Они помолчали, Софи хотела было уже вернуться к себе, но тут Сцина заговорила. Голос ее смягчился, пропала едкость и горечь, даже напускная хрипотца. Софи не видела ее и в первую секунду подумала, что в комнате появился кто-то третий. — Он грубее их мир. Такой... грязный, кровавый. Все пороки на виду, алчность, жадность, эгоизм — все живет рядом с добротой, самопожертвованием, честью. А мы делаем вид, что у нас нет пороков, но так ли это, Нилан? Мы с тобой знаем эту истину. И за это, именно за это нас отвергает наш народ. Мы — словно бельмо… — она усмехнулась, и Софи подумала, что, наверное, она откидывает свою челку. — Бельмо, которое хочется забыть и снова притворяться идеальными. А я не хочу. Я не могла смириться с Согласием о землях, потому что ненавидела людей всей душой. И именно к ним меня выбросила моя дорога. А теперь… теперь мне нужно притворяться, что я все еще ненавижу их. Это ведь я, Сцина Макидарская, Непримиримая дочь. Господи и кто только придумывал нам всем эти прозвища? — Макидарская волчица… — сказал Нилан, и Софи услышала улыбку в его тоне. — Клинок Севера... — Да уж, звучно. Народ облил меня презрением, потому что я не хотела мира. Что сделают сейчас, когда я скажу, что не хочу войны? — Боюсь, никому уже неинтересно твое мнение, Кайране. — А что он? — Тебя все еще волнует позиция Эльтана? — Я отдала ему службу. — Ты просто в него влюбилась. Сцина хмыкнула. — Всякая дева хоть день своей жизни да была влюблена в Эльтана Сиршалленского. Я хоть имела смелость себе в этом признаться. — Смелости тебе было не занимать. — А тебе глупости. — Я славен этим. У каждого свой талант. — Какой у твоего брата? Нилан на мгновение замешкался. — Постоянство, — сказал он с горьким смешком. — Да уж. Ты подло поступил, побратим. Ты знаешь об этом? — Нилан молчал. — Ты, конечно, не приносил вашему Шахране клятв службы, но думаю, он, как и его брат когда-то, вверил тебе свои чаяния. Доверился тебе. И как ты с ним обошелся? — Когда спасем Шахране, тогда и попрошу у него прощения. Софи бесшумно сглотнула. — А если ты не спасешь его, а лишь погубишь ту, что он велел защищать? Как ты намерен жить с этим, Нилан? — Невыносимая жизнь — это проблема, которую до смешного легко решить, дорогая. Сцина хмыкнула. — Ты не вырос, Нилан. Ничего не понял за эти триста лет. Все такой же... — Зато я не размяк, — в голосе его зазвучала сталь. — Как я? Смотри-ка, «десятый» мнит себя непримиримым воином. — Раньше ты снимала им головы и смеялась. Шла в бой, распевая макидарские песни. Я помню утро Красного ручья… — Все мы когда-то были яростными и бесстрашными, алчными до побед и крови. Такова уж эта болезнь — молодость. — Значит, я все еще молод. — Софи услышала, как он поставил на стол кружку и тихо попятилась. — Нелестное заявление для трехсотлетнего эльфа. Стареть боятся лишь те, кто не успел поумнеть, припоминаешь старые пословицы? — Эльфы вечно болтают о вечности вместо того, чтобы заняться тем, что происходит здесь и сейчас. Здесь и сейчас, Сцина, мы переворачиваем мир. Тебя в такой момент заботит мой ум? — Меня заботит твоя душа. Ты так и не понял, что не найдешь в мести того, что ищешь, брат. Даже смерть всех людей на свете не вынет заносу из твоей груди. — Что ты об этом знаешь. Разве ты любила? — А ты? Разве ты любил? Или лишь придумал себе любовь? Софи услышала, как шумно отодвинулся стул, и быстро юркнула в комнату. Она не успела закрыть дверь и увидела, как Нилан стремительно прошел по коридору. Хлопнула дверь, и наступила тишина. Глава 3 Человечность — На выход! Софи, задремавшая в дороге, встрепенулась. Цепи, сковывающие ее наручники, и ножные кандалы громко зазвенели. В грузовике она была одна, сидела на металлической лавке в глухом без единого окошка кузове. Куда ее перевозили, никто не озаботился ей сообщить, как и о том сколько ехать. Софи зевнула и поднялась. Неловко перебирая скованными ногами, подошла к открытой задней двери. Двое охранников, не знакомых, а значит местных, ждали ее у выхода. Рядом разминался водитель и охранник, которые грузили ее в грузовик на предыдущем месте. Софи схватили за предплечье и помогли выйти, а вернее сдернули по короткой лесенке так, что она едва не свалилась. Она не возмутилась. Давно уже привыкла. Яркое солнце ударило в глаза, и она заморгала, удивляясь, что находится не на широком тюремном дворе, на которых она обитала последние пару месяцев, а у черного входа в какое-то старое, украшенное лепниной, здание из грубого серого камня. Тут было удивительно просторно и пусто. От далеких ворот и высокого забора тянулась лента грунтовой дороги, но вокруг здания не было ни сада, ни единого деревца. Голый ровный газон и пустота. — Эй! Ты что идиот! — зашипел охранник из грузовика, и на голову Софи тут же надели плотный тканевый мешок. — Дебила кусок! В инструкции же написано — без обзора! — Да пофиг, веди уже. И Софи куда-то повели. Тюремная роба стала ей уже привычна, передвигаться в ножных кандалах, конечно, было то еще удовольствие, но далеко не все охранники были жестоки с ней. Были и добрые. Один в ее второй камере, даже носил ей кексы и заводил задушевные разговоры. Нилан предупреждал, что ей будут подсовывать и сокамерников и охрану, старающихся вызнать то, что она не скажет следователям. Софи помалкивала и придерживалась обычной истории. Сдалась она, как и планировали, на мелком воровстве. В Альдестане, ее родном городе. Нилан не хотел туда ехать, но она настояла, и Сцина поддержала. Это звучало складно — глупая девочка все-таки приползла в родной город к родителям. Софи заставила Нилана отвезти ее к дому родителей ранним утром. Замерев, окаменев, не чувствуя практически ничего смотрела, как отец уехал в восемь на работу, как мама вышла и ушла пешком на рынок. Софи думала, что ее разорвет от боли, но чувствовала только глухое онемение, тупую тоску. Она знала, что уже никогда не сможет вернуться к ним, и все слезы были выплаканы там, в Сландене прошлой весной, когда она смотрела все интервью мамы по телевидению. Смотрела и понимала, что ради того, чтобы они остались живы и здоровы, никогда больше не увидит их. Нилан беспокоился, что она выйдет из себя и натворит невесть каких глупостей. Но Софи лишь посмотрела и кивнула. Они поехали подальше, на другой конец города, запарковались у какого-то магазинчика. Нилан смотрел на нее с опаской, встревоженно, но ее уже не могла обмануть его забота. Он волновался не о ней, а о том, чтобы она исполнила назначенную роль. В который раз Софи подумала про Джона. Он велел Нилану хранить ее, уберечь от любой беды. Он сказал ей тогда, во сне, что если она жива и счастлива, это станет ему утешением в любом горе. А Нилан легко, походя, рискнул ее жизнью. Софи смотрела на свои ноги в кроссовках на резиновом коврике машины и говорила им: идите. Ну же! «Открой дверь... Открой дверь...» — повторяла она про себя, но продолжала сидеть. Нилан молчал. Если бы он сказал хоть что-то в этот страшный миг, Софи не знала, что бы случилось. Она взорвалась яростью, что ему плевать на ее жизнь? Возмутилась, что он уговаривает ее?.. Или самое страшное — согласилась бы с тем, что она не должна и не обязана?.. Но Нилан молчал. Он сделал именно то, что нужно было сделать, чтобы она вышла из машины и сделала то, что обещала сделать. Промолчал. И Софи, с острым чувством потери, открыла дверь. Она шла в магазин косметики, прижимая к себе крупную сумку. Шла и понимала, что в этой машине, потрепанном жизнью бордовом седане, какой бы малодушной или решительной она ни была, чтобы ни сделала, ей суждено было потерять друга. Эта минута молчания сказала ей о Нилане больше чем год их якобы дружбы. Он мог гладить ее по голове и вытирать слезы, мог быть заботливым и понимающим, мог ее пожалеть и утешить. А потом безжалостно распорядился ее жизнью в собственных целях. Она спросила себя: если бы для спасения Линара нужно было пустить пулю ей в лоб, и никто не узнал об этом, сколько он колебался? Минуту или меньше?.. «Прости, малыш, ты ведь проживешь еще лет сорок, что такое сорок лет для эльфа...» Софи хотела верить, что Нилан не стал бы. Хотела верить, что откажись она, и он отпустил бы ее на все четыре стороны, как обещал... и не верила. В любом случае это было не важно, потому что она никуда не собиралась сбегать. Софи вошла в магазин, посмеиваясь над собой. Она все понимала, что ее используют, что она кусок мяса, которым хотят отвлечь волка, но словно скользя по крутой ледяной горке, уже не могла и не пыталась остановиться. Нилан все прекрасно знал, когда пришел к ней в Сландене. Даже перед перспективой пыток, насилия, смерти она не сможет отступить. Она все равно попытается спасти Линара. «Глупая девочка...» Ей пришлось ограбить не один, а целых три магазина, прежде чем хоть кто-то соизволил обратить внимание на то, что она выходит с сумкой, набитой зубной пастой под завязку. А дальше. участок, документы, камера с голосящими шлюхами, пойманными нынче ночью на улицах, а после только одиночки. Допросы, допросы, переезды, допросы, переезды. Следователь номер один лучился от самодовольства — поймал в глухомани какую-то важную рыбку. Следователь номер два делал вид, что не лучится от удовольствия, забирая крупную рыбу у следователя номер один. Софи чувствовала себя словно персонаж в компьютерной игре. С каждым допросом оппоненты становились все хитрее, вопросы каверзнее, страх сильнее. Но ее никто не трогал. Один раз дали оплеуху и только, да и то скорее проверить, не поддастся ли панике, чем всерьез причинить боль. Софи панике поддалась на все сто — разревелась громко и отчаянно. Ей ничего это не стоило после всех этих недель напряжения. Каждый раз, когда ее куда-то перевозили, и в комнате для допросов открывалась дверь, Софи с волнением ждала, что войдет Рош или введут Линара, и она поймет, что достигла, наконец, финального уровня в этой игре, но этого все не происходило. Сначала ей официально сообщали, куда ее переводят. Позвонить, правда, так и не дали, но кроме этого все выглядело вполне в рамках закона. Потом стало напоминать скорее похищение. Вместо тюремного транспорта — неприметные фургоны, на голове непрозрачный мешок, на руках и ногах кандалы. Софи, следуя легенде, возмущалась и требовала соблюдать ее гражданские права. Сама над собой посмеивалась втихаря. Гражданские права... вот умора! Перевозки было легче всего запомнить в ее монотонных буднях, и она считала их зачем-то. Это была двенадцатая, и везли долго, несколько часов. Но ее и до этого возили долго и ничего. Сердце уже не билось взволнованно при каждой выгрузке из машины. Она привыкала мечтать не о вечной любви или о вселенском мире, а о простой горячей ванне, кофе и теплой мягкой одежде. Ее куда-то вели, держа за предплечья. Скрипели дверные петли, послышались обрывки новостей из работающего телевизора, звякнули, раскрываясь двери лифта. Кажется, ее везли вниз, но Софи точно сказать не могла. Открывались и закрывались двери, лязгали тяжелые металлические засовы, пикали кодовые замки, ее горячее дыхание оставляло на ткани мешка влажный след. — Садись. Софи осторожно нащупала спинку стула и села. Ее пристегнули к столу — уже привычная допросная процедура — и сдернули мешок.