Дети парами и поодиночке показывались на берегу, выныривая из-за дрожащего марева. И тогда взгляд сначала притягивался к пляшущему на песке черному упырю и лишь затем поднимался выше и различал бегущего человека. Упыри были тени, сжатые отвесным солнцем в узкие лоскутья под торопливыми ногами. Ральф еще дул в рог, а к площадке над бьющимися черными лоскутьями уже неслись двое последних. Двое круглоголовых мальчиков с волосами, как пакля, повалились ничком и, улыбаясь и тяжко дыша, как два пса, смотрели на Ральфа. Они были близнецы и до того одинаковы, что в это забавное тождество просто не верилось. Дышали в лад, улыбались в лад, оба здоровые и коренастые. Губы у близнецов были влажные, на них будто не хватило кожи, и потому у обоих смазались контуры профиля и не закрывались рты. Хрюша склонился над ними, сверкая стеклами очков, и между кличами рога слышно было, как он заучивает имена: — Эрик, Сэм, Эрик, Сэм. Скоро он запутался; близнецы трясли головами и тыкали друг в друга пальцами под общий хохот. Наконец Ральф перестал дуть и сел, держа рог в руке и уткнувшись подбородком в коленки. Замерло эхо, а с ним вместе и смех, и настала тишина. Из-за блестящего марева на берег выползало черное что-то. Ральф первый увидел это черное и не отрывал от него взгляда, пока все не посмотрели туда же. Но вот непонятное существо выбралось из-за миражной дымки, и сразу стало ясно, что чернота на сей раз не только от тени, но еще от одежды. Существо оказалось отрядом мальчиков, шагавших в ногу в две шеренги и странно, дико одетых. Шорты, рубашки и прочий скарб они несли под мышкой; но всех украшали черные квадратные шапочки с серебряными кокардами. От подбородка до щиколоток каждого укрывал черный плащ с длинным серебряным крестом по груди слева и наверху с треугольным жабо. От тропической жары, спуска, поисков пищи и вот этого потного перехода под палящим небом лица у них темно лоснились, как свежепромытые сливы. Вожак отряда был облачен точно так же, только кокарда золотая. Ярдах в десяти от площадки его люди по команде встали, задыхаясь, обливаясь потом, качаясь под нещадными лучами. Сам он отделился от них, вспрыгнул на площадку в разлетающемся плаще и со света щурился в почти непроглядную темень. — Где человек с трубой? Ральф догадался, что после солнца ему ничего не видно. — Человека с трубой тут нет. Это всего лишь я. Мальчик подошел к Ральфу вплотную, сверху глянул на него и скроил недовольную мину. Вид светловолосого мальчишки с кремовой раковиной на коленях его, кажется, не впечатлил. Он сразу отвернулся, взмахнув черными полами. — Значит, и корабля нет? Под взметнувшимся плащом он был тощий, высокий, костлявый, из-под черной шапочки выбились рыжие волосы. Лицо, все в веснушках и складках, было противное, но не глупое. И на этом лице горели голубые глаза, в них металась досада и вот-вот могла вспыхнуть злость. — Значит, взрослых нет? Ральф ответил, уже ему в спину: — У нас собрание. Присоединяйтесь. Мальчики в плащах начали ломать строй. Высокий на них прикрикнул: — Хор! Стоять смирно! Устало, покорно хористы снова втиснулись в строй и, покачиваясь, стояли на солнцепеке. Кое-кто все же отважился хныкать: — Меридью… Ну, Меридью же, ну, можно мы… А потом один хлопнулся ничком, и строй смешался. Упавшего взгромоздили на площадку и положили. Меридью посмотрел на него пристально и не утратил выдержки. — Ладно. Садитесь. А этот — ну его, пускай лежит. — Но как же, Меридью… — Он вечно в обморок падает, — сказал Меридью. — И в Аддис-Абебе, и в Гибралтаре. И на утренях плюхался прямо на регента. Последнее замечание вызвало смешки хористов, которые черными птицами на жердочках обсели поваленные стволы и не сводили глаз с Ральфа. У них Хрюша не стал спрашивать имена. Его устрашило ведомственное превосходство и уверенная начальственность в голосе Меридью. Он притаился за Ральфом и занялся своими очками. Меридью снова повернулся к Ральфу. — Значит, здесь нет ни единого взрослого? — Ну да. Меридью тоже сел и всех обвел глазами. — Итак, самим надо выпутываться. Хрюша из-за плеча у Ральфа позволил себе вставить: — Поэтому Ральф и созвал сбор. Чтобы решить, чего нам делать. Мы пока что у всех спросили, кого как звать. Вот это Джонни. Эти двое, они близнецы, Сэм и Эрик. Кто Эрик? Ты? Нет, это Сэм… — Я Сэм… — А я Эрик. — Я всем предлагаю познакомиться, — сказал Ральф. — Я, например, Ральф. — Так мы ведь уже, — сказал Хрюша. — Мы же только что спрашивали. — Мы не младенцы, — сказал Меридью. — С какой стати мне называться Джеком? Я — Меридью. Ральф посмотрел на него искоса. Да, это был голос человека серьезного, который знает, чего он хочет. — Потом этот, — Хрюша уже разогнался, — ой, я забыл… — Ты чересчур много болтаешь, — сказал Джек Меридью. — Заткнись, Жирняй. Раздались смешки. — Вовсе он не Жирняй, — крикнул Ральф, — его истинное имя — Хрюша! — Хрюша! — Хрюша! — Ой, Хрюша! Тут раздался настоящий взрыв хохота, хохотали все, даже самые маленькие. Смех вдруг сплотил мальчиков, и только Хрюша остался вне этого тесного дружеского кружка. Он залился краской, насупился и опять занялся очками. Наконец смех замер и продолжалась перекличка. Был тут Морис, второй в хоре по росту после Джека, но плотней; он все время улыбался. Был тощий дичок, которого никто не знал; погруженный в себя, он скрытно держался в сторонке. Пробормотал, что зовут его Роджер, и снова умолк. Билл, Роберт, Харольд, Генри; тот мальчик из хора, который упал в обморок, теперь сел, прислонясь к пальмовому стволу, бледно улыбнулся Ральфу и назвался Саймоном. Потом Джек сказал: — Надо решить, как нам спасаться. Пронесся гул голосов. Совсем маленький мальчик — Генри — объявил, что он хочет домой. — Тише вы, — проговорил Ральф рассеянно. Он поднял рог. — По-моему, чтобы решать, сначала надо выбрать главного. — Главного! Главного! — Главным могу быть я, — без обиняков сказал Джек, — потому что я староста и я запеваю в церкви и до-диез могу взять. Снова гул голосов. — Ну и вот, — сказал Джек, — я… Он запнулся. Черненький — Роджер — наконец-то расшевелился, он предложил. — Давайте проголосуем. — Ага! — Голосуем за главного! Выборы оказались забавой не хуже рога. Джек, было, начал спорить, но кругом уже не просто хотели главного, но кричали о выборах и чуть не все предлагали Ральфа. Никто не знал, почему именно его; что касается смекалки, то уж скорей ее проявил Хрюша, и роль вожака больше подходила Джеку. Но Ральф был такой спокойный, и еще высокий, и такое хорошее было у него лицо; но непостижимее всего и всего сильней их убеждал рог. Тот, кто дул в него, а теперь спокойно сидел на площадке, держа на коленях эту хрупкую красивую штуку, был, конечно, не то, что другие. — Который с раковиной! — Ральфа, Ральфа! — Пусть с трубой будет главный! Ральф поднял руку, прося тишины. — Хорошо. Кто за Джека? С унылой покорностью поднялись руки хористов. — Кто за меня? Руки всех, кто не в хоре, кроме Хрюшиной, тут же взлетели вверх. Хрюша посмотрел, подумал и тоже нехотя потянул руку. Ральф посчитал: — Значит, главный — я. Все захлопали. Хлопал даже хор. Лицо у Джека вспыхнуло от досады, так что исчезли веснушки. Он дернулся, хотел встать, раздумал и снова сел под длящийся грохот рукоплесканий. Ральф смотрел на него, ища, чем бы его утешить. — Хор, конечно, остается тебе.