— Не вздумай прыгать, разобьешься! — крикнул мне в ухо всадник, и я по голосу узнала Федьку, адъютанта Шкуро. Мы мчались по городу, сопровождаемые звуками выстрелов. Федька гнал лошадь без оглядки. Мы перешли вброд Кубань, и вскоре всадник остановил коня перед приземистым домом. Он вынул револьвер, выстрелил два раза и свистнул по-разбойничьи. Со двора донесся волчий вой. Мною овладел отчаянный страх. Федька спрыгнул с коня, помог сойти мне и тоже завыл волком. Из темноты вышли и подскочили к нам двое. — Насытились, волки? — спросил их Федька и захохотал. — На заводе ничего съестного не осталось, а водки и пива вдоволь нахлебались, — пьяно захихикал один из них. На воротах висела дощечка с надписью: «Пивоваренный завод». — Собирай сотню, Шкуро вот-вот явится. — А это кто? — Цветочек из чужого сада. — Кто сорвал? — Генерал. — Везет ему! — Не болтай лишнего, зови сотника, сукин сын! — рявкнул Федька и вдруг растянулся на земле, будто его скосила пуля. Приложившись ухом к земле, весь превратился в слух, потом вскочил на ноги, как ужаленный, и закричал: — Генерал едет! Сотня конников высыпала на дорогу. На повороте показались два всадника. Шкуро на всем скаку остановил взмыленного коня, поднял руку, привстав в стременах, бросил гордый взгляд на отряд и крикнул зычным голосом: — Здорово, орлы! Сотня ответила громогласными криками. Генерал обратился к Федьке и велел подать мне лошадь. Адъютант подвел ко мне черного скакуна. Мы отправились в путь. Впереди скакал Шкуро. Рассветало, когда наш отряд вступил в Темиргоевское. От Усть-Лабинской до этого местечка мы проехали без малого пятьдесят верст. Появление сотни Шкуро подняло всех на ноги. Все чуть ли не под ноги стлались своевольному генералу. Местечковые старшины заискивающе глядели в глаза и угодливо спрашивали, где он пожелает остановиться, чем угостить его соколов? Генерал отмахивался: — Я вполне полагаюсь на вас, но если к моему возвращению стол не будет накрыт, от вашего Темиргоевского камня на камне не останется. Мы снова отправились в путь. Проехали около пяти верст и остановились у маленькой хатки в глухой деревне. Шкуро сам снял меня с коня, погладил по щеке и сказал: — Не горюй, в золоте и серебре будешь жить, как царица. Из избы навстречу нам вышла миловидная полная женщина лет сорока, внимательно оглядела меня: — Где нашел такую кралю, дьявол этакий! — Не твое дело. Перекрестись, сглазишь еще. — Потом указал на сотню, которая разбрелась по проселочной дороге. — Не то брошу я тебя голодным волкам! В хате царила чистота и тишина. Мне, отупевшей от отчаяния и усталости, хотелось хоть ненадолго прикорнуть где-нибудь, закрыть глаза и забыться. Шкуро посмотрел на меня, улыбнулся и обратился к хозяйке: — Я вернусь в Усть-Лабинку, успокою генералов, а ты, Евпраксия Михайловна, холи да береги мою девочку. Затопи баньку, накорми, дай отдохнуть. Вечером вернусь. Шкуро вышел из хаты, за ним — Евпраксия. Со двора донесся их громкий разговор. — Никого не оставляешь? — спрашивала женщина. — Никого. Видишь, какая тихая. Не бойся, никуда не уйдет. Генерал уехал. Я осталась под присмотром Евпраксии. Мне хотелось поскорее заснуть, чтобы ничего не видеть, не слышать. Я легла, но уснуть не могла. Мне было страшно. Попала из огня да в полымя. Хозяйка оказалась шутницей и болтуньей, и мне становилось легче, когда она входила в комнату. Так и не уснув, я поднялась и стала помогать хозяйке по дому. Та, видимо, думала, что я вполне довольна судьбой, и часто оставляла меня одну, не опасаясь, что я исчезну, выходила то к соседям, то в огород. Потом она прилегла, сказав, что часок соснет. Я поставила себе стул в сенях. Что же делать, как бежать отсюда? Куда? Из комнаты раздавался храп хозяйки. Я тихонько вышла во двор. За хаткой Евпраксии Михайловны стоял высокий дом с черепичной крышей. Я подошла к забору и заглянула в соседний двор. У конуры на цепи дремала собака. Копались в мягкой черной земле куры. Кто-то быстро сошел с задней лесенки дома. Человек показался мне знакомым, и когда я присмотрелась к нему, то едва удержалась от крика. Это был Митя, мой двоюродный брат! Он нес в котелке еду для собаки. Позвать я его, конечно, побоялась и хрустнула веткой, чтобы он обернулся. Увидев меня, он оторопел от удивления и неожиданности. Я приложила палец к губам. Он понял, подошел к забору и, став ко мне спиной, тихонько шепнул: — Стань за дерево, чтобы никто не увидел тебя, и расскажи, как ты очутилась в этом доме. Я торопливо стала рассказывать ему, как попала сюда. Узнав обо всем, Митя задумался и потом решительно сказал, что нельзя терять ни минуты и уходить, как только наступит вечер. Сам он бежал из своей деревни, где оставил разгромленный дом, убитых родителей, и сейчас батрачит у кулака, соседа Евпраксии Михайловны, но собирается податься в сторону Туапсе, там сейчас красные. Мы условились, где встретиться, когда стемнеет, и я вернулась в дом, сама не своя от радости. Евпраксия уже проснулась и лениво потягивалась в постели. Предложила лечь и мне. Я прилегла. Разговорчивая хозяйка стала рассказывать о себе. Оказывается, Шкуро был дальним ее родственником. К власти пробился благодаря исключительной наглости и жестокости. — Сколотил сначала на Кубани отряд из казаков-богатеев, — рассказывала хозяйка, — беспощадно убивал красных. Потом поступил к Деникину, стал командовать корпусом. Такой бешеный, не приведи господи! Бандитов, которые привели меня к Евпраксии Михайловне, она называла «волчьей сотней». В их обязанности входило охранять Шкуро. «И впрямь волки», — подумала я. Хозяйка моя не говорила прямо, но давала почувствовать, что я несчастна, что мой похититель — человек безжалостный, что ничего доброго меня не ждет. Я ничего не рассказывала Евпраксии Михайловне о себе, о гибели отца, о своих невзгодах. Но и сегодня я уверена, что она в глубине души сочувствовала мне, но из страха перед Шкуро ничем помочь не смогла бы. Вечерело. Я закрыла глаза, притворилась спящей. Заснула и хозяйка. Улучив минуту, я осторожно вышла из дома... Всю ночь мы с Митей шли без передышки. Митя по звездам находил нужное направление. Шли мы долго. Днем спали, ночью пробирались к морю, к югу. На третий день, наконец, наткнулись на передовой отряд красных. А что было дальше, ты знаешь. — Молодец, Митя! — сказал Вася, с одобрительной улыбкой взглянул на товарища, спавшего мертвым сном, и снова обернулся к Марии: — Воображаю, как генерал расправился с Евпраксией Михайловной! — Да уж, наверное, не поздоровилось бедняжке... Ну, а теперь давай хоть немножко поспим, — сказала Мария и повернулась к стене. Глава одиннадцатая ОНИ ОСТАВЛЯЮТ ГОРОД Было за полночь, когда Митя проснулся от условленного стука в дверь. Поспешно разбудил Васю и Марию. Мария зажгла свечу, и Вася отпер дверь. Вошел комендант Сигуа, за ним ввалился верзила Дзаргу. Ребята молчали и с боязливым ожиданием смотрели на вошедших. — Здравствуйте! Потревожили ваш сон? Делать нечего. — Сигуа с добродушной улыбкой огляделся и, как свой человек, присел на постель. — Дзаргу должен был прийти пораньше, но Тория, — он посмотрел на Марию, — поднял такой скандал, что невозможно было отлучиться. Мария побледнела от страха. — Тория обвинял меня в том, что я способствовал бегству красных агентов. Обшарил с особым отрядом весь город. Взял в помощь гвардейцев. — Сигуа насмешливо улыбнулся. — Вернулся с пустыми руками. Хвастался, правда, что перекрыл все дороги, ящерице не проскользнуть. Взволнованные ребята с отчаянием глядели друг на друга. Митя сказал: — Эх, надо было сразу уходить из города. — Как же нам быть? Выходит, из этой комнаты шагу ступить нельзя? — Мария растерянно смотрела на Сигуа. — А если и здесь найдут? — спросил дрогнувшим голосом Митя. Вася держался спокойно. Только время от времени с сомнением посматривал на Сигуа и Дзаргу, пытаясь понять, кто же, в конце концов, эти люди, добрые чувства руководят ими или злые. Он спрашивал самого себя: а зачем, собственно, коменданту особого отряда меньшевистского правительства беспокоиться о каких-то чужаках и ссориться с белым офицером?! Сомнения не остались незамеченными.