— Лидия, — позвала я. — О, вот ты где! Детка, я же просила, зови меня просто Ли. — У тебя красивое имя. Мы обнялись, и она даже чмокнула меня в щеку. — Ну и дурдом сегодня. Чаевых — гроши. Еще и новенькую взяли, а Долорес опять сбежала прямо посреди смены. — Эрни там? — Да вроде. Фокс, осел, поставил меня в зал, а девчонку на покер. Сегодня народу мало… Слушай, у меня деньги-то твои дома, я завтра заеду, как договаривались, и отдам, окей? — Без проблем. Проехать к нам, кстати, уже можно. — Вот и славно. Ты-то как? Как нога? — Отлично, только по лестнице больно подниматься. А ты… — Кстати, а вы с Акселем-то, я смотрю, сдружились? — Лидия выдохнула облачко пахнущего мятой дыма и выбросила окурок. — Ну, и как он? — В каком смысле? К счастью, от неловкого разговора меня спас Фокс. Он вышел на крыльцо и гаркнул что есть мочи, распугав при этом курящих у входа постояльцев: — Эй, ты! Я тебе не за перекуры плачу! — Ладно, мне пора бежать. До завтра, детка. Лидия похлопала меня по плечу и упорхнула за бородачом в полную хаоса и пьяных выкриков бездну. Дверь за ее спиной дернулась, но тут же открылась, и неоновый свет вывески упал на лицо Томпсона. — Черт, — пробормотала я себе под нос и поспешила к пикапу. Мужчина быстро нагнал меня. Он выглядел возбужденным, взъерошенным и слегка нетрезвым. — Какая приятная встреча. — Отстаньте, — бросила я, обернувшись и вглядываясь в пространство за его спиной — не идет ли Аксель? — Ух, как грубо. Ты подумала над моим предложением? — Я ведь даже уже ответила… — Ты сделала неправильный выбор. Послушай, Эмма, я говорю тебе совершенно серьезно: не знаю, что в тебе такого, но я вижу, что ты не такая, как все. Я ощутила, как к горлу подкатила желчь. Сильнейшее чувство дежавю охватило меня, заставив замереть на месте, прокрутить в голове эту фразу, брошенную им, казалось, совершенно случайно, чтобы убедиться, что он действительно это сказал. — Как только я увидел тебя, я это понял. Нельзя такой девушке, как ты, пропадать в дыре вроде той, где живут Хейзы, горбатиться на них, когда ты можешь применить свои… таланты, — он окинул меня долгим скабрезным взглядом с ног до головы. Заметив на мне толстовку Акселя, Томпсон сжал челюсти, и на гладко выбритых щеках заиграли желваки, — применить свои таланты более… более… Странное ощущение прошло, оставив после себя мерзкий скользкий след. — Оставьте меня, — сказала я. — Я не стану на вас работать. — Можешь не работать. Но, может, ты дашь мне шанс? Узнаем друг друга поближе. Ты просто прелесть, Эмма… Он протянул ко мне руку, чтобы коснуться щеки или, может, убрать волосы с моего лица. Глаза его испытующе скользили по мне, и этот взгляд тоже был мне хорошо знаком. Я отшатнулась. — Я неясно выразилась? — рявкнула я, хотя в моем голосе не было той уверенности, которую я пыталась показать. — Да брось. Знаю, я старше, но ты не думала, что между нами может быть… Он приблизился еще на полшага. Боже, где их только штампуют? Это было ровно то же самое, от чего я бежала. В глазах, жестах, неровном, с придыханием, голосе, я слышала не Томпсона, ненавидела и презирала не его — или, во всяком случае, не только его, — но другого человека. Чертового Чарльза Кинни. Чарли. Паршивого адвокатишко. Мужа моей покойной матери. Моего отчима. Гребаного любителя малолеток. Ни Томпсон, ни Чарли не были единственными — уж не знаю, что их так влекло ко мне, как мотыльков к огню, но тенденция была удручающей. «Ты особенная», «любви все возрасты покорны», «не знаю, что в тебе такого», «я знаю, это неправильно, но…» — и прочее, прочее, прочее, почти слово в слово. Вряд ли это можно было оправдать кризисом среднего возраста — всем им было давно за сорок, а то и под пятьдесят, и все это были состоявшиеся, пользующиеся каким-никаким уважением люди, часто женатые. Томпсон. Мужик-дальнобойщик на стоянке в Спрингфилде. Чарли. Учитель музыки в школе искусств, куда мама отдала меня в шестом классе на занятия фортепиано. Некоторые из них действовали грубо, ведомые низменным инстинктом— как дальнобойщик, от которого я едва успела унести ноги. Некоторые, — как, например, учитель, — тем сильнее хотели меня, чем сильнее боялись наказания за это. Некоторые, как Томпсон, говорили прямо, ожидая, что я сама на все соглашусь и им даже не придется прилагать усилий, чтобы получить желаемое. А был Чарли — расчетливый, хитрый, изворотливый Чарли. Я до сих пор не могла с уверенностью сказать, были ли его знаки внимания ко мне реальностью или чистой выдумкой моего воспаленного, испуганного и переживающего утрату матери мозга. Он очень здорово умел манипулировать чувством вины и убеждать, что я все неправильно поняла. От каждого из них мне удалось улизнуть. Не дать отпор, — почему-то мои протестующие вопли никогда никого не смущали, — а просто сбежать. Томпсон не был исключением. Пожалуй, он представлял наименьшую опасность из всех. Но я злилась на него сильнее всех прочих, даже больше, чем на Чарли. Может, дело было безнаказанности, уверенность в которой, как исходящее от него радиоактивное излучение, буквально опаляло меня. Может, в Эрни, навсегда обезображенного по его вине. Может, в мистере Хейзе и Анне, которые из чувства гордости вынуждены были везти дурацкие доски для забора, снесенного ураганом, за сотню миль, потому что брезговали купить их у него. Может, в том, что я взяла у него из рук сто баксов в ту самую первую ночь. Как будто этим дала ему зеленый свет — смотри, меня можно купить. Я чувствовала дрожь в конечностях, так сильно разозлилась. Домогательства Кларка и его компании, в сотню раз более настойчивые, неуклюжие, грубые и пугающие, не разозлили меня сильнее, чем этот самодовольный хмырь. — Я несовершеннолетняя, — отчеканила я неожиданно для самой себя твердым голосом, — знаешь, что это значит? Я видела, как на его лице промелькнула тень испуга, а затем, притупленная виски, отступила, и на ее место пришла хитрая улыбочка, как будто вместо выигрышного доллара в лотерее он получил настоящий джек-пот. — Брось, милая. Мы ведь оба взрослые, рассудительные люди. Возраст — всего лишь цифры, условность. К тому же, тебе явно уже есть шестнадцать, а значит… От логики его рассуждений меня затошнило, но я нашла в себе силы взять ситуацию под свой контроль и говорить медленно, рассудительно, чтобы у него не было возможности усомниться в моих намерениях: — Если не отвалишь, я пойду в полицию и во всех самых ярких красках опишу, что ты со мной сделал. Можешь пальцем меня не коснуться, но у меня очень хорошее воображение, понимаешь, о чем я? Брови Томпсона медленно поползли наверх, и его самоуверенную позу и выражение лица вдруг покинула вся спесь. — Ты что, вздумала мне угрожать? — О, еще как. Будь ты хоть родным братом шерифа и свояком мэра, я подниму такую бучу, какая тебе и не снилась. Еще хоть один этот мерзкий намек — и встретимся в суде, ты понял меня? Из бара вышел Аксель. Он тащил на себе Эрни — тот едва перебирал ногами. Томпсон еще не заметил их, но, наверное, увидел какие-то изменения в моем лице, потому что нервно засмеялся, переводя все в шутку: — Эй-эй, девочка, — он поднял руки в защитном жесте, — я просто предложил свое общество, ничего плохого или незаконного. Ты имеешь право отказаться, я не настаиваю. — Вот и славно, — улыбнулась я фальшиво. — Надеюсь, теперь между нами не будет недопонимания. Боже, я, наверное, со стороны выглядела как самоуверенная сука, но внутри у меня все сжалось от ужаса. Я никогда и никому не угрожала, и осознание того, что это, кажется, сработало, зашумело в ушах запоздалым приступом адреналина. — Дверь, — бросил мне Аксель, и я, потеснив Томпсона, распахнула дверь пикапа и залезла внутрь, чтобы помочь ему затащить Эрни. — У вас все в порядке? — Все просто замечательно, — процедил Томпсон. — Твоя домработница, Аксель, просто чудо. Аксель оставил его выпад без внимания. Пока я пыталась пристегнуть что-то бубнящего себе под нос Эрни, от которого за версту несло выпивкой, он захлопнул дверцу и о чем-то заговорил с Томпсоном. — Мисс, а вы чего тут? — счастливо пробормотал Эрни. — Черт, вот это я надрался. Папка будет злиться. — Ничего, Эрни, что-нибудь придумаем, — успокаивающе сказала я, придерживая его за плечи, чтобы он не стукнулся рыжей макушкой о бардачок. Наконец, щелкнул замок ремня безопасности, и я смогла выдохнуть с облегчением. Аксель уселся на водительское сиденье и попросил меня открыть окно. — Надеюсь, его не стошнит, — голос у него был злой до чертиков. — Никак нет, сэр, — подтвердил Эрни, икнув. Аксель вел плавно, неторопливо, — должно быть, боялся, что Эрни укачает. Лицо у него было угрюмое и задумчивое. — Что тебе сказал Томпсон? — Ничего особенного, — небрежно протянула я. — Интересовался, как мои дела. — Мне показалось, он тебя разозлил. — Вовсе нет. Он довольно… Докучливый, — я улыбнулась, словно нам одним известной шутке, но Аксель едва ли уловил иронию. — Все в порядке.