— А ты спроси у него, может, он припадочный? — С чего это он припадочный, — произнёс контролер. — Да и лицо у него почему-то разбито. — Задай мне что-нибудь попроще, начальник. Я хоть и Хирург, но в медицине не силён. Позвав в камеру ещё одного контролёра, охранник привёл Лобова в чувство и повёл его на допрос. * * * Я сидел в кабинете, размышляя о состоявшемся полчаса назад разговоре с начальником управления уголовного дела. Накануне вечером у Фаттахова состоялся разговор с министром, на котором присутствовал и Юрий Васильевич Костин. Во время беседы министр попросил Фаттахова и Костина сделать всё, чтобы раскрыть убийство депутата Государственного Совета республики Анаса Ильясовича Шигапова, так как раскрытие этого убийства находится на особом контроле у Президента республики. Вот и сегодня с утра меня вызвал к себе Фаттахов и от министра попросил меня, чтобы я со всей ответственностью подошёл к раскрытию этого преступления. — Пойми меня, Виктор, — сказал Фаттахов. — Помочь нужно министру, необходимо поднять его авторитет в глазах Президента республики и Председателя Совета министров. — Хорошо, Ринат, я всё сделаю, чтобы раскрыть это преступление, — ответил я. Сейчас, находясь в своём кабинете, я тщательно готовился к разговору с Лобовым. Я вытащил из сейфа своё оперативное дело и положил его перед собой. Раздался стук в дверь. Я поднялся из-за стола и направился к двери. Открыв дверь, я увидел Лобова и двух сопровождающих его сотрудников милиции. — Ну, Лобов, давайте, проходите в кабинет — произнёс я. — Представляться я Вам не буду, Вы меня и так, наверное, хорошо помните. Мы с Вами встречались года полтора назад, в Челнах. Он осторожно присел на стул и посмотрел на меня с вызовом. — Вы что так напрягаетесь, Анатолий Фомич, бить Вас здесь никто не собирается, у нас здесь это не принято. Так что расслабьтесь. Предлагаю Вам просто поговорить по душам. — О чём я должен с Вами говорить? О том, что Вы меня незаконно задержали, привезли в Казань, закрыли в ИВС? Об этом я должен с Вами говорить? — Если хотите, давай поговорим и об этом, — произнёс я. — Вот видите, Анатолий Фомич, на моём столе лежит большое дело? Так вот, в этом деле — вся Ваша преступная жизнь. В нём сконцентрированы все документы, позволяющие мне утверждать, что Вы не совсем добропорядочный гражданин. Много грехов за Вами, Анатолий Фомич, ох как много. Лобова словно прорвало. В течение часа он убеждал меня в том, что с его личным участием в городе открылись хлебопекарня, колбасный цех. Не забыл он упомянуть и о том, что он в течение последнего года очень много помогал малоимущим гражданам, в том числе являлся постоянным спонсором и городского отдела милиции. Я сидел в кресле и молча слушал его трудовую биографию. Наконец, видно, устав от рассказа, он замолчал и посмотрел на меня, рассчитывая увидеть мою реакцию. — Анатолий Фомич, — произнёс я спокойным голосом. — Вот здесь у меня, в этом деле, лежит бумага, в которой один из Ваших работников утверждает, что по Вашему личному указанию два Ваших сотрудника, а именно Пухов и Гаранин, приобрели милицейскую форму на складе школы милиции. Что Вы скажете на эти показания? Я заметил, как Лобов снова напрягся. Он повернул голову в сторону окна и стал что-то рассматривать за окном. — Хорошо, Анатолий Фомич. Дело Ваше, можете молчать. Только я хотел Вас сразу же предупредить, в самом начале нашей беседы, что Вы обвиняетесь не в убийстве гражданина Шигапова, а в умышленном убийстве государственного служащего, депутата Государственного Совета республики. Вы, наверное, пока не в курсе, что два Ваших бойца расстреляли милицейский пост, в результате чего погибло четыре милиционера и ещё трое были ранены. А это уже не просто убийство, это террористический акт, то есть преступление против государства. Лицо Лобова посерело. Однако нужно отдать ему должное, он держался пока неплохо. Немного подумав, я решил проверить его, используя уже давно проверенный способ. — До Вас, Анатолий Фомич, ещё, наверное, не дошло, то, что я только что Вам озвучил. С Вами мне всё понятно. Будете Вы говорить или нет, за Вас расскажут Пухов, Гаранин и Ваш водитель Хлебников по кличке Батон, если мне не изменяет память. Сегодня их всех привезут в Казань. Я предлагаю Вам немного подумать о Вашей жене Валентине и Вашем ребёнке. Кем будет Ваша жена, женой террориста, врага народа? А ребёнок причём, в чём он виноват, в том, что его папа решил разобраться с Шигаповым? По-моему, Вы неглупый человек, и судьба Вашей семьи, наверное, Вам небезразлична. Скажу Вам, гражданин Лобов, сразу, что Ваша жена Валентина, по всей вероятности, будет привлечена к уголовной ответственности. Вы знаете, Лобов, что в Уголовном кодексе есть статья, которая обязывает каждого гражданина сообщать о готовящемся преступлении, а особенно о теракте. А это значит, Лобов, подсядет Ваша жена года на три-четыре. Ребёнка заберёт государство, поместит его в детский приют. Вот Вы плохо или хорошо, но воспитывались дома, при матери. Так почему Ваш ребёнок должен жить в приюте? Я внимательно посмотрел на Лобова и в какой-то миг увидел в его глазах слёзы. — Нашёл я у тебя ахиллесову пяту, — подумал я про себя. Любовь к семье и детям — характерная черта таких жёстких людей, как Лобов, и я решил сыграть именно на его любви к семье. Я приказал отвести Лобова обратно в камеру. Дожимать его сегодня, как показывала практика, было бесполезно. * * * Хирург лежал на койке и тупо смотрел в угол камеры. Впервые за долгие арестантские годы он почувствовал себя не совсем уютно в камере. Встреча со старым дворовым товарищем что-то изменила в нём. Ему в какой-то момент разговора с Виктором вдруг неожиданно так захотелось вернуться в это безмятежное детство, что он кое-как сдержал себя, чтобы не заплакать. Вот и сейчас, один в этой неуютной камере, он почему-то вновь, уже в который раз, подумал о своём детстве, о той свободе, которая не имела границ в виде барака и колючей проволоки. Он не видел Казань уже более пятнадцати лет и сейчас, находясь в казанском следственном изоляторе, остро ощутил огромное желание увидеть город своего детства. Снова, как в далёком детстве, пройтись по тихим и зелёным улочкам Адмиралтейской Слободы, окунуть руки в тёплые воды Волги. За дверью раздались шаги. Хирург невольно напрягся и посмотрел на дверь. Лобов вошёл в камеру и, не обращая внимания на своего обидчика, взобрался на второй ярус. Судя по его внешнему виду, он был чем-то сильно озадачен и угнетён. — Ну, как там, наверху? — поинтересовался Хирург у Лобова. — Наверное, весна, птицы поют? — Пошёл ты на хрен со своими птицами, — ответил Лобов. — Мне бы твои заботы. — Нехорошо грубить старшим, — сказал Хирург. — Ты плохо учишься, фраер. Пока научишься уважать, потеряешь много здоровья в лучшем случае, а в худшем тебя просто опустят ниже канализации. — Слышь, ты, Хирург хреновый? Не лезь ко мне с вопросами, я не люблю этого. — А мне лично плевать на то, что ты любишь. Главное, чтобы тебя не полюбили, ты понял меня? — произнёс Хирург и отвернулся к стене. В камере повисла тягучая тишина, прерываемая громкой капелью. Это подтекал кран умывальника. Тишину в камере разорвала команда контролёра. Хирург встал с койки и молча направился к двери. Контролёр, гремя ключами, повёл Хирурга на допрос к следователю. Лобов, проснувшись от шума закрываемой металлической двери, открыл глаза и молча уставился в потолок, стараясь понять, где он находится. Память медленно возвращала его к реальной действительности. Поняв, где он, Лобов заскрипел зубами. Ему не верилось, что всё хорошее, что было у него в последнее время, бесследно исчезло за этими серыми бетонными стенами. Он проанализировал свой первый разговор с Абрамовым и остался им вполне доволен. Единственное, что его пугало, это судьба его жены и малолетнего ребёнка. Он не верил, что Абрамов реально осуществит свою угрозу, посадит жену, а ребёнка передаст в детский приют. Однако подобного развития событий он не исключал. Сейчас, лёжа на панцирной сетке кровати, он на миг представил себе эту картину. Перед глазами Лобова предстала его жена с красными заплаканными глазами, которая, протянув свои руки, тянулась к маленькому ребёнку. От этой нерадостной для него картины защемило сердце, и слёзы невольно заблестели у него на глазах. — Нужно что-то делать, — подумал Лобов. Он соскочил с койки и стал нервно шагать по камере. Лобов, который всегда учил своих подчинённых не сдаваться и не выдавать своих друзей, в каких бы условиях они ни находились, сам оказался в тупиковой ситуации. Он отлично понимал, что у милиции нет на него практически ничего, что могло бы его привязать к совершённым им преступлениям, однако стопроцентной уверенности в этом у него не было. Его по-прежнему беспокоила судьба Пуха и Гаранина. Именно эти два человека могли намертво привязать его к убийствам. Однако, судя по беседе с Абрамовым, он не знал, где они, и пользовался в разговоре с ним лишь общими сведениями. Его размышления были прерваны возвратом в камеру Хирурга. * * * Хирург сел на лавку. Мельком взглянув на Лобова, который шагал по камере он, улыбаясь, произнёс: — Сладенький, похоже, твоих подельников привезли в Казань. Все опера носятся, словно обкуренные. Лобов на секунду остановился и, взглянув на Хирурга, спросил: — Откуда ты знаешь, что это мои подельники? Что, у них на лбу это написано? — Да я немного соображаю в этих делах. Ты ведь, насколько я понял, из Елабуги? И если опера не хотят их сажать к нам в хату, значит, они твои подельники? — А кто тебе сказал, что я из Елабуги? — задал ему вопрос Лобов. — Наверное, сорока на хвосте принесла? — Почему сорока? Мне об этом контролёр сказал, когда ты был на допросе. Ты, вообще-то, слышал когда-нибудь о тюремной почте? Если нет, то могу сообщить. Ты ещё на зону не поднялся, а там уже всё знают про тебя, где родился, где крестился. Вот тебя и встретят там, как прокричат о тебе в тюрьме. Хорошо скажут, хорошо и примут. Плохо скажут, будешь вечно в обиженных ходить. Лобов остановился напротив Хирурга и посмотрел на него своим недобрым взглядом. Несмотря на то, что он невзлюбил этого человека сразу же, как вошёл в камеру, нужно было отдать ему должное, у него был громадный арестантский опыт, которого так не хватало сейчас Лобову. Ему не нравилось многое в этом человеке, его хамское отношение, от которого он уже давно отвык, его неприкрытое стремление стать паханом в камере. Особенно это чувство обострилось после того, как этот уже немолодой человек просто избил его в камере и он, намного моложе и, возможно, сильнее его, не смог постоять за себя. — Скажи, Хирург, ты говоришь, привезли троих из Елабуги, кто они, ты случайно не знаешь? — Откуда я могу знать? Да и зачем мне всё это? Вы там накосячили, похоже, в Елабуге, вы и разбирайтесь с властями. Меня дня через два погонят отсюда в следственный изолятор, и я забуду о тебе, пока ты не поднимешься отсюда туда. Вот там я с тобой и поговорю о жизни. — Ты что меня пугаешь? Мне плевать на тебя, Хирург. Может, ты и в авторитетах там ходишь, только я тоже не из последних людей. Спроси об этом пацанов из 18-й колонии, они тебе расскажут, кто их грел там, за колючкой, кто им помогал деньгами и одеждой. — А мне на них — три кучи. 18-я колония — это красная зона, и нормальных пацанов там нет. Ты понял меня? — Причём тут красная, серая, чёрная зона? Что там, люди, что ли, не сидят? — Может, там и сидят, но правят там — активисты. Нормальные пацаны этого бардака не потерпят. А если терпят, то значит — не пацаны. Хирург поднялся со скамейки и лёг на свою койку. Лобов проводил его взглядом и сел на скамейку. Только сейчас он начал понимать, что то, что он делал до этого, было не совсем правильно по законам зоны. Теперь вся его дальнейшая жизнь зависела только от этого человека по кличке Хирург. * * * Лобов сидел в моём кабинете и с интересом рассматривал в окно парк «Чёрное озеро». Вместе с ним в кабинете сидел сотрудник убойного отдела Константин Павлович Гаврилов. В это время, пока Лобов находился у меня в кабинете, я беседовал с Хирургом, которого подняли сотрудники из камеры в его отсутствие. — Ну что, Гера, скажешь? — поинтересовался я у него. — Что из собой представляет этот Лобов? — Виктор, ты правильно вычислил его. Он действительно является лидером этой группировки. Рассказал, что часто ездили в Менделеевск и грели 18-ю колонию. Держится пока спокойно, надеется, что у вас на него ничего нет. Единственное, на что повёлся, это на подельников. Думаю, что всё, что там произошло, это дело рук его ближайших товарищей. Если возьмёте их, то может поплыть и он. Здорово переживает за семью, это тоже его слабое звено. Мы ещё поговорили с ним минут десять. Я попросил ребят покормить Хирурга и отвести его в камеру до того, как я закончу работать с Лобовым. Попрощавшись с Хирургом, я направился к себе в кабинет.