– Ну, что значит нельзя. Нельзя одному и на глубину, может ноги свести. А если в бассейне под присмотром, ничего страшного. Дальше: нельзя загорать. – То есть если я сейчас поеду в теплые страны, мне в номере сидеть? – Ну зачем же так радикально, – успокаивает он. – Нельзя часами лежать на пляже, а если в меру, погреться, почему нет. – Я уже согласен, – говорю, – а третье что? – А третье – нельзя пить. – Нельзя пить так же, как плавать и загорать? – обрадовался я. Тут он как-то погрустнел и отвечает: – Нет. Пить нельзя совсем. Сердце может остановиться. Тут и я погрустнел и решаю: – Тогда – не надо, хрен с этим ежиком! С виду на нормального был похож. Встаю, иду к двери, и тут медсестра, похожая на страстного ангела – весь наш разговор она бумаги какие-то заполняла – поднимает голову и нежно так говорит: «Вы только учтите, смерть – это навсегда». И опять в свои бумаги уткнулась. И тут представил я, как меня хоронят… Сел обратно: – Доктор, колите! – Ниче се ежик, – подал голос Федя. Надя заметила – с тех пор как пришел Лялин, в салоне стало тише, а сейчас разговоры смолкли совсем, и Федя даже приглушил музыку. Бесстрашные татуировщики, только что резвящиеся, словно щенки на лужайке, как будто старались вести себя хорошо. – Я вообще не знал, что они бывают бешеные. – Бешеными бывают даже лисички, – уточнила Агнесса. – Я, когда разбогатею, куплю бар и назову его «Слюна бешеной лисички». – Фу, я бы не пошел, – поморщился Федя. – А я бы пошла, – сказала Надя. – Вот, люди понимают! – обрадовалась Агнесса. – А это все цвета, или еще есть? – спросил Лялин, рассматривая флаконы с краской. – Да полно разных! – Агнесса отодвинула ящик. – Серьезно! – покачал головой Лялин. – А я помню, купил себе акварельную палитру. Стоила около семи рублей, шесть с чем-то. Там было где-то пятьдесят цветов, пятьдесят два, кажется. – Так это много! Она большая была? – Как здоровая плитка шоколада. В ней пять или семь оттенков синего, зеленого, четыре желтого, красного – штук семь. Это профессиональная палитра, в обычных магазинах не продавалась, а только для художников. На всю Москву было пять-шесть художественных салонов, на Октябрьской был, на Кузнецком мосту, на улице Горького. Хотя нет, с десяток все же было… В таком художественном салоне, кроме картин, в отделе «Все для художников», продавались краски масляные, акварель, кисточки. Колонковые кисти, беличьи, редкие виды кистей и красок продавались по предъявлению билета художественного фонда. – Ничего себе трудности! – удивилась Агнесса. – Хорошо сейчас ничего такого не надо! – А вы где краски для эскизов покупаете? – А я уже не покупаю – все на планшете. Там что не понравилось, можно стереть сразу, а с красками я бы убилась от ярости, и вся квартира была бы в рваных листах и пятнах. – Но мою палитру можно было купить без билета, помню, я долго на нее копил, – вспомнил Лялин. – Хороший фирменный ватман тоже продавался по билету… – А чем хороший отличался от простого? – спросила Надя. – Ну ты на обычном, например, пару раз смыл краску, и уже стала бумага стираться, появлялись заусенцы… А этот – можно было несколько раз смывать – ничего не менялось. – А наносить легче было? – Конечно! Хороший ватман не сразу впитывал, можно корректировать цвет, а на обычном – раз и все, краска впиталась. – Чудеса какие! Надя повернула голову к своему плечу. Рисунок был готов примерно наполовину. – Интересный прибор, – Лялин посмотрел на тату-машинку в руке Агнессы. – Похожа на толстую ручку с проводом. А раньше это иглой делалось… – Так игла внутри, – ответила она. – Да? А так и не скажешь. – Зато чувствуешь! – всхлипнула Надя. – Больно? – Лялин взял ее свободную руку. – Больно. Но ты отвлекай меня разговорами. Как там Гаршин? …И что обманут я мечтой своею, Что я уже напрасно в мире тлею, Я только в этот скорбный миг постиг… Процитировал Лялин. – Что, так все печально? – Да нет, на самом деле неплохая конференция, это я так… Язык у него прекрасный, много про это говорили, студенты все мне понравились, хорошие доклады. Мало его обсуждают… – Но он и мало успел. Он во сколько с собой покончил? – В тридцать три. – Ой, вы, наверное, решите, что я тупая, но кто такой Гаршин? – спросила Агнесса, оторвав машинку от Надиного плеча. – Да вы знаете, кто такой Гаршин! – заверил ее Лялин. – Вот сказку «Лягушка-путешественница» помните? – Где ее какие-то гуси на палках несли? – Утки несли, – поправила Надя. – Да, она, – подтвердил Лялин, – ее написал русский писатель Всеволод Гаршин. – Ух ты! А он с собой покончил? Класс! – Бросился в пролет лестницы. – Ух ты, круто! Ну то есть не круто. Я иногда тоже хочу в окно выйти, а потом хоба – и вместо этого новую тату себе набью! Когда начинаешь, чувствуешь боль, и сразу как-то легче, а к концу вроде уже и попустило. А почему он себя убил? – Он страдал психическим расстройством. Тут трудно себя не убить. – Мне кажется, объяснять самоубийство тем, кто не понимает, зачем – бессмысленно, а тем, кто примеривал на себя варианты – не нужно. – Во у вас там мрачняк пошел, – пробурчал Федя. – У меня аж клиент сбежал. – Фи, у нас мрачняк! Чел, который хочет череп с усами, испугался, как же! На чем сговорились в итоге? – Я его уломал. – Отлично! И дым из глаза? – Кроме дыма. – Так я и думала! А расскажите мне что-нибудь еще про писателя, который бросился с лестницы! – Про Гаршина? – сказал Лялин. – Например, он позировал Репину для сына Ивана Грозного и для картины «Не ждали». – О, эту я знаю! – обрадовалась Агнесса. – Какой же он был изможденный, даже жалко. – У него рассказ есть о безумии, «Красный цветок» называется. Очень ясно сумасшествие описано, если можно так сказать. Такими резкими, болезненными мазками, если представить текст как живопись. – А вы художник или писатель, я не поняла? – уточнила Агнесса.