– Да нет. Другие. Еще! – Жалюзи? Авангард? Оливье? – Ну нет! Романтичное слово! Ну как называется этот собор? – Сакре-Кер. – Ну? – Что ну? – Ну сердце же! Святое сердце. – Точно. – А как по-немецки будет сердце? А я знаю, херц. – Надя снова потянула Лялина за рукав, заворачивая за угол. – А как будет по-немецки «я хочу спать с тобой»? – Ich will mit dir schlafen. – Звучит как проклятие. – А почему ты спрашиваешь? Если что, мы можем вернуться в отель, – он будто бы случайно дотронулся до ее попы. – Глупости! Мы едем к месье Родену. – Но внутрь сейчас зайдем? – Конечно, да! В соборе Надю сильнее всего заинтересовали витражи, даже больше главной мозаики под потолком с центральной фигурой Христа в белых одеждах. Она с детства любила цветное стекло. Когда была маленькой, среди дворовых друзей самыми ценными считались синие стекла. Однажды она нашла такой осколок – небесного цвета, замурованный в свежеположенный асфальт. Стеклышко заманчиво, словно желая ее подразнить, чуть выступало над поверхностью, но как Надя ни старалась его вытащить, у нее ничего не получилось. Стекло срослось с дорогой навсегда. И тогда она просто запомнила это место и иногда приходила, садилась рядом и любовалась своим доступным, но недостижимым сокровищем. Сейчас то синее стеклышко казалось ей метафорой любви – когда есть другой человек, ты можешь быть с ним, прикасаться к нему, но он не может стать твоим, тем более – навсегда. Они планировали, что поедут в музей Родена сразу после осмотра базилики, но прогулка по холму затянулась, и перед тем как спуститься в метро, Надя с Лялиным пообедали в небольшом ресторанчике. Метро, несмотря на свои в основном непримечательные станции, Наде понравилось, особенно – отдельные пластмассовые сиденья вместо лавочек. «Подземка здесь как в кино», – сказала она, сидя на оранжевом кресле. Еще она решила не выбрасывать билеты – небольшие прямоугольники из тонкого картона с коричневой полосой на обороте, чтобы использовать их как книжные закладки. К музею Надя и Лялин шли от станции Concorde, специально выйдя раньше нужной остановки, чтобы немного прогуляться пешком. Солнце светило со всей своей весенней силы, по ощущениям воздух прогрелся градусов до восемнадцати, если не больше. Когда они подошли к высоким воротам с надписью Musée Rodin, Надя сняла куртку, но оставила на шее зеленый шарф в красный горошек, который лежал поверх желтого платья, словно крылья бабочки на ярком цветке. Прежде чем войти в дом, если можно назвать домом дворец XVIII века, служивший также скульптору мастерской, они прогулялись по саду, где тоже стояли скульптуры. Больше всего туристов собралось возле «Мыслителя», одной из самых известных статуй. Надя медленно, словно ощупывая, рассматривала темную фигуру: движение ума, воплощенное в замершем человеческом теле, неподвижность, но и одновременно напряженная работа мышц, напоминающих сжатую ненадолго пружину. Не меньший интерес у туристов вызывали и «Врата ада», еще одна грандиозная работа мастера. За мной – мир слез, страданий и мучений, За мною – скорбь без грани, без конца, За мной – мир падших душ и привидений. Я – правосудье высшего Творца, Могущества и мудрости созданье, Творение Небесного Отца, Воздвигнутое раньше мирозданья. Передо мной – прошел столетий след, Удел мой – вечность, вечность наказанья…[2] Читал Лялин, пока Надя, запрокинув голову, рассматривала творение, создававшееся более тридцати лет. Линии и изгибы тел, погруженных в пучину страдания, заломленные руки, искаженные лица, ужас, отчаяние и одновременно смирение и покорность… – Мы тоже попадем в ад? – задумчиво произнесла она. – Мы? За что? – Ну не знаю. За страсти. – Может быть… Смотри, как сделано, невероятно, здесь каждая линия живая!.. А вот возле скульптуры Бальзака ажиотажа не наблюдалось, и Надя с Лялиным рассматривали его почти наедине. – Мне все же он кажется странным, – Надя подошла ближе, всматриваясь в серые складки, сковавшие тело писателя. – Хотя, возможно, Роден видел его лучше других. Возле «Граждан Кале» они задержались надолго. О чем могли думать, что чувствовали люди, идущие на смерть? Роден создал эту работу по заказу мэрии Кале в честь горожан, пожертвовавших собой ради спасения города во время Столетней войны. Тогда король Англии после долгой осады пообещал ее снять, если шесть знатных горожан выйдут к нему без одежды и вынесут ключи от Кале. Вызвались шесть добровольцев, сначала один, за ним – остальные. Супруга короля уговорила оставить пленников в живых, но здесь, в момент, запечатленный скульптором, они этого еще не знают – об этом Надя прочитала в путеводителе. Решимость, отчаяние, гнев, сомнение, растерянность – эмоции, застывшие в каменных лицах и телах так, что, глядя на эти изваяния, Надя начинала думать о каждом, как о живом человеке, стоящем перед ней. «Роден был прав, – размышляла она. – Эта скульптура должна стоять именно так – на земле». Город Кале несколько лет не принимал эту работу, власти посчитали ее недостаточно героической, к тому же скульптор хотел, чтобы композиция была установлена без постамента – небывалое решение для тех времен. Когда они зашли в музей, Надю удивило отсутствие гардероба. Туристы, осматривавшие скульптуры и картины, ходили в верхней одежде или держали пальто и куртки в руках. «Поцелуй», «Вечная весна», «Собор» и, конечно же, портреты Камиллы Клодель – все работы, которые она видела на фотографиях, находились перед ней. – Знаешь, теперь, когда я вижу его создания вживую – понимаю, почему он – великий скульптор. На картинках совсем не то. Глаза, выражения лиц, линии рук, бегущие вены, ногти – все живое. Вот как он это сделал? Да, любовь творит с творчеством чудеса. Я читала, что биографы Камиллы даже выделяют в его творчестве «клоделевский» период, и, пожалуй, я с ними соглашусь. Это видно по работам. Неживое становится живым только от любви. – Гений, что тут скажешь, – согласился Лялин, – в отличие от картин, там иногда, если очень хорошая репродукция, почти те же чувства испытываешь, но, конечно, никакая фотография ощущения от скульптуры не дает, особенно роденовской. Тут такая обработка мрамора – над ней словно дымка белая. Это поразительно – волосы, пальцы, сухожилия! И можно увидеть лишь за счет пластики поверхности, все это перетекание бронзы, чтобы понять. Работы Камиллы Клодель находились в отдельном зале. Возле бронзового бюста Родена Надя остановилась. Глаза, взгляд, напряженный лоб, морщины, губы и борода – такой портрет можно было создать лишь от великой любви. Это чувствовалось в каждой точке камня, словно материал ожил и у него забилось сердце. – Как он мог оставить ее? – почти вскрикнула Надя. – Почему не спас, не вернул, как позволил умереть в клинике? Зачем… Ведь она же талантливая, и Роден помогал ей и после разрыва, помогал с творчеством. Могла бы уйти в работу. Или полюбить кого-то еще, выйти замуж. А она сошла с ума. – Тут он был неправ, – кивнул Лялин. – А могла бы она выбрать иное – не знаю. Не просто так говорят, что любовь не выбирают. И потеря любимого – это как смерть заживо. Не для всех, конечно… – Il y’a toujours quelque chose d’absent qui me tourmente. – Что это значит? – Это из ее письма Родену. На памятной табличке теперь. Если переводить дословно: «Всегда есть что-то отсутствующее, что мучает меня». – Но мы с тобой не расстанемся никогда! – Лялин обнял ее. – А интересно, у них тут есть отдельный уголок для счастливых влюбленных?.. После музея они еще раз прошли по парку. Аллея деревьев походила на лес, где скульптуры казались застывшими сказочными жителями. Длинные ветвистые тени лежали на траве. Голубые и желтые весенние цветы росли рядом с пупырчатыми, словно в огромных мозолях, корнями. Недалеко от дома цвели яблони. Фонтан не работал, но был заполнен зеленоватой водой. Когда они шли к выходу, Надя заметила вдалеке верхушку ажурной башни. – А это что? – Это? Да это же Эйфелева башня, ты что, не узнала? – Не узнала! Надо же! А когда мы к ней пойдем? Пойдем завтра! – Завтра, – смеясь, подтвердил Лялин. Погуляв еще немного по саду, они вышли на улицу. – Я замерзла, давай зайдем в какой-нибудь бар, – предложила Надя. – Отличная мысль. И попробуем местный абсент. Это конечно, не тот напиток, что раньше… – Прекрасно, его сейчас для нас подожгут, огонь – то, что надо! – она застегнула куртку. – Идем! Им недолго пришлось бродить в поисках нужного заведения, на одной из ближайших улиц Лялин заметил вывеску с надписью Bar и изображением перевернутой бутылки вина, наполняющей бокал. Бар назывался L’eau heureuse. Они вошли в уютный зал с приятным освещением, где красные стены украшали картинки старых плакатов с алкогольными напитками, а в зоне со столиками стояли синие креслица. Устроившись на высоком стуле, Надя потрогала деревянную стойку бара с прожилками и природными линиями, обработанную так, чтобы была видна структура дерева. К ним подошел бармен, симпатичный молодой человек в белой рубашке с длинными темными волосами, убранными в хвост. Наде он показался приветливым, но несколько серьезным, даже строгим, будто провизор в аптеке, знающий, что от выбора лекарства зависит многое. Она попросила две порции абсента, и бармен, понимающе кивнув, скрылся. Пока они рассматривали бутылки разных форм, расцветок и размеров, стоящие на полках до самого потолка, словно библиотечные книги, в бар зашла компания из четырех человек, видимо, это были местные завсегдатаи. Бармен, выглянув, поприветствовал вошедших. Гости, занимая крайний столик у окна, передали привет некой Софи и попросили принести «как обычно». Через несколько минут бармен поставил перед Лялиным и Надей нечто, напоминающее старинную настольную лампу. Серебристая фигура обнаженной женщины держала над собой на вытянутых руках стеклянную колбу, наполненную водой и льдом с четырьмя краниками. Сверху емкость была закрыта крышкой с наконечником в форме виноградной грозди. – Ничего себе! Это абсент? – удивился Лялин. – Ce n’est pas de l’absinthe, – ответил бармен, поняв его. – Fontaine d’absinthe. – Фонтан? А где огонь? – спросила Надя, изумленная не меньше. – Поджигать сахар – чешский метод. Это классический французский способ подачи, – ответил бармен, и Надя перевела его слова Лялину. – Но если вы хотите чешский… – он взял серебряную деву за талию двумя пальцами. – Нет-нет, оставьте нам это великолепие! – закричала Надя. – Я хочу французский метод! Бармен кивнул и опять исчез. Через несколько секунд перед Лялиным и Надей появились многогранные бокалы на длинных ножках, в которые молодой человек разлил зеленый напиток, предварительно перелив из бутылки в металлическую рюмку, видимо, служившую мерой. Потом он поставил на каждый из бокалов ложечку с дырками, похожую на крошечную лопатку для торта. Сверху щипцами положил кусочек сахара так, чтобы белый кубик находился точно под краном. После этого повернул вентили и вода медленно закапала в бокалы, растворяя сахарные кусочки. Лялин и Надя зачарованно смотрели, как абсент меняет свой цвет, приобретая мутный белесый оттенок. – Voilà, – сказал бармен, когда сахар растворился. – Можно пить, да? – Надя осторожно взяла свой бокал.