— Вот так… — Выходит, ты можешь сам себе выбрать занятие и имя? — Выходит, так, — согласился Виктор. — Аль-Лавров лучше, — удовлетворенно заключил аль-Хариш. — Ладно, пусть будет аль-Лавров, — смирился Виктор, — только дай мне еще немножечко поспать. Он спрятал голову в убежавшую тень от одеяла, висевшего на ветвях саксаула. А бедуин, совсем как мама в детстве, стащил с его ног берцы, а с плеч — изодранную форменную куртку. (В какой-то момент Лавров использовал ее как буксировочный трос, когда спасал Фарраджа из песчаного плена.) Аль-Хариш освободил карманы рваной куртки от содержимого и бросил тряпку в костер. Пистолет «Глок-18» он отдал Светлане без особых эмоций, будто это было не оружие, а портсигар. Светлана, присматривавшая за огнем, недоуменно посмотрела на бедуина. Тот приложил палец к губам — помалкивай, мол. «Хорошо, что я сумку с него сняла прошлой ночью, — подумала Светлана. — А то бы и длань обнаружили…» Когда Лавров окончательно проснулся, бедуин предложил ему вместо старой, изодранной и провонявшей экипировки спецназа «Бармица» белоснежные бедуинские одежды — шуруки. Надо сказать, этот наряд впечатлял. Рубаха-мантиян с рукавами из полосатой ткани… У шаровар-сирвал имелась пара вышитых карманов по бокам. Поверх рубахи надевали очень длинный, до самой земли, шелковый кафтан-гунбаз, а на кафтан — жилетку-сидрийю. Кафтан перевязывали шелковым поясом. А поверх всего набрасывали плащ-палатку абайю из белой шерсти. На голову — белый платок-аймемма, удерживаемый на месте при помощи черного обода — агала. Аль-Хариш помог украинцу облачиться во все эти новенькие одежды и сообщил: — Это платье бедуинского шейха! Палестинцы одобрительно улыбались, наблюдая за тем, как отдохнувший и умывшийся европеец одевается в древнейший костюм, известный с библейских времен, с самого хананейского периода. Али покрутил пальцем в воздухе, давая Виктору понять, чтобы тот повернулся против часовой стрелки. Лавров повернулся, слегка расставив руки, как маленькая девочка в детском саду, впервые надевшая костюм Снежинки к новогоднему утреннику. — Красиво! — сказал он, ощупывая вышитую полу белого жилета-сидрийи. — Это честь! — Это честь для нас! — ответил спасенный Фаррадж. — Салам, шейх! — Салам! — Виктор приложил ладонь ко лбу, потом к животу и слегка поклонился. Палестинцы радостно засмеялись. — Это дозволено? — спросил Лавров у аль-Хариша. Тот кивнул головой. — Салам! Салам! Салам! — поприветствовал украинец остальных палестинцев, поворачиваясь по полукругу. — Тот, кто свободен от предначертаний, может создать свое племя, — пояснил ему предводитель каравана и также склонился, протягивая двумя руками широкий восточный кинжал-джамбию с рукоятью из слоновой кости и с загнутыми ножнами из белой кожи. Фаррадж подвел к Виктору белую верблюдицу, заставил ее лечь на колени и приглашающим взмахом ладони указал на красное, расшитое золотом и камнями седло. Лавров чинно опустился в седло и почувствовал себя Иисусом Навином, заместителем патриарха Моисея — ни больше, ни меньше. Верблюдица поднялась и пошла. «Хат-хат-хат», — пришпорил ее всадник в белых одеждах. Животное побежало рысью. Палестинцы заулыбались и захлопали в ладоши. Отъехав метров на пятьдесят, Виктор хотел было вернуться, но бедуины заголосили, как на скачках, и замахали руками: — Еще, еще, пробуй, пробуй! Украинец уехал за сторожевой холм, остановил верблюдицу и вытащил из ножен джамбию. В широком отполированном лезвии отразилось его лицо с красным обгоревшим лбом. Ветер раздувал полы абайи молочного цвета. Тень всадника как будто махала крыльями. Откуда ни возьмись, к нему подскакал всадник в грязной синей абайе, на вороном коне, голову которого украшал плюмаж из черных орлиных перьев. Голова всадника была обмотана черной куфией. — Что ты делаешь, европеец? — спросил всадник по-английски. — Сам видишь! — ответил Виктор, приветственно взмахнув рукой, и спросил: — Ты один? — Почти! Синий всадник пришпорил коня и коротким кентером объехал вокруг белой верблюдицы. Лавров рассмотрел вальтрап под его седлом. Он был длинный, скорее даже это была попона цвета индиго с орнаментом, напоминающим следы животных на песке. Змеиные извилистые полосы, тройные пятна, оставленные лапами каракала, цепочки трасс, словно после маленького танка, — это скарабей катил навозный шарик. Попона заканчивалась тяжелыми темно-синими кистями на толстых шерстяных шнурах. — Ты здесь с теми псами, что пьют из моего колодца? — опять спросил всадник, указав за спину Лаврова. — Он твой? — вопросом на вопрос ответил Виктор. Всадник вытащил из-за пояса огромный револьвер и выстрелил в воздух. Конь под ним занервничал и завертелся. Верблюдица под Лавровым, напротив, вообще никак не отреагировала на резкий звук, пронзивший небо над пустыней. — Я Дауд, — представился незнакомец в синем. — Я знаю другого человека с таким именем, — сказал Виктор, имея в виду библейского царя Давида. — Другого? — заинтересовался стрелок и спрятал револьвер за широкий пояс. — Тот, кого я знаю, не нуждается в помощи, чтобы охранять колодцы! — добавил Лавров. — Он, должно быть, герой? — поинтересовался Дауд. — Да, — подтвердил Виктор, — он дал бы напиться пришедшим из зыбучих песков! — Неужели? Это кто-то другой… — Всадник в синем оглянулся на приближающегося коня. — Вот моя подмога! К ним таким же коротким кентером подскакал подросток в абайе цвета индиго и красно-белой арафатке. Увидев европейца в одеяниях бедуинского шейха, отрок поприветствовал его традиционным жестом с поклоном. — Сын, — обратился к нему Дауд и указал сложенной пополам плеткой на Лаврова, — чье это облачение? — Хариша, отец! — Какого он ранга? — Шейх, мой отец! — Он хариш? — Нет, отец, европеец! Дауд издевательски рассмеялся. Виктор снова почувствовал себя, словно на школьном утреннике, когда все пришли в обычной одежде, а он вырядился одноглазым пиратом с картонной саблей. — Сын, — опять обратился Дауд к мальчику, — они крадут нашу воду, скажи им, пусть придут. Так Дауд дал понять Виктору, что не воспринимает его как человека, с которым можно вести дела. Сын кочевника пришпорил каракового жеребца и галопом умчался к колодцу. Отец еще раз издевательски рассмеялся и поскакал следом. 2 Револьверный выстрел переполошил бивуак палестинцев. К колодцу на полном скаку мчались два вооруженных всадника. Бедуины бросились к своим лежащим верблюдам, где под попонами у каждого были припрятаны автоматы Калашникова и карабины Симонова. Дауд на ходу выхватил у одного из палестинцев мягкое резиновое ведро и демонстративно вылил из него воду на землю. Он грозно осмотрел мужчин, вставших у своих верблюдов с оружием наизготовку, и коротким кентером обскакал колодец. К этому времени подоспел Лавров на своей резвой верблюдице. Сын Дауда, наставив на него маузер, велел остановить движение и поднять руки. Фаррадж выхватил кинжал и бросился к мальчишке, но был остановлен крепкой хваткой Светланы. Всадник-отец приблизился к палестинцу, поившему верблюда, и, указывая плетью на резиновое ведро с водой, велел: — Вылей это! — Нет! — крикнул безоружный предводитель каравана. Всадник выпрямился в седле, подбоченился и объявил: — С тобой говорит Дауд из друзов! — Али ибн аль-Хариш отвечает! Всадник на вороном коне и прямой, будто кол проглотил, облаченный в черное бедуин двинулись навстречу друг другу. Метров за десять Дауд ловко спешился и подошел к Али на расстояние двух шагов. Предводитель каравана рассматривал его патронташ, надетый через плечо, кавказский кинжал-кама в серебряных ножнах и потертый револьвер системы Смита-Вессона III образца 1871 года. — Ты хариш? Али… твой отец Халаф Ахмед еще ворует? — Нет. Дауд принял меня за своего ублюдка? — дерзко ответил безоружный аль-Хариш. Дауд уперся руками в бока: — Нет! Ничего общего… Ты похож на своего отца.