стеклу, чтобы лучше видеть дорогу, и, как мне казалось, мы ехали очень долго. Я понятия не имела, где мы находимся, лишь догадывалась, что это какая-то промышленная зона. Лишь время от времени свет наших фар вспышками отражался в воде. Мы проехали реку под названием Влтава, если меня не подвели мои знания географии. Но за всеми зданиями и строительным оборудованием трудно было что-либо разглядеть.Когда мы подъехали к барже, Джек дал капитану визитку, которую взял в баре. Кажется, он тайком заплатил и экипажу, потому что их неприязнь сменилась дружелюбием в считаные секунды. Экипаж состоял из трех мужчин в черной одежде и вязаных шапках. Насколько я поняла, то была их униформа, но они разошлись по своим делам, и у меня не было шанса это уточнить. Баржа — плоское грязное судно с небольшим краном на левом борту — отчалила от дока после полуночи. Двигатель ужасно пах дизельным топливом, но в конечном счете выхлопная струя осталась позади.Мы сидели, облокотившись на каюту, и изо всех сил пытались укрыться от ветра. Эта ночь выдалась особенно темной, и я понятия не имела, откуда экипаж знает, куда плыть. Канал или русло, по которому мы плыли, был лишь черной змейкой на черной земле. Время от времени луна и мерцающие звезды освещали палубу, мы слышали уханье совы, а немного позже, когда лодка набрала скорость, распознали крик цапли, заметив ее на причале полуразрушенного дока.Мы прижались друг к другу. Какое-то время мы молчали. Джек этого не показывал, но, быть может, он переживал по поводу того, что затащил меня на лодку к незнакомым людям. Заметив, что я замерзла, он расстегнул свою стеганую куртку и пустил меня к себе погреться. Мы вместе плыли в темноте, слушая, как звук двигателя отражается от деревьев, выстроившихся вдоль воды. Именно этого Джек хотел от Европы. Он считал, что любой дурак может сходить в музей. Нужно быть исследователем, искать особенности в банальных вещах. Он не станет довольствоваться музеями, соборами и достопримечательностями, чтобы отправиться домой и поставить галочку напротив еще одного города. Быть просто туристом — это не для него. Ему хотелось глубокой связи с землей и людьми, и, должна признать, катание на барже я точно запомню на всю жизнь. Ночь, когда Констанция оседлала быка в Праге. Река Влтава. Смесь ароматов воды, города и дизеля с оттенком промышленности.— Надеюсь, они не отвезут нас в Россию, — прошептал Джек. — Будем надеяться, они вернут нас в Прагу в конце концов.— Думаешь, нас выкрали?— Может быть. Я почти уверен, что в какой-то момент нам придется прыгать за борт и уплывать прочь, чтобы спастись.Я прижалась ближе и внимательно посмотрела на него. Он по-прежнему был самым привлекательным мужчиной из всех, кого я встречала. Иногда мне приходилось напоминать себе, что я рядом с ним, что в каком-то смысле он теперь мой.— Думаю, твоему дедушке понравилось бы такое приключение.Он пожал плечами и обнял меня крепче.— Он был хорошим человеком, — сказал он. — Я не знаю всего о его путешествии по Европе. Знаю лишь, что после войны он направлялся домой, но понятия не имею, как он решал, куда ехать. Словно просто странствовал по городам. Уверен, что он был потрясен всем, что произошло на войне.— Наверное, все было перевернуто вверх дном. Города были опустошены.— Он ведь сам приехал с молочной фермы в Вермонте. В этом и загвоздка. Сложно представить его здесь, в Европе. Бабушка говорит, у него была большая душа. Он дышал полной грудью.— Ты ведь любил его?Он снова пожал плечами. А затем кивнул.— Я провел с ним много времени. Скажем так, отношения моих родителей не были самыми гладкими. Поэтому летом я ездил к дедушке с бабушкой и помогал им по хозяйству. Кстати, в поезде ты кое в чем ошиблась. У меня толком нет имущества. Лишь небольшая сумма от продажи дедовой фермы. Ненавижу думать об этом. В смысле, о продаже фермы.— А твои родители живы?— Да. Мама пытается устроить свою жизнь в Калифорнии, а папа переехал в Бостон. Им было плевать на ферму, поэтому они решили продать ее. Папа вырос на ней, и его аж тошнило от нее. Я пытался их отговорить. На самом деле я даже хотел управлять ею.— И они отдали тебе деньги от продажи?— Они поделили их на три части. Мне кажется, они взяли меня в долю только из-за чувства вины. Они знали, что я хотел оставить ферму. Они выгодно продали ее, когда цены на землю в Вермонте подскочили. Рядом есть лыжный курорт, поэтому на месте фермы новые владельцы построили гостиницу и магазины домашнего декора. Вот так.— Мне так жаль, — искренне сказала я.— Если честно, мне жалко не дом. Наверное, его нужно было продать давно. Но земля… И амбар. Я всегда любил наш амбар. Пока я учился в колледже, то пытался достать денег из государственного реестра, чтобы отремонтировать его. Я узнал все об этом. Наша нация постоянно теряет амбары, поэтому государство поддерживает их сохранение. Во всяком случае, я был простым студентом, который любил своего деда. У меня ничего не вышло, а самостоятельно отстроить амбар — очень дорого. Если сразу же не заменить дырявую крышу, потому будет поздно.— Кажется, я ошибалась в тебе там, в поезде.— Как бы то ни было, есть люди, которым еще сложнее.Спустя какое-то время лодка перешла на левую сторону реки, и один из рабочих, тощий мальчуган с выступающими передними зубами и в синем комбинезоне, на немецком попросил нас подвинуться. Как мне объяснил Джек, они собирались загружать молоко. Джек спросил, как его зовут, и мальчуган, улыбнувшись кроличьими зубами, сказал:— Эмиль.— Мы можем чем-то помочь? — спросил Джек и, встав, подал мне руку.— Помочь? — переспросил Эмиль и рассмеялся.Он крикнул что-то в окно каюты, и капитан, бородатый пузатый моряк, хрипло бросил что-то в ответ, но его слова утонули в звуках двигателя. Третий член экипажа, видимо старший помощник капитана, уже стоял в носовой части судна, готовясь бросить кому-то веревку. Покинув быстрые воды, баржа покачнулась. Эмиль шмыгнул к корме, наверное, чтобы перебросить веревку на другой конец судна. В сумраке мы разглядели лишь слабые очертания деревянной пристани рядом с глубокой, бесконечной пустотой.Лодка замедлила движение, двигатель затих, и веревки со свистом рассекли темноту. Капитан что-то выкрикнул, кто-то ему ответил, и мы, дрожа от холода, увидели сотню, пять сотен серебристых канистр с молоком на пристани, которые ждали, пока их загрузят на палубу.Мы наблюдали, как первые десять канистр погрузили на борт. Их перемещали на небольших поддонах. Эмиль направлял груз, пока старший помощник орудовал краном. Капитан не удосужился выйти из каюты, но мы учуяли запах его трубки, когда ветер донес дым до наших носов.Пять или шесть человек помогали с пристани. Они в основном молчали, лишь иногда выкрикивая направления. Сие действие освещал яркий прожектор, возле которого скопился рой мотыльков, похожих на миниатюрных ангелов. Через некоторое время мы с Джеком стали помогать Эмилю погружать поддоны в нужном порядке. Было несложно, но очень долго, хотя с нами процесс пошел быстрее. Эмиль смеялся каждый раз, когда смотрел на нас. Старший помощник промолчал, а мужчины на пристани отпустили пару шуток о том, что парню наконец-то хоть кто-то помогает. Запечатанные канистры с молоком запотели от такого контраста температур: молоко, в отличие от воздуха, было теплым. Свет играл бликами на нашем серебристом грузе.Расставив молоко, мы выгрузили огромную кучу пустых поддонов. Это было сложнее всего, и теперь Эмиль не хихикал над нашей помощью. Мы спускали под десять поддонов по крану. Сложив их в стопки на пристани, мужчины отвязали цепь и бросили ее нам.— Моему деду это понравилось бы, — сказал Джек, перекрикивая рев двигателя, когда мы, покончив с работой, отчалили от берега. — Он сравнил бы это с тем, чем он занимался дома, на ферме. Он был хорошим фермером.— Но теперь ведь у них есть грузовики, верно?— Это точно. Может, они приверженцы старых методов. Вода — более дешевый способ перевозки вещей.Мы стояли у перил и любовались природой. В основном пейзаж был темным и бесформенным, но кое-где виднелись домики с фонарями и иногда доносился лай собак. Под нашими ногами шумела вода. Прежде чем сделать вторую остановку, лодка разогнала группу лебедей, которые уплыли прочь, словно оригами, невероятно спокойные, белые и величественные.Мы снова помогли Эмилю, поэтому работа не заняла много времени. В этот раз капитан вышел из своей кабинки и отпустил пару шуток в наш адрес, деловито держа трубку в руке. Он сказал, что нанял бы нас к себе на судно, а когда мы отчалили, он вернулся через пару минут со свежим хлебом, завернутым в газету. Вручил нам два длинных багета и маленькую масленку меда. Остальное отдал Эмилю и старшему помощнику.Мы разломили хлеб пополам и начали макать его в мед. Этот вкус был похож на ночь и траву, что едят коровы. Похож на причал. Было безумно вкусно и сладко, и Джек, наклонившись, поцеловал меня губами со вкусом меда.К тому времени, когда лодка вернула нас в исходную точку, было очень поздно, почти утро. Мы даже подружились с членами экипажа. Первый луч солнца осветил реку, придав ей золотое свечение. Это напомнило мне детство. Помню, как зимой приходила после катания на коньках или санках, и мир замирал, казался таким искренним, не таким, как всегда. И так же сильно, как тебе хотелось пойти домой и отогреться, было сложно покинуть улицу, попрощаться со свежим воздухом, ветром и свободой. Отправляясь домой, я всегда чувствовала себя предательницей, которая отвернулась от милого друга. Именно так я ощущала себя сейчас. Сойдя с лодки на твердую поверхность пирса, я почувствовала, как оставляю позади детство.— Спасибо, — сказала я Джеку, когда мы попрощались с экипажем.Капитан снова пошутил насчет того, чтобы взять нас на работу. Он сказал что-то вроде того, что — я не уверена, что правильно перевела, — от нас больше толку, чем от Эмиля. Эмиль расплылся в своей кроличьей улыбке. Вот и все.— Это была невероятная ночь.— Мне нравится твой образ жизни, Джек.— Тогда, — сказал он, — когда мы смотрели на Рафа с Констанцией…Я остановилась и взглянула на него.— Я знаю, что мы хотели сказать друг другу. Правда. Но я не хочу торопить события. Я не хочу тебе врать.— Хорошо, Джек.— Я без ума от тебя, Хезер.— Я знаю. Я чувствую то же самое.— Но я пока что не хочу произносить то самое слово. Это слишком легко и предсказуемо. Я хочу, чтобы все вышло само собой.— Так вот какой ты внимательный, — сказала я и толкнула его плечом.— Стараюсь.— Тогда ты просто обязан купить мне завтрак.— Наши приключения всегда заканчиваются завтраком.Он взял меня за руку. Мы дошли до конца причала, а когда обернулись на крик ребят с баржи, поняли, что нас никто не звал, — это была лишь чайка, обманувшая нас.12 июля 1946 года«Я приехал в небольшой швейцарский лагерь неподалеку от Валлорба. Я безумно устал и едва стою на ногах. Один приятель посоветовал мне посетить крепость Коль де Жун. Сама крепость была вырезана из камня и служила защитой от вторжений. Этот приятель — тощий парень из Бруклина по имени Дэнни — сказал, что это настоящее чудо инженерного искусства. Мне нравятся подобные вещи, но сейчас мое сердце разрывается от тоски, и все, чего мне хочется, — это оказаться дома. Сумерки всегда напоминают мне о ферме. Мою душу отягощает груз, но я не знаю, как от него избавиться».— Думаю, это примерно здесь, — сказал Джек, указывая на руины перед нами. Я ни разу не видела здания, которое подверглось бомбардировке, — по крайней мере заброшенного. Это было похоже скорее на скелет здания, которому совсем не удалось сохранить свою тождественность. Покойное здание, лишь оболочка чего-то, что некогда дышало жизнью, а теперь лишь бездыханно лежит, разбросав потроха. Если бы Джек не следовал записям из дневника деда, если бы мы не спросили дорогу у тысячи прохожих на французско-швейцарской границе, мы никогда не нашли бы это место. Близлежащий лес охватил значительную часть каменной кладки и чугунные прутья, которые, по-видимому, служили для того, чтобы покрывать крышу. Березы, все еще молодые, отбрасывали пятнистую тень на бугристые реликвии фабрики. Со стороны Альп дул прохладный ветерок. Раф и Констанция отправились в Испанию на джазовый фестиваль. Мы с Джеком остались вдвоем.— Значит, он остановился где-то здесь?— Да. Он описывал разбомбленное здание. Он писал, что сильно истощен. У него на сердце лежал груз.— Ты ведь тоже это чувствуешь, верно? Здесь происходили ужасные вещи.Джек кивнул. Его глаза тщательно сканировали пейзаж, пока он пытался понять, что именно произошло. Он присел рядом с грудой кирпичей и перевернул несколько в поисках имен, подсказок об истории здания.— Что это за здание? — спросила я, осторожно ступив на старую разбитую дорожку. Казалось, хуже состояния просто не бывает.— Веревочная фабрика. Мой дедушка рассказывал, что здесь, в сгоревшем здании, жили три семьи. Он поделился с ними своим провиантом, а они дали ему кофе. Тогда это считалось роскошью. Скорее всего, этот кофе был краденым, но он не стал им ничего говорить. В дневнике он написал, что кофе был черный и ужасный на вкус, но они подавали его с такой гордостью, что пришлось сделать вид, будто ему нравится.— Ты и правда любил дедушку. Это видно в каждом твоем действии.— Он был добр со мной. Он понимал меня как никто другой.— Как он пришел к решению приехать сюда?— Честно, не знаю. Думаю, он просто хватался за любую возможность. Бродил пешком, садился на любой поезд или судно. У меня нет полного понимания, как именно он перебирался от места к месту, потому что он не всегда писал о своих передвижениях в дневнике. Может быть, он просто хотел увидеть, что война сделала с миром. Он просто направлялся домой, но я не знаю, как именно он строил свой маршрут.Джек стоял и толкал кирпичи носком ботинка.— Думаю, мой дед пробыл в Берлине как минимум неделю. Мне кажется, он нашел его ужасным и в то же время потрясающим. Всё, каждая частичка жизни, требовало переосмысления. Нельзя было просто вернуться к старой жизни, к старым понятиям. Просто нельзя. Он постоянно повторял это в своем дневнике.— А потом он приехал сюда? После Берлина?— Не сразу. Перед Швейцарией было еще несколько мест.Мы изучили здание со всех сторон, пробираясь сквозь заросли разных кустарников и ольхи. Пришлось соблюдать предельную осторожность, потому что почва была непрочной. Джек останавливался пару раз, чтобы проверить несколько груд камней или кирпичей, которые сохранили видимость структуры. Но лес сожрал здание, березы и осины трепетали в свете подкрадывающейся осени. Что бы здесь ни произошло, что бы ни стало результатом мировой войны, теперь это принадлежало земле. Подходящий мемориал.Джек становился другим, когда дело доходило до мест из дневника его дедушки. Он серьезнел. Вместе мы нашли два места. Это третье. Казалось, он пытался встать на место деда, отправиться назад во времени, чтобы понять, о чем тогда думал его родной человек. Эти попытки словно подавляли его. Я не понимала, хочет ли он видеть меня рядом с собой в такие моменты. Он, как и раньше, был нежным, часто брал меня за руку, но так же часто отталкивал меня, чтобы сосредоточиться на своей главной миссии. Он напомнил мне человека, который, выбирая парусник, беспокоится о том, чтобы палуба не прогнила, но в то же время ищет изысканный дизайн и представляет, как его лодка будет держаться на воде. Я приспособилась говорить как можно меньше в такие моменты.— Ну, мы должны идти, — наконец сказал он, остановившись на тропинке и уперевшись руками в бока. — Здесь больше не на что смотреть.— Пойдем, когда будешь готов, Джек. Некуда спешить.— Я не могу осознать, что он и вправду был здесь. Не знаю почему. Такое чувство, будто ему было больно.Я кивнула.— Может, он боялся возвращаться домой, — сказал Джек. — Может, это была одна из причин.— Чего ему бояться?Он пожал плечами. Я заметила, как его охватили эмоции. Мне хотелось утешить его, но я сдерживала это желание. Его несчастье разбивало мне сердце. То, как он любил дедушку, насколько часто его вспоминал, насколько был одержим этой поездкой, путешествием, которое пережил его дед после войны. Когда кое-что не сходилось или сходилось, но не так, как он планировал, я не могла спросить его об этом напрямую. Я давно решила, что если он захочет посвятить меня во что-то, то сам сделает это. И я не стану ничего разнюхивать или просить его рассказать.— Думаю, я все. Нужно найти место, где мы остановимся.— Хорошо, Джек.— Спасибо, что ты со мной.Я слегка погладила его по спине.— Это загадка. Я не понимаю, что он искал.— Ты ведь говорил, что вряд ли это было что-то одно. Может, он и сам не знал, что именно искал.Джек кивнул.— Ты даже не сделаешь пару фотографий? — спросил он меня.Я вытащила телефон и сделала около десятка фоток. Он ничего не сказал. Я пыталась запечатлеть все что можно. Я не стала спрашивать, почему он не против этих фотографий, но обычно было довольно проблематично заснять наши приключения. Наверное, он ответил бы, что эти фотографии необходимы ему для исследования.Мы уехали после обеда и отправились в Валлорб. Джек хотел увидеть крепость, которую описывал его дед в дневнике. Она находилась в горах Коль де Жун, куда мы и собирались отправиться на следующий день. Было слишком поздно, чтобы исследовать что-то вечером, поэтому мы нашли ресторан и заказали комплексный обед.Вот где мы снова столкнулись лбами. Наша собственная Вторая мировая.Миллион лет назад моя семья поехала на Запад, на каникулы, в Йеллоустоун. Мне было двенадцать. Когда мы добрались до Небраски, папа решил, что нужно понаблюдать за ежегодной миграцией песчаных журавлей. Был как раз подходящий сезон, и он заявил, что Джейн Гудолл, известный приматолог, советовала это место как один из мировых центров миграции животных. Мама просто пожала плечами, и мы отправились дальше. В любом случае нам было более-менее по пути.Я помню журавлей, но еще лучше я помню ливень над широкими равнинами Небраски, под который мы попали одним вечером. Буря надвигалась с Запада, застилая все на своем пути. Мы ехали по магистрали, играя в неизбежную игру высматривания разных номерных знаков, когда папа вдруг наклонился ближе к лобовому стеклу и с изумлением сказал:— Погода сыграла с нами злую шутку.Буря была у меня на зубах, на небе, на кончиках пальцев. Шторм полностью поглотил нас. Наша машина превратилась в иглу, глубоко впивающуюся в эпидермис грозовой тучи, пока наконец мы не поняли, что происходит.— Это что, торнадо? — спросила мама, опираясь одной рукой о лобовое стекло, а второй держа камеру.Папа покачал головой, прислонился ближе к стеклу, чтобы посмотреть вверх, и повторил:— Погода сыграла с нами злую шутку.Именно эта фраза пришла мне на ум, когда Джек вдруг помрачнел как туча.Мы сидели друг напротив друга, потягивая соленый консоме, и ждали, пока официант наполнит наши бокалы шампанским, как вдруг я распознала признаки надвигающейся бури и поняла, что уже поздно пытаться предотвратить разруху. Джек улыбнулся. И тогда-то погода взяла свое.— Интересно, что принесет нам завтрашний день. Я не хотела бы знать все, меня больше интересует степень определенности, — сказала я, чувствуя, как краснеет моя шея. — Хотя бы это. Разве это плохо?— Просто… — сказал он и, улыбнувшись, отвернулся.Что происходит? Я понятия не имела. Как от этих прекрасных романтических путешествий в полном согласии мы вдруг пришли к новому конфликту, еще и в столь замечательной обстановке (мы были в туристическом ресторане с клетчатыми скатертями и супницами на стенах)? «Погода сыграла с нами злую шутку», — подумала я, несмотря на то что Джек немного оживился и наклонился ближе ко мне.— В этот раз дело не в Нью-Йорке, — сказал он. — Да, дело не в том, что Нью-Йорк — это тюрьма, которую мы строим для самих себя. Дело во взгляде на жизнь.— Ты похож на ребенка, когда пытаешься говорить о таких вещах.— Каких?— Когда ты делаешь эти великие провозглашения. Ты ведь сам только что сказал, что Нью-Йорк может стать прекрасным местом для процветания карьеры. Что он может стать местом, где ты можешь начать свой путь к мировому господству в журналистике. Ты только что это сказал, Джек. Или я сошла с ума?— Все не так просто. Отнюдь.— Я теперь даже не знаю, что ты имеешь в виду. Ты действительно хочешь поехать в Нью-Йорк со мной? Ты ничего не обязан делать. Никто не угрожает тебе пистолетом. Мы обсуждали это, но мы ведь ничего не решили, верно? Верно.— Меня беспокоит значение этих слов.— Каких слов?Он снова улыбнулся. Я осознала, что ненавижу его улыбку в такие моменты. Это была больше не улыбка, а защитная реакция.Официант вернулся с вином. Мы улыбнулись ему. Этот вечер был полон улыбок. Джек сказал что-то на французском. Официант улыбнулся. Может, мне стоило подняться, сделать вид, что мне нужно в уборную, сделать что угодно, чтобы прервать траекторию этого разговора.Одновременно с этим мое сердце разрывалось.Когда официант удалился, Джек взял напиток и вздохнул.— Ты была моим наибольшим страхом, — сказал он. — Правда. Ты, Хезер Кристина Малгрю.— Я? Почему я?— Такой человек, как ты. Человек, за которым мне хочется идти. Я не хотел встречать никого вроде тебя. Я думал, что у меня есть довольно хороший план. У меня было шесть месяцев на путешествия. Наверное, именно поэтому я так реагирую.— Ты все еще можешь путешествовать.— Наверное, я не хочу. Именно поэтому я в замешательстве.— Джек, мы делаем проблему из ничего. Ты можешь продолжить свои путешествия. Я не стану тебя винить. Совсем. Может, мне так будет даже проще. Я устроюсь в Нью-Йорке…— Тем не менее есть одна проблема. Ты тоже это знаешь в какой-то степени. Ты хочешь променять свободу на надежность. Ты хочешь отказаться от этого огромного мира, — сказал он, очертив ресторан правой рукой, — ради работы с девяти до пяти. Не важно, насколько хорошо тебе будут платить… Ты сознательно отказываешься от свободной жизни. Мы оба это понимаем. Мы знаем, что ты обретешь и чего лишишься. Это предсказуемо. Именно поэтому люди так к этому тянутся.Я пыталась сохранять спокойствие. Казалось, его мнения и идей стало слишком много. Если бы я не была с ним весь день, то решила бы, что он пьян. Я попыталась вспомнить, как выглядели песчаные журавли, когда нам наконец удалось увидеть их. Они во всех смыслах впечатлили меня намного больше, чем сам Йеллоустоун. Они, словно бумажные змеи, взлетели в небо, раскинув крылья и вытянув лапки для баланса. Их огромные крылья мелькали в воздухе, словно струны. Прежде чем приземлиться на бескрайние, пыльные и залитые солнечным светом равнины Небраски, они жалобно вскрикивали в поисках своих товарищей.Где-то там, за пределами слов Джека, меня ждали журавли. Но в тот момент, в ту ужасную, отвратительную четверть часа, нас охватила буря и не хотела отпускать.Я заставила себя медленно хлебнуть свой консоме. Он был слишком соленым, но мне было плевать. Я ела с прямой спиной, величественно отправляя суп себе в рот. Вверх, подобрать правильный угол, в рот, глоток, вынуть ложку изо рта, подобрать правильный угол, в миску, — я повторяла эти манипуляции по квадрату. Мимо прошел официант, проверив, все ли у нас в порядке. Мы улыбнулись ему. Парень был совсем молод, лет восемнадцати, со взъерошенными волосами и в галстуке «боло». Кто знает, почему он выбрал именно техасский галстук.— Может быть, стоит прекратить эту дискуссию? — спросила я спустя некоторое время. — Кажется, эта тема стала нашим яблоком раздора.— Прости. Наверное, это мой личный демон.— Просто чтобы окончательно понять, Джек, ты боишься, что потеряешь что-нибудь, каким-либо образом связав свою жизнь с моей? Это так?— Я не знаю.— Ты должен знать,