«Накажет тебя Господь, грешник. Ох, накажет за мысли твои окаянные», — вздыхал инок Ермолай. «Да отвали, дедушка. Сам же не рад будешь, если спалят…» — отвечал самому себе бывший афганец Виктор Лавров. — Ну что ж, думаю, вам можно верить! — торжественно объявила Пелагея, хорошенько поразмыслив. Светлана и Виктор облегченно вздохнули. — Но где находится протоирей Иеремей сейчас, я не знаю, — добавила Пелагея. «Ну вот, приплыли! — подумал Виктор. — Что ж ты мне мозги тут пудришь, матушка, мать твою так!» И тут же прикусил язык, наказывая себя за такое кощунство. Все-таки время, проведенное в мужском монастыре, не прошло для него даром. — Сейчас нам принесут трапезу, а затем я проведу вас по территории нашего монастыря, — тоном, не терпящим возражений, объявила матушка. В Маалюле остались лишь мусульмане и сорок монахинь, присматривавших за воспитанницами своего приюта. Девочки-сироты учились в монастыре Святой Феклы грамоте, осваивали в местной мастерской искусство церковной вышивки, бисероплетения. Во время нападения боевиков «Аль-Каиды» маленькие дети так же, как две тысячи лет назад, прятались в пещере, где молилась и укрывалась, прося избавления от напасти, святая Фекла. Лавров шел вслед за Пелагеей, одновременно слушая ее и размышляя. «Что это — профессия или призвание? Нет! Это состояние души! Высшая степень человеколюбия: рискуя выгореть, теряя душевные силы, изо дня в день нести свой тяжкий крест до глубокой старости. Сколько еще таких людей? И не обязательно в храме. Они живут, умудряясь не приносить с работы чужую боль, и при этом остаются людьми. Учителя в школах для детей с ограниченными возможностями, врачи психиатрических клиник, медсестры хосписов, христианские монахини в мусульманских странах…» Миссионерский подвиг настоятельницы был отмечен золотым наперсным крестом от патриарха. Но она не возгордилась, а продолжила свое честное служение Богу и людям. — Вот, что и требовалось доказать! — прервала размышления Лаврова Светлана, которая все это время была рядом. — Что? — переспросил Виктор, отвлекаясь от мыслей о вечном. Соломина и Лавров уже поняли, что матушка Пелагея на русском не знает ни слова, поэтому девушка говорила, ничего не опасаясь. — Мужской монастырь опустел, а женский — нет. Мужики в кусты, а бабы остались! И так всегда! Вам бы только под юбку и в кусты… — Сестра-а-а, — с укором перебил ее Виктор, изображая святошу, — ты же в Божьем храме. Как можно о постыдном-то? Но поймав на себе острый взгляд настоятельницы, спутники утихомирились. Вскоре удивительная чарующая энергетика древнего монастыря наполнила душу такими благостными ощущениями, что не думалось уже ни об иронии, ни о войне, ни о следах автоматной очереди на статуе Божьей Матери. — Великое место! Намоленное веками место, — восторгалась Светлана. — Да, — задумчиво подтвердил Виктор, — здесь я впервые услышал, как звучала молитва «Отче наш» из уст Иисуса. — То есть как? — Ну, в смысле не самого Иисуса, а на арамейском языке, — поправился Лавров. И тут же начал цитировать: Аввун дбищмайя ниткаддах щиммух Тэтэ Мальчутух Нэвэ совьянух эйчана дбищмайя аб пара Ха ля ляхма дсунканан юмана Вущюкх лан хобэйн эйчана дап ахнан щуклан хайявин Ула тъалан лнисьюна, элля пасан мин бищя. Мудтуль дилух хай Мальчута Ухейла Утищбухта Ль альам алльмин. Амин. Слушала Светлана, может быть, не менее строптивая, чем сама святая Фекла. Внимательно слушала и Пелагея, полностью растворившись в древней магической формуле этих слов. Слушали монахини, спешившие по своим делам и невольно остановившиеся, увлеченные ораторским искусством украинского инока. Минута восторга, который ничем не скроешь, минута единения всех верующих, просящих Всевышнего и обращающих взоры к небесам. — Амин! — не сговариваясь, хором повторили за Лавровым все, кто был рядом. — Я думаю, что Господь не оставит нас, нашу Сирию, — после паузы произнесла игуменья. В ее голосе было столько скорби, столько волнения за будущее родного города, что Светлана едва не расплакалась. — В Маалюле жили апостолы, — продолжала Пелагея, начиная движение. Виктор со Светланой устремились за ней. — Именно поэтому Маалюлю не должны тронуть. То, что есть в Маалюле, свято. Все, кто приезжает по этой дороге, всегда видят Маалюлю. Если же едут по другой дороге, тоже видят Маалюлю… — Матушка, вам плохо? — перебила настоятельницу Светлана, заметив, как та побледнела. — Нет, дитя мое. Добрая молитва всегда во благо. — Пелагея опять вернулась к повествованию, чтобы завершить мысль. — Этот город — символ разных религий и разных конфессий. Здесь много мусульман. Нет никакой дискриминации. Мы никогда не делаем различий между мусульманами и христианами. Все здесь в добром здравии — все монахини, все, кто находится в нашем монастыре. Единственное, о чем мы мечтаем, чтобы прекратились взрывы за стенами нашего монастыря. — Да, безусловно, так оно и будет, — поддержал настоятельницу Виктор. — Вы знаете арамейский? — вдруг спросила украинца Пелагея. — Нет, просто у меня хорошая память, — скромно ответил журналист. — Зачем вы лукавите, инок Ермолай? — улыбнулась настоятельница. — Чтобы так читать молитву на арамейском, проживать каждое слово, пропускать через душу каждое ударение, его нужно знать. Не уметь изъясняться, а именно знать. Виктор впервые не смог применить свое искусство прятать эмоции. Да, он выучил арамейский, чтобы общаться с древней реликвией, которую носил с собой, — с подголовным камнем Иешуа. Но в его планы не входило это раскрывать. И сейчас он был на грани провала… — Я, наверное, просто хороший артист, — увильнул он. — Ну что ж, как вам будет угодно, — ответила игуменья. — Благословляю вас на все ваши благие дела! Мне пора к детям. Осенив Виктора и Светлану крестным знамением, настоятельница засеменила в свои апартаменты, давая понять, что разговор окончен. «Непростая игуменья, — думал Виктор. — Почему она так допытывалась, зачем мы приехали? И сейчас… вцепилась в мой арамейский, как клещ. Она что-то знает. Она определенно что-то знает…» — Зря обидел старушку, — с печалью сказала Виктору Светлана, глядя вслед уходящей Пелагее. — Стару-у-ушку?.. Фигассе! Эта старушка еще нам с тобой сто очков в гору даст, — возмутился Виктор вполголоса. Действительно, матушке Пелагее было не более шестидесяти, и на старушку она ну никак не тянула. Да, на душе у Виктора скребли кошки. Расстались они как-то не очень… Лавров не мог подобрать слов, чтобы описать расставание с игуменьей, однако он приехал в Сирию с четко поставленной задачей — найти длань Иоанна Крестителя. Об этой миссии, как и о наличии у него другой реликвии — заветной плинфы, должно знать как можно меньше людей, и тут уже было не до пиетета. Светлана словно читала его мысли. Подходя к священному источнику в глубине монастыря, девушка неожиданно спросила журналиста: — А что это за черный камень, о котором ты рассказывал в легенде? Да, надо сказать, Лавров дал маху. Излагая легенду о святой Фекле, он увлекся повествованием и проболтался. «Черт дернул тебя о нем вспомнить, Витюша… Вот такой ты разведчик», — подумал он, а вслух сказал: — Что?.. Какой камень? — Ну, подголовный. Что это за камень? — Да, — запнулся Лавров, — эту легенду я слышал от одного монаха. Он уже умер… Да и мало ли люди болтают. Смотри, смотри, источник! Виктор оживился, переводя разговор на другую тему. Он ускорил шаг и подошел к небольшой арке у самой горы, откуда долгое время брали воду монахини и приходили испить и омыть ланиты гости. — Ему две тысячи лет. Это тот самый родник, который разрушил гору и спас Феклу, — рассказывал Виктор, зачерпывая воду в большую латунную чашу на длинной цепочке и протягивая ее Соломиной. — Попробуй! — Ты же не верил, что гора разошлась, — прищурив глаза, напомнила Светлана. — Но вода-то действительно волшебная, — совершенно серьезно ответил журналист, глядя, как Светлана делает глоток из чаши. Соломина непонимающе посмотрела на него.