— Кто-нибудь у тебя остался? — Никого. Мать померла давно. В прошлом году я окончила в Ставрополе школу и вернулась домой. — Ты видела, как вешали твоего отца? — Нет, не видела, я ведь последнее время не жила дома. Отец прятал меня в лесу, в шалаше. — Так почему же вчера ты очутилась дома? — Накануне отец приходил два раза, приносил еду. И ночью меня проведал. А вчера весь день его не было. Я растревожилась и прибежала домой, а батюшка... — Хорошо, что хоть ты не попала им в руки. Теперь тебе нужно о себе позаботиться. Мне очень хотелось сказать ей о своих чувствах, но я понимал, что сейчас говорить об этом не время. Мария, задумчивая и печальная, сидела, безучастно перебирая бахрому платка. Казалось, она забыла о моем присутствии. Я встал. — Нужно спешить. Осталось уже совсем немного. Мария спросила: — Куда мы идем? — Пройдем этот лес и выйдем к дому одного моего старого знакомого. Там можно побыть до ночи, а потом он переправит нас через реку. Сказав это, я тут же спохватился: ведь на том берегу находятся белые, от которых Марии нужно скрываться. — Через реку? — Мария испуганно посмотрела на меня. — Но ведь там белые! Нет, я туда не пойду! — Послушай, Мария! Здесь, где тебя знают, нельзя оставаться. Сейчас нет никакой возможности перебраться к красным, белые охраняют границы так, что и птица не пролетит. Я пошел в эту сторону, потому что знаю, здесь более легкий и надежный путь. Мы спокойно сможем жить в тылу, подальше от фронта, в безопасности. А там время покажет, как нам поступить. Там у меня свои люди, они укроют нас. Верь мне, я не сделаю ничего такого, что может послужить тебе во вред. Ну, пошли! — решительно произнес я. По мере того, как я говорил, тень недоверия исчезала с ее лица, и она уже дружелюбнее смотрела на меня. Мария сунула руки в рукава телогрейки. Я взял свою шинель, накинул ей на плечи, как бурку, и мы отправились в путь. Некоторое время шли молча. Северный ветер налетал на деревья, срывал с них листья. На горизонте показалась темная туча. Мы прошли лес, вышли в поле, заросшее высокой травой. Слева показалась река Верхняя. Из соснового леса тонкими струйками поднимался голубой дымок. Вскоре мы увидели и сам дом. Это была усадьба «нашего человека». Было тихо, как перед бурей. Низко, совсем низко пролетела стая птиц. — Погода портится, — проговорила Мария. — А мы уже пришли, — ответил я и указал на дом. — Хорошо, если хозяин еще жив. А то, может, и его растерзали эти звери, — сказала девушка. — Почему ты думаешь, что и его убили? — удивился я, будто ничего не знал о хозяине. — Я знаю его. Он помогал красным. И если повесили моего отца... — Откуда ты знаешь, кому он сочувствовал и помогал? — Как мне не знать? Он часто ходил к отцу. Они были друзьями, ничего не скрывали друг от друга. Теперь мне стало ясно, кто навел наших на отца Марии. Мне было искренне жаль девушку, но в то же время я был рад тому, что наш ставленник был верен нам. — Все равно придется хотя бы зайти к нему, узнать, жив он или нет, — сказал я и пошел вперед. Уже в воротах Мария спросила меня: — Знать бы хоть, как вас зовут... Я назвал ей свое имя и фамилию. Она, остановившись, посмотрела на меня с радостным удивлением. — Так вы грузин! Отец часто говорил, что грузины хороший народ, добрый, верный, — сказав это, она взяла меня за руку. Дата поднялся с койки, с негодованием посмотрел на офицера. — Не знала, бедняжка, что хвалит убийцу отца! — Почему убийцу? Разве я повесил его? — Не все ли равно: ружье охотника поразит лань или ее разорвут разъяренные охотничьи собаки?.. Ну, да, продолжай! Тория видел, разумеется, что Букия возмущен его поступками, с трудом сдерживает себя, и все же продолжал свою исповедь. И не потому, что его мучила совесть и чистосердечным рассказом хотел он облегчить свою душу. Он ни в чем не раскаивался, он и в будущем будет поступать так же, его не остановят ни слезы, ни кровь, он верный слуга царю и отечеству. А рассказывает он все это потому, что у него нет другого выхода. Он не так уж глуп, чтобы не предвидеть возможных последствий искренней исповеди шкиперу «Чайки», но если не он сам, то один из пассажиров сделает это. И его надо опередить. Офицер разведки вынужден рассказать то, чего все равно нельзя будет скрыть, рассказать так, чтобы обезоружить шкипера своей искренностью, чтобы пробудить в нем сочувствие к себе. И Тория продолжал: — Хозяин был дома. На мой условный стук он открыл дверь. Увидев Марию, отшатнулся и застыл на месте, не зная, что и сказать. Придя в себя, вопросительно посмотрел на меня. — Дядя Петро... — вскрикнула девушка надтреснутым голосом, не заметив замешательства хозяина, обняла его и прижалась к груди. Петро заплакал. Я молча стоял рядом. Петро понял, что я увел дочь большевика не ради мщения, и ласково погладил ее по голове. — Будет, дочка, будет, — уговаривал он Марию, ведя ее в дом. А я все стоял и молчал. Мне было жаль Петро. — Георгий искоса взглянул на Дата, умолк и задумался. Глава четвертая ПЕТРО ЖУК Петро Жук был высокий, крепкий и не старый еще казак, сорока пяти лет. В волосах его не было еще седины. Но за последнее время он сильно сдал. Лицо его сморщилось и потемнело, как кора дуба, плечи поникли. Казалось, он утратил всякий интерес к жизни, хотя и трудился каждый день от зари до зари то в саду, обнесенном колючей проволокой, то на опушке леса, где у него было около двух десятин земли. Вернувшись в дом разбитый и усталый, валился он на лавку передохнуть, а потом снова принимался за работу, шел в хлев, как с людьми, разговаривал там с лошадьми и коровами, отводил душу и с тоской вспоминал те недавние еще времена, когда был счастлив и на душе было легко и спокойно. И ведь как все ладно складывалось. В доме достаток, жена — красивая, работящая, сын подрос, окончил техническое училище, назначили его главным механиком на маслобойном заводе в Екатеринодаре. Какой пир устроил тогда Петро Жук! С утра до вечера со стола не убиралось угощение, не уходили гости. Всем хотелось посмотреть на сына Петро, на ученого человека. Почему же теперь Петро так печален? Дом у него по-прежнему полная чаша. И жена по-прежнему рядом и полна сил. Андрей жив и здоров. Как будто бы все так, как и раньше. Но вот Петро как будто подменили. Правда, в мире стало ох как неспокойно. В России идет гражданская война, вот уже и сюда докатилась. По эту сторону реки Верхняя — красные, с той — белые. Петро не очень-то понимал, кто прав, кто неправ, — красные или белые. Правда, сын Андрей пытался как-то растолковать отцу, что к чему, но давно уже не видел Петро сына, а где уж самому ему разобраться во всем, когда он даже имя свое толком написать на бумаге — и то не может. Все удивлялись, видя Петро таким подавленным, и, вспоминая его прежний добрый и веселый нрав, старались разгадать причину печали, но постепенно привыкли к перемене в нем и отступились. Жена не могла понять, что же терзает Петро, что могло раздавить такого крепкого человека? — Петро! Скажи, что с тобой, откройся! Глядишь, и полегчает, спадет гора с плеч, — уговаривала она мужа, горестно вздыхая. — Уймись, баба, сколько раз говорить: захворал я. Не знаю, встану утром, не встану! А тут еще ты... — неохотно отвечал Петро и отворачивался. — Не болью ты мучаешься! Я ведь вижу! — украдкой вытирала слезы жена. Плакать над живым казалось ей грехом. — А может, вести недобрые об Андрее? — со страхом спрашивала у мужа бедная женщина. — Не сегодня-завтра на тот свет отправлюсь, а ты только о нем думаешь. Сын, не помнящий ни отца, ни матери! Зачем мы ему сейчас? Вырастили, человеком сделали, а он забыл нас, глаз не кажет... Марфа верила, что забытый сыном Петро чувствует себя несчастным и оскорбленным. Сердце ее наполнялось жалостью, она искала для Петро добрых, ободряющих слов. Но проходило немного времени, и Марфа вновь предавалась отчаянию. Что, если Петро скрывает горькую правду? Что, если Андрей в опасности? Как-то раз, когда Петро с утра ушел в лес за дровами, у ворот появился молодой парень и спросил хозяина дома. Узнав, что тот ушел со двора, сказал, что привез письмо из Екатеринодара. Марфа долго не могла произнести ни слова, потом, плача от радости, попросила прочесть письмо. Андрей писал, что жив, здоров, тревожится за родителей. Незнакомец ушел. Петро вернулся домой к вечеру. Счастливая Марфа дала ему письмо, но Петро радости, которой ждала Марфа, не обнаружил. Тяжелым взглядом поглядел он на жену и через силу усмехнулся. Марфа поняла, что не обида и не тревога за сына — что-то другое, неведомое ей, — вот уже столько времени терзает Петро. Сама она была счастлива сегодня и удивлялась только, как могла пить, есть, спать, дышать вчера, позавчера, не зная, — жив ли тот, кто для нее дороже всех, — ее сын. Ее тревожил Петро. Неужели он и вправду болен, и эта хворь так иссушила его, что в нем стерлась даже любовь к единственному сыну? Она с удивлением глядела на мужа, отворачивавшегося от нее и прятавшего взгляд. Если Петро не думает об Андрее, значит, не жить ему на этом свете, — утирала она уголком платка набежавшую слезу. Могла ли она знать, что причина всех перемен, происходящих с ее мужем, была именно в его безграничной любви к сыну. Много раз хотел Петро поделиться своей тайной с Марфой, но боялся, что не встретит в ней сочувствия и понимания. Часто Петро уединялся, вспоминал прошлое, мельчайшие подробности того дня, который так круто повернул его жизнь. ...Было тихое летнее утро. Петро сидел у реки и с грустью поглядывал на другой берег, где ему принадлежал клочок земли, который он обрабатывал с любовью и старанием. Весной он спешил туда с плугом, а осенью собирал хороший урожай. Амбар его никогда не пустовал. А сейчас больно даже глядеть в ту сторону. Белые перекопали всю землю, вырыли окопы и так укрепили берег, что и птичке туда не залететь. Говорили, что белые грабят население. Тех, кто пытается протестовать, бросают в тюрьму, а то и кончают на месте. Здесь, в деревне Петро, стоит отряд красных. Но такого беззакония никто не видит. Бедняки даром возят из леса дрова. Безземельные получили наделы. Большевики говорят, что нужно установить равенство, уничтожить бедность. А белые кричат: «Красные вас обманывают! Укрепятся, отнимут у вас все». Петро хочет докопаться до правды, думает: кто же протянет руку помощи трудовому человеку? Сам-то он всегда был тружеником. Покойный отец двадцать лет батрачил, из хлева не вылезал, чтобы скопить немного денег да купить участок землицы на опушке и поселиться на ней. Сколько нужды и унижений испытали они с отцом, чтобы построить дом, прокормить семью. Потом встали на ноги, Андрея в люди вывели, выстояли, благо, бог наградил здоровьем да силищей, не то худо пришлось бы. А сейчас тревожно. Хотя в доме по-прежнему довольство, покоя нет. Сын Андрей остался на той стороне, где белые. Вестей от него нет. И кто знает, как все обернется. Не дай бог поскользнешься — бедность да нужда тут как тут, скрутят по рукам и ногам — не вырвешься. Большевики вот толкуют: земля крестьянам, власть народу, права всем равные. Хорошо бы, да поверить боязно. Вот Марфин племянник Сергей Вахов, слесарь из Лабинской, тот верит. Не раз толковал он с Петро о большевиках, говорил, что тот, кто работает, тот и должен быть хозяином на земле, что этому учит Ленин, вождь всех трудящихся, и книжку, Лениным написанную, показывал. Отец Сергея был кузнец. Как и Петро, надрывался на работе, чтобы вырастить оставшегося без матери сына, да умер, когда тот был еще маленьким. Потом Сергея растил Петро, растил честным, работящим парнем. Бог наградил Сергея крепким здоровьем, умом, смелостью. Любил Петро своего воспитанника.