Казалось, тот, кого звали Скейеном, превратился в изваяние. Он продолжал, словно маятником, раскачивать клюшкой. «Было. Это все уже было…» — не успокаивался мозг. Вдруг он, подняв глаза, увидел за речушкой под деревом давно похороненных им Саломею и Себастьяна Реннера. «Что это? Дерьмо собачье! Бей!» — прозвучало где-то внутри. И Мартин ударил. Может быть, впервые в жизни его рука дрогнула и мяч улетел в никуда. Зашумели трибуны: «Промахнулся!», «Промахнулся!», «Промахнулся!», «Мартин Скейен промахнулся! Не может быть», «Ой, что это?! О, мой бог, смотрите!» Мартин поднял глаза. Нет, он не ошибся. Он видел перед собой метрах в тридцати Виктора Лаврова и Светлану Соломину. Потери бдительности хватило, чтобы встретить свой ужасный конец. Громадный крокодил невиданных размеров, бесшумно подобравшийся сзади, набросился на своего хозяина, и голова Мартина вместе с плечами исчезла в его громадной пасти. Скейен дважды дернулся и затих… Шумная толпа неслась в сторону места трагедии, позабыв об опасности. Здесь находились те, кто был должен Мартину, и те, кому был должен он. Все хотели спасти хозяина гольф-клуба «Бафалло Скейен». Но было поздно. Крокодил уже утащил миллиардера в ближайший канал. А где-то в миле отсюда, воспользовавшись замешательством охраны в связи с внезапной гибелью шефа, с высокого забора закрытого клуба спрыгнули двое — мужчина и женщина. Виктор и Светлана пулей бросились к спрятанному в посадке автомобилю. — Ну, обошлось, — выдохнула девушка, когда старенький «Форд» выскочил на трассу и укатил на приличное расстояние. — Да-а-а, — многозначительно протянул Лавров. — Кто к нам с крокодилом придет, от крокодила и… И правда, ничто так не путает планы по завоеванию мира и порабощению воли, как внезапная смерть. 7 Давно отцвели сады и собран урожай. Все дорожки, вымощенные тротуарной плиткой, приведены в порядок перед приходом зимы, а кусты, с которых опал последний лист, аккуратно пострижены заботливым озеленителем иноком Феодосием. Монастырь Святого Иоанна жил своей обычной жизнью и был далек от суетного грешного мира, в котором падали бомбы, рвались снаряды, велось растление по телевидению, вселялась скверна в души непокорных грешников. Что еще? Как может быть чуждым мир, который произвел тебя на свет? Не будь лицемером. Никакие обеты и посулы, никакие красивые одежды и украшения, никакие увещевания о перерождении души не прояснят для человека главного: поступай по совести, и будешь с Богом. — Итак, инок Ермолай, ты пришел, чтобы окончательно расстроить меня? — грозно возопил отец Емельян. — Мало того что ты не выполнил свой долг год назад, ты еще куда-то пропал после наказания и вовремя не явился в святую обитель. — Дорогой мой отец Емельян, я пришел, чтобы проститься, — смиренно заявил Виктор-Ермолай. — То есть как? — опешил настоятель. — Вот так, — только и ответил инок, в котором уже не было ни капли монашеского. — Но ты не исполнил долг… — начал было Емельян. — Мой долг — спасение душ. Разве не призывает нас Господь помогать ему? — Но я думал… — …что погасил пламя грешной и строптивой души моей? — угадал мысли настоятеля Виктор, отчего тот побледнел. Емельян был настолько поражен попаданием Виктора в точку, что молча стоял, глядя на него, и не знал, что сказать. — Душа наша, — продолжил бывший инок, — нуждается в том, чтобы лечить ее, время от времени чистить. Пребывая здесь, я многое понял, осознал, покаялся в том, о чем раньше и не думал. Человеку необходимо чистить душу. Это нужно так же, как путнику в тяжелом походе — глоток воды, как в пустыне — оазис… — Но ты не исполнил долг, — промямлил Емельян. — Перед тобой, отче? — Перед православной церковью. Ты пришел ко мне три года назад и молил, чтобы я дал тебе приют и благословение на служение Господу… — Не спеши произносить высокие слова, — перебил священника Лавров. — Вспомни первый вопрос, который ты мне задал, когда я переступил порог монастыря Святого Иоанна. Ты спросил: «А что ты умеешь делать, чадо?» Благо я умею многое и честно служил здесь два года. А если бы не умел? Ты бы взял меня? Просто не корысти ради, а как заблудшую душу? От такого откровения Емельян снова потерял дар речи. — Так что для тебя первично — душа или тело с физической силой, умениями, ремеслами? Господу нашему, я знаю, важна душа, какой бы она ни была, ибо один кающийся грешник ценнее, чем десять праведников. И ты после этого решаешь, исполнил я свой долг перед храмом или не исполнил? — Хорошо же, — выдавил Емельян, расхаживая по кабинету. — Я всегда знал, что ты смутьян. Мне такие здесь не нужны. Но ты честно работал и служил, по крайней мере здесь, в монастыре, и там, в Пальмире… в нашей Пальмире, а не какой-то там арабской. — Настоятель подошел к Виктору. — Умный ты слишком, инок Ермолай. Вернее, Виктор Лавров. Умный — а это в жизни… мирской жизни, — поправился настоятель, — очень может навредить. — На том и стою, отец Емельян, — улыбнулся Виктор. — А вообще, — запнулся священник, — я всегда рад видеть тебя. Ты мне многое дал понять. Емельян неожиданно искренне обнял Виктора, и у того защемило сердце: «Может быть, не стоило так резко? Неплохой дядька ведь?» — Иди, сын мой. Иди с Богом, и Господь с тобой, — перекрестил бывшего инока настоятель. — Я еще с братьями попрощаюсь, — объявил Лавров и вышел из кабинета. * * * Прощание с братией вышло веселым и радостным. Все, конечно, понимали, что инок Ермолай со своим строптивым характером в монастыре не усидит, и все-таки весомая часть его жизни, пусть и не такая длинная, прошла здесь, в месте, где большинство послушников остаются до конца своих дней, так и не разобравшись в своей душе. Или разобравшись, но по призванию… Впрочем, как и везде. Не отделяйте церковь от мира — она его часть, пусть и такая непонятная многим. Житейский разговор с монахами прервал страшный грохот. А это из конюшни, услышав дорогой лошадиному сердцу голос, вырвалась гуцульская кобылка Мелари — верный друг и товарищ инока Ермолая. — Мелари, крошка моя дорогая! Жива! — воскликнул Виктор и, встав на колено, обнял маленькую лошадку. — Жива! А что ей сделается? Такая же упертая, как ты! — воскликнул неожиданно появившийся настоятель монастыря Емельян, и все, кто был рядом, рассмеялись. — Слушай, Лавров, хорошо, что ты еще не успел уйти. Я вот тут подумал… Ты у нас все-таки работал долго и хорошо. Может, возьмешь денег? Тебе ведь сейчас трудно будет. А там сумма немаленькая. — Отец Емельян, — улыбнулся Виктор, — не пропаду. Купите лучше на эти деньги новой одежды бездомным или покормите бездомных в приюте клубникой среди зимы! — Клубни-и-икой? — удивленно протянул настоятель. — Отец Емельян, много ли у них счастья? Теплое лето да банка сгущенки после крестного хода. А вы — среди зимы. Просто милостью Господа. Емельян посмотрел на своих монахов, потом на Виктора и гулко выдохнул: — Ну, будь по-твоему, мирянин! Присутствующие одобрительно загудели. — Ну а как же ты? — не унимался Емельян. — А мне… лучше кобылку отдайте, — скромно попросил Виктор. — Пойдешь со мной, Мелари? Они шли вдоль дороги в сторону трассы, человек и маленькая лошадка. Виктор Лавров, легко перевернув очередную страницу своей непростой жизни, возвращался к семье, к друзьям, к бесконечным путешествиям. Вместе со своими новыми мыслями, чистой душой и своим Богом — совестью. * * * notes Примечания 1 Даниило Петрович Негош (ок. 1670–1735) — церковный и государственный деятель, митрополит Черногории, основатель правящей династии Негошей. (Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.) 2