинграда пришло точное описание девушки. — Он взглянул на Тамару Курхули, словно хотел ей сказать: «Не волнуйтесь, все в порядке». — И что? — с трудом проговорил Ладо. — Смуглая, черные волосы и, самое главное, — в волосах светлая прядка... — Она! Она! — воскликнула Тамара и вскочила. Так стояла она, неподвижно и молча. Но силы покинули ее, и она упала в кресло. Вызвали врача, привели женщину в чувство. Она бессмысленно улыбалась, не замечая катившихся по щекам слез. — Сегодня же в Ленинград! Я не могу ждать. — Она посмотрела на мужа и снова обернулась к начальнику: — Извините, но я мать, вы должны понять меня. Ладо, окончательно растерявшись, поглядывал то на жену, то на начальника, то на меня, не зная, что сказать. — Никуда ехать не надо. Сегодня девочку привезут из Ленинграда, и если она действительно ваша дочь... — Сегодня?! — Тамара привстала. Но начальник положил руку ей на плечо, усаживая на место. — В котором часу прилетает самолет из Ленинграда? — Он повернулся ко мне и подмигнул. Я посмотрел на часы. Было без десяти четыре. — В семь часов они должны быть здесь, — сказал я. — Итак, в 7 часов. Думаю, вы узнаете ее, если она ваша дочь... — обратился начальник к Тамаре. — И она узнает меня, обязательно узнает, пусть хоть сто лет пройдет. — Она взволнованно, дрожащими руками расстегнула ворот платья. С левой стороны на плече темнело родимое пятно, по величине и форме напоминавшее виноградный лист. — Моя Ия каждый вечер перед сном целовала меня сюда. Она не может забыть этого. Наша машина стремительно пронеслась по подъему и остановилась возле небольшого дома на улице Чайковского. Начальник отдела первым выскочил из машины и открыл дверцу, помогая спуститься Римме Берлин. Я подождал, пока выйдет растерянная Ия. Старшая из женщин уже знала все. Ие ничего не говорили, но, видимо, сердце подсказывало ей, что предстоит что-то необычное. Парадный подъезд дома, где живут супруги Курхули. Дверь отворила женщина с открытым, приятным лицом. Увидев Ию, она словно онемела и не могла двинуться с места. Потом выглянул какой-то седоусый старик, пригласил в переднюю, взял наши пальто и повесил на вешалку. Он ни на секунду не отводил глаз от Ии, словно загипнотизированный. Перешагнув порог квартиры, Ия замерла, оглядела потолок, пол, обои на стенах, как будто припоминала и не могла припомнить что-то. Посмотрела на нас: куда, мол, вы меня привели. Увидев на стене свою детскую фотографию, внимательно вглядывалась в нее несколько минут. На фото была изображена маленькая смеющаяся девочка с букетом полевых цветов в руках. Ия задумалась. Я понимал, что все окружающее казалось ей знакомым и виденным, но она не могла припомнить, когда видела все это. Так бывает, когда что-нибудь приснится. Нахмурившись подошла она к креслу, уселась в него, многозначительно глянула на Римму Берлин, которая не отходила от нее ни на шаг. В комнату осторожно заглянул Ладо, зашел, глядя все время на начальника отдела. Он, казалось, боялся посмотреть на Ию: вдруг это не она, что тогда? В его взгляде застыло выражение ожидания и страха. Дверь снова отворилась. Показалась Тамара. Она обеими руками сжимала ручку двери, — казалось, если она отпустит ее, то немедленно упадет. Наконец женщина смогла взять себя в руки. Ее широко открытые глаза медленно отыскали среди присутствующих девушку. Ия, как завороженная, поднялась ей навстречу — можно было подумать, что кто-то насильно, против воли тянул ее. На губах матери мелькнула улыбка, потом Тамара воскликнула по-грузински: — Ия, дочка! Ия? — Она прижимала к себе голову девочки, словно боясь, чтобы кто-нибудь снова не отнял у нее дочь. — Ия! Дочка! — Девушка медленно и удивленно повторила шепотом два слова. Вырвавшись из объятий Тамары, она подошла к своей детской фотографии, висевшей на стене. Снова внимательно рассмотрела ее, словно пытаясь найти ответ на какой-то мучительный вопрос. — Ты — дочь моя, Ия, — повторяла Тамара, как будто стараясь уговорить девушку, рассеять ее сомнения. Подойдя к дочери, она расстегнула пуговицу на воротнике платья и обнажила плечо. — Вот смотри! — Слезы хлынули из глаз женщины. Увидев родимое пятно, похожее на красноватый виноградный лист, Ия облегченно, словно разрешив мучившую ее загадку, вскрикнула: — Мама, мамочка! — Девушка упала на колени, обняв мать. Я оглядел собравшихся. Ладо стоял неподвижно, безуспешно пытаясь сохранить суровое и деловое выражение лица. Римма Берлин улыбалась счастливо и довольно. Начальник отдела щурил глаза, но я успел заметить, что они у него подозрительно блестели. Эпилог Выдающийся памятник грузинского искусства — икона Саванели висит на старом месте в Сионском соборе, на столбе в северо-восточном притворе. Редчайший бриллиант — «Королева утренней зари» отныне не прячется пугливо от человеческих глаз в императорских сокровищницах и не блестит грозным светом на эфесах сабель знаменитых военачальников. Этот драгоценный камень, первый среди первых, будет сотни лет поражать взоры многих поколений. И никогда больше ради него не прольется человеческая кровь. Ия Курхули — ей теперь уже за сорок — давно уже стала счастливой женой и матерью. В память о далеком прошлом у нее осталось прежнее имя — Люсана — и маленькие золотые сережки в ушах. Раиса? Шесть десятков лет, среди которых были годы трудные и бурные, наложили на нее отпечаток. Но она по-прежнему ходит, гордо выпрямившись и высоко неся голову, довольная своей судьбой.