Когда все было выпито и съедено, студенты начали расходиться. Надя вышла из аудитории последней. Отстав от остальных, она спускалась вниз, и с каждой ступенькой шаги ее замедлялись. Уже почти на первом этаже Надя остановилась, резко повернулась и пошла обратно. – Вы что-то забыли? – спросил Андрей Мстиславович, надевающий куртку. – Да… Нет… А где же ваша «Амбра?» – «Амбра»? – Да. Вы не взяли? – Ну почему же, взял. Хотите выпить? – Хочу, – ответила она и сняла расстегнутое пальто. – А товарищи вас не потеряют? – У них полбутылки осталось, без меня справятся. – Ну тогда давайте выпьем еще немного. Лялин положил свою куртку рядом с Надиным пальто. Их одежда походила на два гигантских листа, упавших с дерева рядом: красный и коричневый. Они сели рядом за преподавательским столом, и Лялин достал золотую фляжку. Сегодня «Амбра» показалась Наде еще вкуснее, чем когда она попробовала напиток в первый раз. После третьего глотка осмелевшая Надя спросила: «А можно я потрогаю ваши волосы? Мне очень хочется знать, какие они на ощупь». «Можно», – ответил Андрей Мстиславович и послушно наклонил голову. Надина ладонь легко коснулась его прически. Ей показалось, что она трогает мягкое плотное облако. Надя убрала руку, встала, подошла к окну и посмотрела во двор, на крышу читального зала, обитую жестяными листами. На самом деле ее внимание было совсем не за окном, а сосредоточилось на человеке, которого чувствовала за спиной, и он подходил все ближе. Почувствовав поцелуй на своем плече, чуть пониже шеи, Надя обернулась. – Что ты так на меня смотришь? Еще скажи, что тебе было неприятно. – Когда будет неприятно, я скажу, – ответила она и, подняв лицо, почувствовала, как борода прикоснулась к ее щеке. Дом Герцена замер, прислушиваясь к их дыханию. Нигде не скрипнула дверь, не пошевелилась оконная рама. Этот особняк как никто другой знал – основа самого верного, самого сильного слова – любовь. И никогда ни один смертный не создаст лучше созданного им в любви. – Ты мне понравилась с самого начала, – сказал он, не разнимая рук, словно боялся, что Надя сейчас вырвется и убежит. – Вы мне тоже. С первого взгляда. – Мы все еще на вы? – удивился Лялин. – Ты… – смутилась она. – Ты мне тоже понравился. Наде показалось, будто они внутри сияющего огненного шара, и теперь им обоим нет выхода из объятий друг друга. Точно также, как ей, однажды попавшей сюда, невозможно уйти из дворика Литинститута. – А хочешь, давай поедем куда-нибудь? – Лялин дотронулся до ее щеки. – Поедем, ну… например, в Париж? Хочешь? – Прямо сейчас? – А почему нет? Сбежим на неделю – никто не заметит. – Хочу, но… – Но что? – Не знаю, – улыбнулась Надя. – Наверное, ничего. То есть, наоборот. С вами, ой, с тобой… В Париж. Надя засмеялась, настолько фантастично и в то же время просто прозвучало его предложение. Она бы поехала с ним куда угодно. Позови ее Лялин в Архангельск, Балашиху или же сейчас остаться на ночь здесь, Надя была бы одинаково счастлива. Когда они вышли на крыльцо, во дворике уже никого не было. Лялин предложил поймать машину до ее дома, ссылаясь на то, что Надя выпила слишком много «Амбры». Но она отказалась, сказав, что ей нужно встретиться с подругой. На самом деле Надя хотела немного побыть одна, собраться с мыслями и как следует насладиться ошеломительным мгновением, в несколько секунд изменившим течение ее жизни. Так меняет русло реки огромный метеорит, внезапно упавший с неба. То, что жизнь изменилась, она ощущала всем своим существом, хотя пока не было тому никаких доказательств. Надя шла по бульвару, ощущая где-то под сердцем ослепительное пламя, пылающее все ярче и ярче. Счастье растворилось в ней и стало ей самой, изменив этот мир навсегда. 14. На дне двора-колодца Надя и Андрей Мстиславович договорились встретиться на следующий день в Богословском переулке, рядом с церковью, напротив розовой колокольни. После последней пары Надя пошла не как обычно, направо, к метро, а вниз по Большой Бронной, в сторону Спиридоновки. Когда она свернула в переулок, Андрей Мстиславович стоял там и смотрел на часы. – Мне кажется, твои часы преподавателя спешат, – улыбнулась она после того, как они неуклюже столкнулись лицами в приветственном поцелуе. – Немного спешат, да. Я их специально подвожу, чтобы не опаздывать. Пойдем? – Вот оно что! А говорил, я опаздываю! Ладно. Пойдем! А куда? – Хочешь кофе? – Я бы сначала прогулялась. Пока погода хорошая. Давай по бульвару? Они перешли дорогу и, свернув рядом с памятником Есенину, пошли в сторону Никитской. Надя поправила рыжую шляпку и взяла Лялина под руку: – У тебя есть «Амбра»? – А не много ли вы пьете? – Много. Как и положено поэтам. Наливай! Надя и Лялин шли по бульвару, останавливаясь или сворачивая на боковые дорожки, чтобы выпить «Амбры» или поцеловаться. Легкие прикосновения и блаженное чувство общего существования их двоих – стихия происходящего охватила Надю, затапливая все ее сознание. Они шли рядом, и ей хотелось, чтобы эта прогулка длилась вечно. Ей было легко идти рядом с ним. У Нади был один рецепт, с помощью которого можно определить, твой это человек или нет: для этого достаточно прогуляться с мужчиной по улице. И если идти рядом хорошо, значит, все в порядке. Когда совпадают скорость, выбор направления, расстояние. А когда вместе неудобно, двое не попадают в шаг, один отстает или идет быстрее, на поворотах происходят столкновения – скорее всего, это означает, что и в жизни таким людям идти вместе незачем. Причем удобно должно быть обоим. На первый взгляд, мелочь, но на самом деле – это важно. Какие могут быть отношения, если вместе неудобно даже идти по улице? В конце бульвара Лялин спросил, хитро прищурившись: – А хочешь, я тебе покажу писающего Тимирязева? – Как это? – удивилась Надя и покачала фляжкой, чтобы проверить, сколько они уже выпили. – А у вас не было такой шутки? Смотри. Они обошли памятник Тимирязеву сбоку, и Надя захихикала: если смотреть при определенном ракурсе, действительно казалось, что биолог-естествоиспытатель справляет малую нужду, нимало не стесняясь гуляющих горожан. – Класс! Как вы до такого додумались? – Да вот в студенческие годы придумали… – А ты что окончил? – Филфак МГУ. – Так ты не из Лита? – Это препятствие? – Да нет, просто я почему-то думала, ты наш. – А чей же я? Я люблю Литинститут. – Вот это правильно! После встречи с Тимирязевым Надя и Лялин свернули в переулки недалеко от ТАССа. Когда в Леонтьевском они проходили мимо двухэтажного желтого особняка, Лялин остановился и достал из кармана маленький фотоаппарат. – Сколько здесь проходил, все думал – потом, потом. И так несколько лет, представляешь? – сказал он, ловя в объектив центральный маскарон – свирепое лицо бородача, которого тянули за усы два шаловливых ангелочка. – Несколько лет хотел сфотографировать этот дом? – Не дом, только маскарон. Я давно собираю фото маскаронов, у меня много альбомов. Сам фотографировал, проявлял, печатал. Если захочешь, как-нибудь покажу… – А почему именно маскароны? – Маскарон – душа дома. Это только на первый взгляд они на одно лицо. А если сравнивать, у них тысячи выражений, оттенков, и каждый уникален. Я когда листаю свои альбомы – отдыхаю. Меня это успокаивает. – Да, ты же и стихотворение прочитал про маскароны на вечере! Мне понравилось. А самый первый в коллекции – какой? – Самый первый? – Лялин задумался. – Самого первого я сфотографировал, когда передумал поступать в архитектурный. Я когда учился на подготовительных курсах, увидел, как рисуют и чертят другие абитуриенты… Там же все, кроме меня, были дети архитекторов или художников. Однажды задали макет – он клеился из картона, и нужен был прозрачный клей. А раньше таких не было, все желтели, высыхая. И спросил, где такой достать, а они меня спрашивают: «Что, у тебя теннисного мячика нет? А у мамы твоей ацетона для лака?» Я говорю: «Есть, но какое это имеет отношение к клею?» Ребята на меня посмотрели, как на лохматый валенок… Оказалось, этот мячик крошили, потом растворяли в ацетоне, и получался белый клей. В общем, я решил, что лучше не заниматься делом вообще, чем плохо. И вот выхожу я с занятия, иду по улице, оборачиваюсь, а там под окнами маскарон – вообще-то это летучая мышь, но похож больше то ли на упыря, то ли на веселого черта. И смотрит он на меня сверху и ухмыляется. И мне что-то так обидно стало. А я тогда всюду с собой фотоаппарат таскал – архитектуру снимал. Дай, думаю, его хоть сфотографирую в отместку. А потом напечатал, рассмотрел. Стало интересно, что за зверь, почему такая деталь. Ну и как-то втянулся. – Ничего себе история! А мне кажется, ты был бы хорошим архитектором. Но тогда бы мы не встретились? – Конечно, встретились бы. – Где, в Суриковке, на обнаженной натуре? – На какой еще обнаженной натуре? – Да нет, это я так, меня все Ася зазывает туда на подработку, позировать.