— Вам обязательно нужно познакомиться. Она очень милая. Джеффу крупно повезло с ней — честно говоря, как бы я его ни любил, но он тот еще разгильдяй. Мы вечно попадали во всякие передряги, по большей части по его милости… Но он хороший друг. С тех пор, как отец заболел, а моя мать… уехала, он всегда был рядом и помогал, чем мог. Если б не он, я даже и не знаю, что бы со мной было. — А он… Он знает, что ты работаешь… там? — Нет. Пока — нет. Думаю, он поймет, но я не решался ему рассказать или написать об этом. Мы виделись только один раз, не считая судебных заседаний — окружная тюрьма далековато отсюда, да и… Ну, в общем, я не могу ездить к нему без Беллы, а она все время занята с ребенком. — Надеюсь, он скоро выйдет. — Я тоже. Его родители, честно говоря, отказались помогать ему, нанимать адвоката и все такое… Они и Беллу не особо жаловали, даже когда они только начали встречаться, еще в школе. Они, как бы это помягче сказать… Расисты. — Боже, серьезно? — Ага. И тут, у местных, такие понятия о справедливости: попался — получай наказание по полной, дыма без огня не бывает и все такое. Поэтому все так относятся к Томпсону, не хотят иметь с ним дел. Он остался безнаказанным и едва не обанкротился, пришлось нанимать кучу нелегалов, людей из соседних деревень, налаживать поставки древесины в другие города. Здесь у него никто ничего не покупает. Я удивилась силе коллективной кары, обрушившейся, так или иначе, на Томпсона. Что ж, и поделом ему. — Мне так стыдно перед Эрни, — сказал Аксель. — Черт, даже отцу было бы проще признаться, чем ему. — Это моя вина, — я чувствовала себя не в своей тарелке и очень жалела, что заставила Эрни поехать со мной к Белле. — Он не мог мне отказать, я заставила его поехать… — Да брось. Мне, на самом деле, стало легче, что я хоть кому-то рассказал. Можешь себе представить, почти год никто ничего не знал. Он запретил парням из нашей бригады болтать об этом и сам никому не сказал, хотя я думал, сдаст при первом же удобном случае. Под этим «он» Аксель имел в виду, конечно же, Томпсона. Я вспомнила, как тот заявил мне: «я отлично храню чужие секреты. Можешь спросить у Акселя, он скажет то же самое». И то, каким напряженным выглядел Аксель, когда выпытывал, о чем мы с ним говорили на парковке, пока он вытаскивал из бара пьяного Эрни. — А твоя рука… — Да, порезался на пилораме. — И Кларк приезжал… — За мной. Когда ты заболела, я пропустил смену… Я испытала прилив острой благодарности и нежности, смешанный с чувством вины. Мое вранье зашло слишком далеко. Сначала я боялась, что если он узнает правду, он использует ее против меня. Потом доверяла недостаточно, чтобы признаться. Затем решила, что, узнав, он точно прогонит меня. Аксель ведь ненавидел лжецов, хоть в итоге, так или иначе, сам оказался одним из них. А теперь… Теперь я просто боялась потерять то, что было между нами, своим долгим молчанием. Он спросит, почему я не сделала этого раньше. И мне нечего будет ему ответить, потому причины ранят его. Потому что тогда я все равно что распишусь под признанием в собственной трусости и никчемности. Но, может, зайти не со лжи, а с обоснования причин? Я расскажу ему о Чарли, о том, какой это отвратительный изворотливый ублюдок и как долго и здорово он притворялся классным парнем. Как он заставил меня поверить в то, что все, что происходит со мной — моя вина. Что я слишком по-взрослому себя веду. Что я слишком похожа на мать. Что он знает, как обо мне позаботиться, а я нет. Я расскажу, как сбежала от него — в тот момент, когда Чарли уже закончил со своими играми и был готов приступить к непосредственным действиям, от одной мысли о которых у меня болезненно сжимался желудок. Я расскажу. Завтра, клянусь, расскажу. — Эй, — позвал меня Аксель, потому что я, видимо, ушла в глубину своих гипотетических объяснений и пропустила мимо ушей все, что он сказал. — Я тут почти закончил, может, хватит на сегодня? — Ну нет, давай закончим, — я поспешно мазнула кистью по внутренней стороне ставни. — Только надо придумать, что делать с заколоченным окном… — Пусть так останется, — Аксель спустился с лестницы, — как будто дом подмигивает. Прихватив наполовину опустевшую банку, я последовала его примеру. Аксель стоял внизу, придерживая стремянку и страхуя меня. — Кстати, а что там, на втором этаже? Все комнаты там были заперты на ключ и я ни разу не заходила внутрь. Шторы были плотно задернуты, так что и снаружи ничего не удалось разглядеть. — Думаешь, у меня есть еще одна тайна, в духе Эдварда Рочестера? — усмехнулся Аксель, — или, может, как у Синей Бороды? — Эй, а тайна обязательно должна быть связана с женами? — я изобразила испуг, словно уже обо всем догадалась. — Ну, я бы хотела взглянуть. — Ладно. Тогда закончим другую сторону, и я тебе покажу. Как оказалось, ничего секретного или поражающего воображение в тех закрытых комнатах не было — хозяйская спальня, гостевая спальня и кабинет-библиотека. Было заметно, что никто там давным-давно не бывал: на всех вещах лежал толстый слой пыли, в спертом воздухе витал дух заброшенности. Мне захотелось увидеть, как выглядели эти комнаты в лучшие времена, и я попросила у Акселя разрешения прибраться в них. Он воспринял эту просьбу с удивлением, но запрещать мне, конечно, не стал — только сказал, что это пустая трата времени. — Ты мог бы работать в кабинете, — заметила я, проводя пальцами над рядом книжных корешков, но не решаясь коснуться их. Сразу было заметно, что кабинет принадлежал женщине: маленькие милые безделушки на полках, утонченные письменные принадлежности на столе, пара ежедневников в обложках пусть и выцветших, но нежных цветов. — Когда отец заболел, ему стало тяжело подниматься по лестнице, и мы оборудовали для него комнату внизу, — мы вышли из кабинета, и Аксель не стал запирать его. — А я и так всегда спал там. Моя комната никогда не была похожа на детскую — мама бы, наверное, все обклеила обоями с планетами или машинками, но отец, я уверен, был против. Там почти ничего не изменилось за последние лет пятнадцать. Мистер Хейз, видимо, был суровым мужчиной, — подумала я, — сделать детскую на первом этаже, тогда как спальня родителей на втором — это, конечно, сильно. — Ты в детстве темноты не боялся? — Не припомню такого. Может, начитавшись По или Уэллса, и боялся. А так… Нет. Кажется, признание Акселя позволило ему почувствовать себя чуть более свободным, избавиться, хотя бы частично, от бремени лжи, потому что, по моим наблюдениям, он стал куда больше улыбаться, хотя и волновался насчет Эрни. Дело было не в том, что Эрни мог рассказать об услышанном родителям или кому-то еще, и не в том, что оборвал бы все связи с другом, или обвинил его в предательстве, нет. Дело было в принципах самого Акселя. Он сам чувствовал себя предателем и особенно, я полагаю, потому, что его лучший друг, Джефф, в той же ситуации сделал другой выбор — ушел с лесопилки, несмотря на хороший доход и призрачную возможность найти заработок в другом месте. А еще — потому что беспокоился о чувствах Эрни. Я была уверена, что Эрни все понял и правда не винил его. Раскаяние Акселя, его презрение к самому себе было, пожалуй, куда более жестоким наказанием, чем могло бы стать осуждение близких. И все же Акселю теперь нечего было скрывать от меня. Некая заслонка, что все еще разделяла нас с его стороны, окончательно исчезла. Особенно ярко эта метаморфоза проявилась вечером за ужином, когда он впервые открыто и эмоционально похвалил меня: — Черт, просто пальчики оближешь, — я приготовила томатный суп с запеченной говядиной, — на десять миль в округе нет ни одного ресторана, где готовили бы что-то подобное. Мне было так приятно, что я даже забыла поблагодарить Акселя за эти слова и просто сидела, улыбаясь. Мистер Хейз, к моему удивлению, тоже улыбался — так, словно все это была его заслуга: — Ну вот, а ты не хотел ее брать. А я-то что? Я сразу понял, Эми того стоит. С порога разглядел, что с этой девчонкой все путем. А ты: она работает на Томпсона, увольня-я-й… Так бы и ели до сих пор твои подгоревшие такос да полуфабрикаты из «Волмарта». Аксель смутился, а я расхохоталась. — Правда? Ты что, не умеешь готовить? — Все я умею, — беззлобно огрызнулся Аксель, — просто иногда, ну… Не всегда удачно. После ужина мы все вместе сели в гостиной смотреть кино. После кино, когда мистер Хейз отправился спать, мы с Акселем закрылись в его комнате. — Не знаю, что со мной, — признался он, — я просто так счастлив, что ты здесь. Не хочу показаться фаталистом, но, может, нас свела судьба? Как думаешь? Мне было очень интересно слушать его рассуждения, но руки Акселя, скользящие по моему телу, гладящие меня, ласкающие даже без открытого сексуального подтекста, заставляли мысли путаться, сердце биться чаще, а дыхание делали сбивчивым и поверхностным. — Думаю, да… — я готова была согласиться со всем, что бы он ни сказал. Завтра я расскажу ему правду. Может, это наша последняя ночь вместе, — если он не простит меня. Но сейчас, сейчас… Я хочу думать только об этих руках и ощущать только их. — Как так вышло, что ты оказалась здесь? Черт, а я чуть было не прогнал тебя. — У тебя бы ничего не вышло, — прошептала я в его приоткрытые губы, — я бы держалась за это место до последнего. Отбивалась бы ведром, если бы пришлось. Он тихо рассмеялся. У меня почему-то заслезились глаза — это было даже лучше, чем секс. Лучше, чем все. — Лидия сказала мне, что вы ищете помощницу по хозяйству. Полагаю, тебе стоит отблагодарить ее. — О, что ж, спасибо Лидии. Я положила руки Акселю на грудь, заставляя его перевернуться на спину. В его темных глазах вспыхнула искорка понимания и предвкушения. Избавившись от одежды, я принялась стягивать с него футболку, наслаждаясь тем, каким жадным взглядом он охватывал все мое тело. — Руки, — предупредила я, когда он потянулся ко мне. Хотелось испытать его на прочность так же, как он испытывал меня. Сладостная пытка — вот что это было. — Так нечестно, — простонал он. — Я хочу попробовать так.