Не припомню, когда в последний раз я болела так сильно, чтобы провести черт знает сколько времени в полубессознательном состоянии, но это был как раз такой случай. Перед глазами, которые как будто воспалились и едва что-то различали, то и дело мелькали вспышки, в которых, словно двадцать пятый кадр, я порой улавливала чьи-то лица. Мне мерещилось, что я так и лежу под дождем, хотя под спиной, по ощущениям, было что-то плоское и однородное, никак не галька. Очень хотелось пить, но вместо воды я пару раз получила лишь приторный сахарный сироп со вкусом бадьяна. Не знаю, кто вливал мне его в рот: до меня доносился незнакомый мужской голос. Пару раз я слышала голос мамы и даже что-то сказала ей, но она ничего не ответила. Очнулась я так же внезапно, как и отключилась — по первому ощущению здоровой и отдохнувшей. Длилось это впечатление недолго: стоило пошевелиться, и лодыжка откликнулась острой тянущей болью, да и в целом тело словно побывало под асфальтоукладчиком. Может, подхватила в баре какой-то вирус — вряд ли это могла быть обычная простуда, потому что грудь сдавливало, как будто тисками, и дышать было тяжело. Прислушиваясь к себе, я не сразу обратила внимание на то, что лежу в совершенно незнакомой комнате. Было темно, но на тумбочке рядом с кроватью стояла лампа — маленький ночник без абажура с тусклым желтым светом. Рядом с ней — стакан воды, который я тут же, без раздумий, схватила и жадно осушила. Язык казался слишком распухшим и лениво ворочался во рту, словно жил своей собственной жизнью, а горло осипло. Я уловила стук дождя и завывания ветра; на ураган не похоже, так что, может, все обошлось, как и надеялась Анна. Кровать была большая, двуспальная, но с ужасно твердым матрасом. Поверх тонкой простыни на мне лежало тяжелое пуховое одеяло, и я сбросила его с себя, чтобы хоть немного охладиться — на мне была все та же одежда, не считая плаща. Больную щиколотку кто-то обернул эластичным бинтом, кожа под которым жутко чесалась. Мне хотелось вылезти из постели и найти кого-нибудь, чтобы извиниться, что доставила лишние хлопоты, но я вовремя сообразила, что если сейчас ночь на дворе, придется ждать до утра. Пришлось ограничиться тем, чтобы осмотреть комнату. Довольно аскетичное убранство, как, впрочем, в любой гостевой — почти пустой письменный стол, стул (точно такие же стояли на кухне мистера Хейза), высокий платяной шкаф. Первое, что бросалось в глаза — несколько внушительных книжных полок у дальней стены, но названий на корешках мне разглядеть не удалось. Морщась от боли и бранясь, я умудрилась встать с кровати и доковылять до другого конца комнаты. На боковой стенке шкафа висел полароидный снимок. Пришлось включить и настольную лампу тоже, чтобы разглядеть лица. Два очень похожих друг на друга парня улыбались, глядя в камеру: один высунул язык и выпучил глаза, а второй показывал «козу». Оба были красивые, очень юные, с почти одинаково зализанными назад кудрями, на которых поблескивали остатки геля или воды. Я не сразу узнала в том, что с «козой», Акселя — такая широкая и счастливая улыбка у него была и таким беззаботным мальчишкой он выглядел. Только теперь до меня дошло, что это комната Акселя. Я ни разу здесь не была, потому что он всегда держал дверь закрытой — иногда, прибираясь в комнате мистера Хейза или коридоре, я как бы ненароком проходила мимо, задевала дверь локтем, не решаясь открыто дернуть ручку и посмотреть, что внутри. Теперь же я смотрела на комнату совершенно иначе, чем когда думала, что очнулась дома у соседей — все здесь было совсем не так, как я себе представляла. На книжных полках стояли потрепанные тома Уитмена, Стейнбека, Элиота, Фроста и других (причем поэзии, как мне показалось, было больше), целые коллекции сборников публицистики и несколько учебников по теории американской и английской литературы. В комнате было чисто — нигде ни пылинки, но при этом у меня возникло стойкое ощущение, что это один из тех случаев, когда вещи второпях забрасывают в шкафы и под кровать, чтобы скрыть бардак от посторонних глаз. Во внезапном порыве проверить свою гипотезу я открыла первый же ящик стола — он поддался с трудом и едва приоткрылся, потому что был под завязку забит какими-то бумагами и тетрадями, словно их в спешке смахнули туда со столешницы. На одном из листов я прочла выведенное размашистым почерком: «Рассвет на пике Тахвица». Подавив соблазн вытащить записи из ящика, я закрыла его. Затем я дернула ручку платяного шкафа, и на меня обрушился знакомый аромат. Так пахло от Акселя — дымом сигарет, свежей травой и древесиной, чем-то едва уловимым, может, шампунем. Полки были полупустые, но все вещи на них сложены аккуратно, а на другой стороне шкафа висел костюм-двойка, пара рубашек и джинсы. На самой нижней полке, на нескольких коробках из-под обуви и стопке бумаг, стояла старомодная и на вид нерабочая громоздкая пишущая машинка. Скрипнула ручка входной двери,— не рассчитав силу от испуга, чуть не выбила створку, захлопывая шкаф. Аксель остановился на пороге, сложив руки на груди и мрачно глядя на меня исподлобья. Я замерла, гадая, что он скажет, несколько долгих секунд изнывая то ли от страха, то ли от надежды. Мы поцеловались, черт возьми! Помнишь ты об этом или нет? Я ждала как минимум объяснений. Хотя можно ли на них рассчитывать, после того, как влепила ему пощечину? Очевидно, нет. — Суешь нос куда не следует? Я так и думал. — Привет, — протянула я, чувствуя, как глупо это звучит. — Это, значит, твоя комната? — А ты думала, Сэмми? — едко поддел он. Вообще-то, примерно так я и думала, пока не увидела фото. — Я, кажется, отключилась ненадолго. Ты меня… Нашел? — Ага. Закинул в тачку для удобрений и привез сюда. — Спасибо, — с таким же сарказмом сказала я, хотя и знала, что это неправда и что он нес меня на руках. Воцарилась тишина. Он не задавал вопросов, но и не уходил, и я не знала, что еще сказать. — Ну… Я пойду к себе. Спасибо за помощь, — мне было так неловко, что я не знала, куда деть глаза. Не хотелось показывать ему, какую боль мне доставляет наступать на ногу, так что я старалась не морщиться и не хромать, как побитая собака. Аксель следил за каждым моим шагом так внимательно, словно ожидал, что я наброшусь на него с кулаками. Я вышла за дверь, чувствуя на себе его взгляд. Идти было еще терпимо, но подняться по лестнице выше первой ступеньки, не издав ни единого стона, я не смогла. — Можешь остаться у… В моей комнате, — донесся до меня голос Акселя. — Мне нужно переодеться, — раньше я никогда не обращала внимания, как много в доме ступеней. А ведь эта лестница еще ничего, но вот та, что вела на мансарду… — Мистер Уилкс сказал, что это растяжение связок и заживать будет не меньше двух недель. Тебе придется носить бинты и прикладывать лед. Он произнес это таким голосом, словно зачитывал собственный смертный приговор. Бросив жалкие попытки примостить ступню на следующую ступеньку, я обернулась к нему. — Папа Эрни? Он разве не ветеринар? — Ага. Аксель небрежно пожал плечами. Я вспомнила, как стояла на этой самой лестнице, когда он поцеловал меня, и эта мысль пробежалась вдоль позвоночника табуном мурашек. Уверена, он тоже об этом подумал. Чертовски хотелось есть. Но наверху были мои вещи — сухие, вкусно пахнущие кондиционером для белья вещи. — Ты не мог бы… — до чего же мне не хотелось просить его о чем-либо. Боже, а если Аксель сунется в ящик с моим нижним бельем? Я, кажется, покраснела до кончиков ушей. — Не мог бы принести мне какую-нибудь футболку… — Боюсь, твои вещи промокли. Но если тебе станет легче, я, конечно, могу спустить все это барахло сюда. — Промокли?! — я готова была поклясться, что он говорит это, лишь бы мне не помогать. Но Аксель выглядел вполне серьезным. — Прошлой ночью разбилось окно наверху. Ветка упала. — Прошлой ночью? Я ничего не слышала. И более того, не предполагала, что проспала так долго. — У тебя еще и сотрясение мозга? — фыркнул он, и я не удержалась, чтобы не закатить глаза. — Если хочешь, иди проверь, хотя подниматься по лестнице не советую. Если нет — возьми что-нибудь у меня из шкафа, так и быть. Ты, наверное, уже успела порыться в моих вещах и выяснить, где что лежит? — Я не рылась в твоих вещах! — рявкнула я и тут же закашлялась, так что получилось не очень угрожающе. — Иди ложись, — устало, как и всегда, сказал он. Мне очень хотелось принять душ, поесть и вернуться в свою спальню, чтобы проверить, не соврал ли Аксель. Из всего этого я могла только доковылять до кухни — приму душ позже, когда он уйдет. А где, интересно, спал сам Аксель? Словно услышав мои мысли, он подошел к комоду, стоящему в коридоре, и достал из верхнего ящика пару простыней. — Возьму подушку, — буркнул он себе под нос и скрылся за дверью своей комнаты. Значит, не дома. Почему-то это меня разозлило. Придерживаясь стены, я поплелась на кухню. Ставни на кухне, как и в прихожей, были плотно закрыты и поскрипывали под порывами ветра, изредка со стуком ударяясь об оконные рамы. Тихонько, почти убаюкивающе, гудел радиоприемник. В холодильнике обнаружился сэндвич с индейкой — решив, что заслужила хоть какой-то перекус без танцев со сковородками, я забрала его себе. Раковина была заставлена грязной посудой — если только Аксель не устраивал вечеринку, непонятно, откуда ее столько накопилось. На столе стоял флакон с сиропом от кашля, упаковка каких-то таблеток, пустая бутылка из-под пива, банка меда. На плите… На плите — сотейник с кипяченым молоком. От него шел пар, и, подойдя поближе, я разглядела на еще не подернутой пленкой поверхности желтоватые разводы сливочного масла. — Мама в детстве готовила мне такое. На вкус лучше, чем на вид. Помогает, если горло болит, — я не заметила, как Аксель вошел на кухню. Это была первая настолько личная вещь, которую я когда-либо слышала от него. — Мне тоже, — тихо произнесла я. Почему-то защекотало в носу. Я напомнила себе о том инциденте на парковке, чтобы не обольщаться, и уточнила: — Ты сделал это для меня? Аксель тут же принял оборонительную позицию, словно я обвинила его в чем-то постыдном: — Мистер Уилкс сказал давать сироп и это. Мы не знали, есть ли у тебя страховка и не придется ли вызывать службу спасения, чтобы тебя забрали отсюда. Страховка у меня была, только не на то имя, под которым меня здесь знали. Сообщать об этом Акселю я, разумеется, не стала, и он спросил: — У тебя есть близкие? Кому звонить в экстренных ситуациях? — Никого нет, — ответила я чуть резче, чем планировала. — Ясно.