Это была молодая женщина с живыми, черными, как маслины, глазами, в длинной до пят черной мужской рубашке и такой же черной куфии. Беда случилась два месяца назад, когда восьмого сентября на рассвете в городок вошли боевики «Джебхат ан-Нусры»[12], но несчастная сирийка, которая жила возле монастыря Святых Сергия и Бахуса, переживала все, как будто это случилось вчера. Она была близка к истерике. — Ну не плачь, не плачь, милая, — перевела слова Лаврова на арабский Светлана, обняв ее за плечо, и тут же добавила от себя: — Сейчас ничего не бойся. Мы рядом, мы сильные. Женщина действительно как будто успокоилась, посмотрев сначала на Соломину, а затем на Лаврова. Они, скорее всего, были первыми, кто за эти два месяца пытался ее утешить. — Как тебя зовут? — спросил Виктор. — Ита Вахба, — шмыгая носом, ответила случайная собеседница. В тени одного из близлежащих домов Виктор разливал из походного термоса горячий мате. — Попробуй. Очень помогает… от слез, — предложил он женщине, отхлебнув из своего стаканчика. — Ты такого точно никогда не пила. Весь багаж он, конечно, оставил в гостинице, но неизменная легкая заплечная сумка, которая видела, пожалуй, все континенты, содержала самое необходимое. В том числе и термос с горячим мате. Взбодрившись после этого достаточно крепкого зеленого напитка, Ита взяла себя в руки и продолжила рассказ. — Мы не можем понять, что произошло. Они врывались в наши дома, поджигали их, а также магазины, лавки. Все наше имущество они разграбили, все взяли. Стариков убивали, и женщин тоже, детей выгоняли на улицу. Они резали всех, кто попадался им на пути! — И мусульман? — удивилась Соломина. — И мусульман, и христиан. — Мусульмане убивали мусульман? — недоверчиво переспросила Светлана. — Боевики — не мусульмане. Они звери! Без роду и племени, — был ответ. — Скажи, Ита, — перешел к главной теме Лавров, — ты, случайно, не знаешь, в этом монастыре служил протоирей Иеремей… — Знаю. Хороший такой человек, большой, умный… Наверное, как ты, — отвесила неловкий комплимент Виктору Ита. — Спасибо, Ита… Где Иеремей сейчас? — нетерпеливо спросил Лавров. — Он был здесь, когда монастырь разрушили, помогал уезжать христианам. А потом куда делся — не знаю… Может, и нет его уже… Да, так случилось, что все христиане, проживавшие в Маалюле, покинули свое жилье — ушли неизвестно куда. А как прекрасно играли оркестры в праздник Пасхи! И все православные шли в монастыри, за которыми словно бы присматривала статуя Христа, возвышающаяся над городом. «Совсем как в Рио-де-Жанейро, — думал Лавров тогда, в 2001 году. — Бережет своих детей…» Теперь тот же Христос с тоской взирал на опустевшую Маалюлю, будто спрашивал: «Что же вы наделали, дети мои?» Виктор и Светлана помогли сирийке, чем смогли, — купили пару банок мясной тушенки и крупу, после чего отпустили с миром, а сами направились в монастырь Святой Равноапостольной Феклы на другой конец города. — Уж они точно должны знать, где настоятель, — с надеждой сказала Светлана. — Все монахи разрушенного монастыря Святых Сергия и Бахуса, наверное, либо перебрались в Баб Тума — христианский квартал в Дамаске, либо вообще ушли в Ливан от греха подальше, — предположил Виктор, завернув в какой-то закоулок. — Ты так хорошо Сирию знаешь, будто здесь рос, — похвалила его Светлана. — Да-да, ты разве не знала? Я вырос в христианском квартале Борщаговки, — ответил журналист с нарочитой серьезностью. — Борщаговка, Борщаговка, — бормотала Соломина, пытаясь вызвать из памяти незнакомое название. Потом не выдержала и взяла в руки навигатор. Виктор встал за спиной у девушки, нависая над ней. — Это тут недалеко, пешком — через Турцию, Болгарию, Румынию, Молдову и прямо в Киев. Всего пять тысяч четыреста километров. — Да иди ты, — фыркнула девушка, спрятала навигатор и двинулась вперед. — Сестре не должно говорить такие слова, — наставительным тоном произнес Лавров. — Ты не монах! Ты Вельзевул! Змей-искуситель! — покраснела Светлана. — Не греши в сердце своем, ибо сказано… — начал Виктор, словно на исповеди. Соломина остановилась и пристально посмотрела в глаза Виктору. Да. Этот мужчина нравился ей, и она ничего не могла с этим поделать. — Ты знаешь, кто ты? Ты — липовый инок! — Да нет, сестра. Не липовый. Самый что ни на есть дубовый… Девушка не выдержала и расхохоталась, и эхо ее звонкого смеха словно окатило близлежащие дома. Может быть, так молодая монахиня превращалась в любящую женщину, но она почти забыла, для чего сюда прибыла. 2 — Гора Каламун раздвинулась, образовав очень узкий проход, по которому Фекла выбралась к селению Маалюля. Святая так и осталась жить здесь неподалеку, в маленькой пещерке, вокруг которой со временем образовался монастырь ее имени, — так сказано в писаниях! — доказывала Светлана Виктору. — А ты мне тут про каких-то верблюдов рассказываешь! — Послушай, Свет, — засмеялся Лавров, в очередной раз поддразнивая девушку, — а ты веришь в то, что сказала? Гора раздвинулась… Как такое может быть? — Значит, тебе врать про Феклу можно, а мне нельзя? — снова вспылила Светлана и обернулась к Виктору. — Ч-ш-ш, — вдруг произнес Лавров и покраснел, глядя куда-то за спину Соломиной. — Молодые люди! У нас здесь не шумят. За Светой стояла пожилая женщина, вся в черном; ее голова была плотно обвязана таким же черным апостольником — платком с вырезом для лица, ниспадающим на плечи и покрывающим равномерно грудь и спину. Она грозно смотрела на шумную парочку. Лавров и Соломина не заметили, как в своих спорах подошли к самому монастырю Святой Равноапостольной Феклы. — Простите нас, матушка Пелагея, — обратился к ней Лавров, — но мы по делу Божьему, и люди совсем не лишние, не праздные. Просто молодые. Виктор смотрел то на игуменью, то на статую Божьей Матери, возвышающуюся над монастырем прямо на скале и прошитую автоматной очередью. — Лишних людей не бывает. Бывают длинные языки, — проворчала настоятельница монастыря. — Пойдемте, раз у вас ко мне дело… В светлице пахло елеем, было тепло. Виктор и Светлана расположились на деревянных стульях напротив Пелагеи. — Итак, инок Ермолай, вы утверждаете, что прибыли из далекого монастыря на Украине? — В Украине, — поправил настоятельницу Виктор-Ермолай. — И вам нужен протоирей Иеремей? — Именно так, — смиренно ответил Виктор, в его глазах можно было прочитать боль и раскаяние всех грешников с начала новой эры. Просить надо так, чтобы человеку, которого просят, стало неудобно перед просящим. Однако Пелагею не так просто было сбить с толку. — Где-то я вас видела, — заметила она, пристально глядя на Лаврова. — Ну, мало ли похожих людей? — Да, похожих, — будто осенило игуменью. — Вы похожи на одного журналиста… Пелагея не ошиблась. Она имела на диво хорошую память. Виктор был в монастыре в начале нулевых, писал «синхроны» для своего очередного документального фильма и задавал многим монахиням каверзные вопросы. «Каверзные вопросы для монахинь — это все равно что непристойные предложения. Особенно для молодых. Они сразу пугаются и отказываются общаться, — думал Лавров. — А память у матушки действительно хорошая. За эти годы сколько здесь народу перебывало?» — Вы журналист? — еще раз спросила Пелагея. — Был когда-то, но… неисповедимы пути Господни, — смиренно ответил Виктор-Ермолай. — А какое у вас дело к настоятелю Иеремею? Матушка Пелагея смотрела Виктору прямо в глаза. Ему впервые в жизни казалось, что он еще не успел подумать, как не проговориться, а она заранее знала его ответ и просто развлекалась с ним. «Терпеть, инок! Чего расползся, как квашня? — сам на себя злился Виктор. — Чего дрожишь, как салабон, бача?» Казалось, нервы Виктора настолько обнажились, что с него слетела вся шелуха жизненного опыта. Он словно пришел на первое занятие в школу разведки — маленький, смешной, но с зашкаливающими амбициями. Ох и глаза были у этой настоятельницы! — У нас к нему письмо от настоятеля Емельяна, — наконец нарушил молчание Виктор. И это было чистой правдой. Емельян не мог отправить инока Ермолая к своему брату во Христе без послания. «Ну давай же, раздупляйся, тетушка! — говорил внутри инока Ермолая Виктор Лавров. — Я тебя прошу, не прогони беса». В тяжелые минуты психологической борьбы Виктор, по обыкновению, успокаивал себя ироничными, не всегда приятными для обывательского уха словами. А сейчас, когда в нем самом боролись двое — инок Ермолай и мирянин Виктор Лавров, — постоянно выигрывал то один, то другой.