Часть 4 из 22 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
и уставшей. Я знала, что мы должны уехать из Амстердама пораньше, но не могла вспомнить почему. Нам нужно было пересесть на какой-то поезд и, кажется, встретиться с двоюродным братом Эми
в Мюнхене или Будапеште, а может, и с сестрой, я не помнила. Кроме того, этот сценарий напоминал мне «Три монеты в фонтане», слащавый старый черно-белый фильм о трех
девчонках в Риме. Каждая из них бросает монетку в фонтан, потом звучит душераздирающая музыка, и в песне они задают вопрос: «Какую же монету благословит фонтан?» Прежде чем
я уехала, Мамазавр заставила меня посмотреть этот фильм с ней по «Нетфликсу»[3]. Это один из ее любимых.Все происходило слишком быстро, и я не доверяла уровню нашего
опьянения. К тому же я не доверяла Альфреду, Летучему Голландцу с пальцами — клавишами пишущей машинки. Я решила, что он слишком долговязый и неуклюжий, словно
спаржа-переросток, одним словом, он мне не нравился. Но он нравился Эми или, по крайней мере, она хотела с ним уйти, и я просто пыталась не осуждать, когда дело доходило до ее пассий,
поэтому кивнула, поцеловала ее в щеку и попросила быть осторожной. Она сказала, что постарается, после чего взяла Альфреда под руку и ушла прочь.Я осталась с
Джеком.— Хочешь, уйдем? — спросил он, когда Эми поднялась по лестнице и выскользнула на улицу, исчезнув в ночи. — Я знаю одно место, которое тебе
необходимо увидеть.— Я устала, Джек.— Устала от меня или просто устала?— Не от тебя.— Тогда место, которое я должен тебе
показать… Раф помог обозначить его на карте. Нам придется искать его вместе.Ему удалось смягчить меня. Скоро наступит утро, улицы наполнит аромат кофе и выпечки, я в Амстердаме,
впервые в жизни, но едва держалась, чтобы не сомкнуть глаза. Я сама не знала, чего хотела, хотя одного хотела наверняка — быть рядом с Джеком.— Совсем скоро
рассвет, — заторможенно сказала я.— Что лишь приукрашает ситуацию.— Я скажу Констанции, что мы уходим, — сказала я и
встала.Я приняла решение, не зная, что принимаю решение. Джек позвал официантку и оплатил счет подготовленными заранее деньгами, пока я объясняла Констанции
план.— После Второй мировой войны мой дедушка направлялся домой, но это заняло довольно много времени. Около трех месяцев, а может, даже немного больше. В какой-то
степени виной этому были разрушенная Европа и отсутствие надежного транспорта, но он решил пойти в обход. Именно так Раф сказал, когда я рассказал ему эту историю. Мой дед не особо любил
говорить об этом. Каким-то он был скрытным, словно чувствовал свою вину. Но он вел дневник, и я теперь его исследую. Ты спросила, чем я занимаюсь, — вот чем, —
сказал Джек, повернувшись ко мне. — Возможно, звучит как «ничего важного», но это важно для меня. Я пообещал себе это сделать и теперь выполняю обещание.Мы
гуляли около получаса, и улицы действительно заполнил аромат кофе и выпечки. Солнце еще не встало, но темнота отступила, потеряв свою власть. В окнах и каналах замелькали розовые блики,
но отчетливо разглядеть что-либо было по-прежнему трудно. В окне одной квартиры, под фонарем, мы увидели кота. Он тоже взглянул на нас, наклонился и принялся вылизывать свою
лапу.— А чем ты занимался, прежде чем начал исследовать его дневник?— В основном журналистикой. Менял мир к лучшему. Так ведь говорят? Я окончил
Вермонтский университет, факультет связи с общественностью. Даже не знаю, существует ли журналистика теперь, в эпоху интернета, но тогда это имело смысл. Окончив колледж, я устроился
репортером в Вайоминге, в небольшой газете, рядом с хребтом Уинд-Ривер. Знаю, знаю, это далековато, но тогда я подумал, что смогу повлиять на общественность в небольшом городишке, тогда
как в большом городе буду простым начинающим репортером без опыта. Я даже решил, что провинциальные газеты — передовая всей журналистики, но это уже совсем другая история. Это
была прекрасная газета, и я писал все подряд, набивая руку. У меня был начальник по имени Уолтер Гудноу, такой старомодный журналист, которых теперь уже не сыщешь. Он нагружал меня
работой, но помимо этого разрешал писать статьи от себя и помогал мне. Редактировал мои работы. Я тоже много редактировал, а еще заметил за собой тенденцию бесцеремонно высказывать свое
мнение при написании работ, которые меня интересуют. Уолтер называл меня бунтарем, но на самом деле все было не настолько плохо. Я проработал там около трех лет.— Почему
ушел?— Ну, я решил, что настал момент что-то менять. Уолтер тоже так считал. После того как случилось кое-что не очень хорошее, я решил взять перерыв. Сделать паузу в своем
журналистском пути к мировому господству.— И все это время ты вынашивал идею исследования дневника?— Я не знал, с чего начать. Мне нужна была помощь.
Кто-то, кто помог бы мне начать жизнь с начала. Моему деду пришлось сделать это после войны.— Но ты ведь вернешься в журналистику?— Таков мой план.
Уолтер назвал это фантазией Кларка Кента. Ты журналист, но помимо этого ты Супермен. Если ты зависим от газет, то это на всю жизнь. Ничего тут не поделаешь.— Мне нравится,
что ты идешь по маршруту дедушки.— На самом деле я просто посещаю самые главные точки, без особого порядка, но не думаю, что это столь важно… Я все болтаю и
болтаю, а ты, наверное, проголодалась?— Ты не болтаешь, но я действительно не отказалась бы от кофе и тоста. Это была долгая ночь.— Как только встретим
следующую пекарню, зайдем, — сказал он.Но все было еще закрыто. Мы застряли где-то между веселой ночью и адским утром. Я все еще была пьяной и медлительной. У меня
болели ноги, и я понемногу начинала переживать об Эми и Констанции. Мы и раньше разделялись в поездках, но обычно это случалось спустя несколько дней в новом городе. Все это было слишком
быстро, слишком безрассудно, и я готова была сказать Джеку, что собираюсь взять такси и отправиться в хостел, но он нашел открытую пекарню. Это была просто дыра в стене, обычный прилавок,
но когда пожилая женщина увидела, что мы заглядываем внутрь, то открыла дверь и впустила нас.Мы сделали большой заказ. Три багета в бумажном пакете, два круассана, один шоколадный
эклер, плитка шоколада и два дымящихся кофе. Джек заговорил с женщиной по-английски, но она ответила по-немецки. Он попытался сказать что-то по-немецки, и это довольно хорошо сработало:
они беседовали пару минут, он спрашивал дорогу, после чего кивнул, ухватил меня за локоть и увел прочь.— Пей свой кофе. Я знаю одно место, где мы можем
поесть, — сказал он, заразительно улыбнувшись. Его явно переполняло радостное предчувствие. — Она сказала мне, как туда пройти. Мы уже близко.Кофе был
вкусным. Я вдруг поняла, что замерзла. Может, из-за голода, может, из-за алкоголя или марихуаны, которую мы курили, но по моей спине пробежал холодок. Джек раскрыл пакет и поднес его к
моему носу. Попросил меня понюхать багет, чтобы никогда в жизни не забыть этот момент.— Ни за что не подумала бы, что ты такой романтик, — сказала я, когда он
убрал пакет. — Ты осуждал меня за чтение Хемингуэя, а сам-то куда хуже.— Что противоположно романтику? Мне всегда было
интересно.— Наверное, циник. Человек, который знает цену всему и ничему не знает ценности.— Ого, — сказал Джек. — Ты что,
философствуешь здесь в четыре утра?— Это не так уж и сложно, Джек Вермонтский.— Ты ведь даже не знаешь моей фамилии, верно?— А ты мою
знаешь?— Мэрриуэзер.— Мимо.— Альбекурке. Постлуэйт. Смит-Хиггинботом. Наверняка какая-нибудь двойная. Я
угадал?— Скажи мне свою, а потом я тебе скажу.— Только давай без замашек Румпельштильцхена.— Ты не можешь прожить и минуты, не сменив
тему разговора, верно?— Да и нет.Он улыбнулся. У него была чертовски привлекательная улыбка.— Давай оставим наши фамилии при себе, —
сказала я. — Тогда тебе будет сложнее найти меня, когда ты безнадежно в меня влюбишься. Это будут увлекательные поиски.— А вдруг я уже безнадежно в тебя
влюблен?— Слишком быстро. Обычно мужчине требуется полтора суток, чтобы понять, что он готов умереть за меня.— Хезер Постлуэйт,
точно.— Кажется, ты меня куда-то вел?— Ты все усложняешь. Джек и Хезер или Хезер и Джек? Какой вариант звучит более естественно?— Хезер
и Джек.— Ты ведь сказала наугад.— «Джек и Хезер» звучит как название магазина свечей.— А что не так с магазином свечей?
«Джек и Хезер» звучит эвфонично, и ты это знаешь.— Эвфонично? Решил использовать латинское слово, изо всех сил пытаясь соответствовать более умному
собеседнику?Мы замедлили шаг. Прежде чем Джек ответил, я учуяла новый аромат. Он не был похож на запах каналов и круассанов, но это было что-то знакомое и приятное, что-то, что я
точно знала, но не могла вспомнить. Джек улыбнулся, и я попыталась понять, в чем дело.— Пойдем, — сказал он, и я пошла.На здании висела вывеска:
«Nieuwe Kalfjeslaan 25, 1182 AA Amstelveen». Запах исходил откуда-то из-за широкой, полукруглой, тяжелой черной двери с такими же тяжелыми металлическими деталями. Я ничего не
понимала, а Джек улыбнулся и потянул ручку двери на себя. Скрипучие петли завизжали, словно в фильме о Франкенштейне. Джек приложил палец к губам и улыбнулся.Я хотела сказать, что
он уже шумит и, наверное, разбудил кого-нибудь, но он проскользнул внутрь, прежде чем я успела открыть рот. Я осмотрелась, пытаясь понять, куда же мы все-таки пришли, но затем мысленно
пожала плечами и все же последовала за ним. Тем более что у него был пакет, полный еды.Поняв, где мы находимся, я широко улыбнулась.Это был манеж. De Amsterdamse Manege. До
чего же красивое место. Несмотря на возраст помещения, о нем тщательно заботились: стены были покрыты белой штукатуркой, а пол покрывали галька и сосновая стружка. На стенах висела
дюжина эмблем и гербов. А по периметру подворья отдыхали лошади в старинных стойлах. Они мирно и сонно свесили головы над дверями, словно крючки для одежды у камина. Джек взял меня за
руку и повел к первому стойлу.— Эту лошадь зовут Яблочко, — сказал он, прочитав табличку на голландском.— Привет, Яблочко, —
сказала я.Я погладила ее гриву и щеку. Эта лошадь была прекрасна, не как те, загнанные и хромые, которых можно увидеть на американских манежах, и я медленно обхватила ее руками. От
нее пахло всем добрым и светлым.— Мой дедушка приходил сюда после войны, — прошептал Джек с немного влажными глазами, поглаживая Яблочко одной
рукой. — Он писал об этом месте, но я не был уверен, что оно сохранилось. Он говорил, что лошади давали ему надежду после всего, что ему пришлось увидеть на войне. Он всегда
уделял особое внимание животным и детям. Этому месту он присудил три звезды. Это его высшая оценка.— Как ты узнал, что это именно здесь?— Никак, честно.
Он просто писал об этом месте в своем дневнике. Я сотни раз перечитывал его записи, но сомневался, что лошади по-прежнему здесь. В смысле, конюшня. Я знал примерный район города, и Раф
сказал мне, что слышал что-то о манеже здесь. Та женщина из пекарни дала мне последнее направление, и вот мы здесь.— В детстве я немного ездила
верхом.— Я рад, что тебе нравятся лошади, — сказал он.— Я люблю животных, — сказала я и подошла ко второму стойлу. —
Всегда любила. Как эту зовут?— Сигнет, думаю. Это значит Лебеденок.Я достала телефон, чтобы сфотографировать лошадь, но Джек остановил меня.— Не
могла бы ты не фотографировать? — спросил он.Я опустила телефон.— Почему нет?Он медленно опустил руку на нос Сигнет. Его голос был серьезным, но
мягким.— Я не хочу обесценивать этот момент, — сказал он. — Или превращать его в обычное фото. Я просто хочу быть здесь с лошадьми, вот и все. И с
тобой. Ненавижу, когда люди фотографируют все на свете. Это значит, что то, что происходит сейчас, больше никогда не повторится, словно сделать фото — единственное, что мы можем.
Выставить их в Facebook. Но из-за этого мы забываем о своих чувствах в этот момент. Во всяком случае, это лишь мое мнение.— Ты хоть что-нибудь фотографируешь?Он пожал
плечами, покачал головой.— Я хочу запомнить этот момент рядом с тобой, — сказал он. — Хочу помнить Сигнет, запах кофе, навоза и лошадей. Я хочу
думать о том, как дедушка был здесь, о радости и облегчении, которые ему приносили лошади. Я не знаю. Может, это немного глупо.— Не думаю, что это глупо, Джек.Я
посмотрела на него. Мне нравилась его новая, другая сторона.Погладив лошадей, мы взобрались на стог сена в самом центре подворья. Пошел небольшой дождь, и сено свалили под навес. Мы
залезли на самый верх и уселись поудобнее. Сено незабываемо пахло неизведанными полями, дождем и мягкими движениями лошадей. Что может быть лучше? Мы ели багеты, эклер и все
остальное. Вкус еды казался непревзойденным, и мне просто не верилось, что все это происходит со мной.— Довольно неплохое первое свидание, — словно прочитав
мои мысли, сказал Джек.— Одно из лучших в моем списке. Так значит, это свидание?— А как бы ты это назвала?— Эми сказала бы, что это
интрижка.— И все-таки я думаю, что это своего рода свидание.— Ладно.— Ты надолго в Европе? — спросил он, сменив
тему.— Еще недели две-три. Осенью мне нужно возвращаться и приступать к работе. Меня взяли в одно учреждение.— Куда?— В Банк
Америки.Он взглянул на меня.— Мы можем это поправить, — сказал он.— В этом нет нужны.— Ты уверена? Тебе не пойдет
деловой костюм.— Больше подойдет костюм судьи?— Что правда, то правда.Наши провода немного пересеклись. Я не знала, почему или что это значило, но
почувствовала, что мы оба думаем об одном и том же, переоцениваем вещи. Я вспомнила, как он рассказывал о редакторе, который называл его бунтарем.Джек посмотрел на меня, отодвинул
пару тюков сена назад и придвинул парочку по бокам, сделав для нас маленький диван. Он откинулся назад и, обхватив меня руками, прижал к себе. Я положила голову ему на плечо, гадая, как
же он поступит в момент огромного соблазна, но он оказался умнее. Повернув мое лицо к себе, он поцеловал меня и прижал еще ближе, несмотря на то что ближе было
некуда.— Будь рядом со мной, — прошептал он.— Ты хочешь спать здесь?— Ну, можно было бы уснуть в постели, но мы делали это
тысячу раз. А так мы можем поспать в объятиях друг друга, рядом с лошадьми, в Амстердаме, и запомнить это до конца нашей жизни. Разве стоит говорить об этом?— Это твой
принцип?— Что-то в этом роде.— Ты не ищешь легких путей?— Я просто хочу прочувствовать все на свете. Насладиться жизнью. Это
банально?Мне не давали покоя его слова по поводу Банка Америки, но я поняла его немного лучше.— Я все еще принимаю решение, — осмелилась сказать
я.Немного позже наше дыхание стало ровным и синхронным, и аромат сена заполнил все вокруг.Я проснулась от запаха сигаретного дыма. Не сразу поняла, где нахожусь. Джек спал рядом
со мной. Дождь лил еще сильнее. Постепенно ко мне начали возвращаться воспоминания о прошлой ночи. Я села, слегка запаниковав. Я не имела понятия, который час, и была уверена лишь в
одном: прошлой ночью мы гладили лошадей. Тучи заслоняли солнце, так что даже примерно нельзя было предположить, утро сейчас или вечер. Вопрос происхождения сигаретного дыма
озадачивал меня до тех пор, пока я не поняла, что кто-то курит внизу, под навесом, возможно, во время обеденного перерыва. Тогда я услышала чьи-то голоса. Джек медленно сел рядом со мной и,
прижав палец к губам, расплылся в улыбке.— Мы в ловушке, — прошептал он и чуть не расхохотался.— Который час?Он пожал плечами.То
ли десять, то ли миллион мыслей пронеслись у меня в голове. Во-первых, мне нужно было пописать. И срочно. Сено придало мне вид сумасшедшей. Я потрогала рукой волосы — они торчали
во все стороны. Казалось, мои губы и горло были покрыты шоколадом, а пальцы были жирными и грязными из-за лошадей.Затем я вспомнила об Эми и Констанции. Посмотрела в телефон, но
девочки мне не писали.И было лишь шесть сорок восемь утра. Вот что еще мне сообщил телефон. Брайан оставил голосовое сообщение, но мне не хватило смелости прослушать
его.— Как мы выберемся отсюда? — спросила я Джека.— Просто слезем. Мы не сделали ничего плохого.— А как насчет взлома с
проникновением?— Сделаем вид, что только закончили заниматься сексом, — сказал он, широко улыбнувшись, смял бумажный пакет и оглянулся
вокруг. — Всем нравятся парочки. Тем более что они могут сделать?— Они могут вызвать полицию.— За то, что двое занимаются сексом в стоге
сена?— Но мы не занимались сексом.— Но ты хотела.Я толкнула его в плечо. Он засмеялся. Мы услышали шаги внизу и мужской обеспокоенный
голос.— Кто там? — крикнул он.По крайней мере, мне показалось, что он сказал именно это. Он кричал на голландском.— Мы
уснули, — ответил Джек. Он повторил слово «спать» на немецком.Затем второй голос присоединился к первому, и это значило, что самое время слезать и расплатиться
за свои поступки. Может, они подумали, что мы бездомные. Может, решили, что мы воры. Джек слез первым. Он повернулся и помог мне спуститься. Двое мужчин — один молодой, второй
старый — сделали пару шагов назад и повернулись, чтобы посмотреть на нас.— Мы пришли посмотреть на лошадей и уснули, — сказал Джек.Старик покачал
головой. Мы явно ему не понравились. Но тот, что помоложе, — парень, который курил сигарету и тем самым, скорее всего, нарушил правила, делая это рядом с сеном, —
ответил нам на приемлемом английском:— Нехорошо то, что вы сделали.У него были худое лицо и пышная копна волос, торчащих, словно колючки. Он поморщил
губы.— Простите, — сказал Джек. — Мы гуляли допоздна. Мы не сделали ничего плохого.Старик сказал что-то молодому напарнику. Парень ответил.
Затем старик поспешил прочь.— Он собирается вызвать полицию. Вам лучше поспешить. Их станция находится неподалеку, так что совсем скоро они будут здесь.Он поменял
слова местами так, что получилось «будут они скоро». Он говорил совсем как Йода из «Звездных войн».Джек схватил меня за руку, и мы побежали к выходу.На
полпути домой — после того как мы побывали в ресторане, сходили в уборную и взяли еще кофе — Джек остановился около брусчатого моста. Прямо под ним, в реке, плавал
лебедь.— Мой дедушка писал о лебедях в своем дневнике. Думаю, он не ожидал увидеть их здесь. Казалось, он смаковал каждое проявление природы, ведь это означало, что
они выжили… Что жизнь продолжается.— Ты можешь найти ту часть о лебедях?— Я помню ее почти наизусть, но погоди.Он достал из кармана дневник
размером с маленькую Библию, с резинкой посередине. Это действительно была Библия, по крайней мере для Джека. Он облокотился на перила моста и медленно открыл дневник. Не знаю почему,
но я представляла себе этот дневник как большую, широкую книгу — как альбом, наверное, — но, увидев его реальные размеры, поняла, что в моих предположениях не было
никакого смысла. Примерно такую книжку мужчина и будет носить с собой после войны. Чтобы класть ее в карман, как делал Джек, и вытаскивать, когда понадобится сделать запись. Он не особо
отличался от моего ежедневника.— Я думала, он будет больше, — сказала я, прислонившись к нему, чтобы заглянуть в дневник.— Женщина никогда
не должна говорить такие вещи мужчине.Он не отрывал взгляда от книги, осторожно перелистывая страницы. Я ударила его в плечо. Мне нравилось, как бережно он обращался с дневником.
Он совсем не торопился, напротив — задерживался на каждой странице. Дважды останавливался, чтобы показать мне серые, потрепанные временем фотографии своего деда, спрятанные
между страниц, — высокий, статный мужчина с грустными, уставшими и пустыми глазами. Что делало выражение его лица еще печальней, так это не совсем удачная попытка улыбнуться
на камеру. Ему никак не удавалось скрыть всю горечь и ужас, через который он прошел во время Второй мировой войны.Я прислонилась щекой к плечу Джека. Мне хотелось наблюдать, как
его руки медленно листают тонкие страницы дневника. Наконец он нашел, что искал, и наклонил книжку ко мне. Затем, сменив голос на торжественный, но тихий, с любовью
прочел:— Лебедь плавал по крохотному озерцу, выгнув шею совершенной дугой. Угол утреннего света отразил лебедя в кристальной воде, и их тут же стало двое: словно
повторяя друг за другом, двигаются в унисон.Внизу страницы дедушка Джека сделал маленький набросок лебедя, плавающего среди кувшинок.— Это прекрасно, Джек.
Настоящая поэзия, правда.— Мне кажется, этим он хотел мне что-то сказать. Порой он упоминал это в разговорах. Кроме того, он много читал, в основном романы XIX века. Он
делился со мной своими книгами, и каждый год мы вместе перечитывали «Айвенго». Мы читали его на крыльце по вечерам, перед сном. Я обожал эту историю и эту традицию. Наверное,
именно поэтому я напал на тебя за твой iPad. Ты когда-нибудь слышала, чтобы говорили, что книги — это места, в которых мы бываем?.. Или что, когда мы встречаем людей, которые читали
те же книги, что и мы, это значит, что мы бывали в одних и тех же местах? Мы уже знаем кое-что о них, ведь они жили в тех же мирах, что и мы. Мы знаем, зачем они живут.Джек покраснел.
Впервые я видела его румянец, и он мне понравился.— Мне нравится, что ты так предан литературе.— Ну, по крайней мере, дедушкиному
дневнику.— Это единственный экземпляр? Ты не против, если я посмотрю?— Я сделал одну копию. Перепечатал его, чтобы запомнить каждое слово. Наверное,
звучит глупо. Но, если честно, я мог бы прочесть его наизусть.— Совсем нет, — сказала я, медленно взяв книгу в руки.Дневник оказался довольно увесистым. Я
открыла его и увидела надпись. Имя его дедушки — Вернон, — номер его военного билета и адрес: Брэдфорд, Вермонт, США. Рядом с надписью был набросок танка. Непонятно,
немецкого или нашего.— Он вырос на ферме. Его всегда впечатляла природа, к тому же он умел действительно красиво писать. Мне кажется, он был опустошен. Эта поездка
придала ему сил. Наверное, я тоже этого жду. От своего путешествия.— Я бы хотела почитать этот дневник, с твоего позволения.— Ты будешь пятым человеком,
кто это сделает. Прежде его читали мама, папа и бабушка.Я вернула ему дневник. Он осторожно закрыл его, закрепил резинкой и сложил в карман. Затем взял меня за руку, и мы просто
смотрели, как лебеди изящно плывут вверх по течению. Он попросил меня обратить внимание на то, как переливаются их перья. Джек сказал, что когда-то лебеди питались одним лишь светом, но
боги решили, что их красота может стать разрушительной, и сделали так, чтобы все эти прекрасные птицы ели траву. Но лебеди все равно продолжали получать достаточно света, и теперь, если
присмотреться, можно заметить его между их перьев.Этот момент не нуждался в запечатлении.И мы не нуждались ни в чем.В хостеле я приняла, наверное, лучший душ в моей жизни.
Вымыла каждый сантиметр своего тела и хорошенько промыла волосы. Стоя под потоком воды, я непрерывно думала о Джеке. При каждом воспоминаний о нем мое тело вздрагивало в небольшом