18 Когда мы ели мороженое в «Ликети сплит» (Лиз позвонила моей маме и сообщила, где мы и чем занимаемся), Лиз сказала: – Твое умение… это, наверное, так странно. Так жутко. Тебе не страшно? Мне хотелось спросить, не страшно ли ей смотреть ночью на небо, зная, что звезды тянутся в бесконечность, но я не стал ничего спрашивать. Просто ответил «нет». Даже к чуду можно привыкнуть. А привыкнув к нему, ты воспринимаешь его как должное. И невольно перестаешь удивляться. В мире много чудесного, вот и все. Оно повсюду. 19 Скоро я расскажу о втором случае, когда Лиз забрала меня из школы, но сначала надо рассказать, как они с мамой расстались. Это было кошмарное утро, уж поверьте мне на слово. Я проснулся еще до будильника, от маминых криков. Мама и раньше кричала и злилась на Лиз, но никогда не кричала так громко и не злилась так сильно. – Ты принесла его ко мне в дом? Где я живу с сыном? Лиз что-то ответила, но очень тихо, и мне было не слышно. – Ты думаешь, для меня это имеет значение? – крикнула мама. – В полицейских телесериалах это называют серьезным грузом. Я могу загреметь в тюрьму за соучастие! – Не устраивай драму, – сказала Лиз. Уже громче. – Не было ни малейшего шанса, чтобы… – Это не важно! – перебила ее мама. – Он был в моем доме! Он и сейчас в моем доме! Прямо на гребаном столе, рядом с гребаной сахарницей! Ты принесла запрещенный наркотик в мой дом! Серьезный груз! – Да что ты заладила со своим грузом? У нас тут не серия «Закона и порядка»! – Теперь Лиз тоже кричала. И злилась. Я стоял, прижавшись ухом к двери своей спальни. Стоял босой и в пижаме, с бешено колотящимся сердцем. Это был не обычный спор, и даже не ссора. Все было гораздо серьезнее. И хуже. – Если бы ты не шарила у меня по карманам… – Я не шарила у тебя по карманам! Я хотела сделать тебе одолжение! Я собиралась отдать в химчистку свою шерстяную юбку и подумала, что заодно можно почистить и твою запасную форменную куртку. Как долго он там пролежал? – Совсем недолго. Парня, которому принадлежит этот пакет, сейчас нет в городе. Он возвращается завтра… – Как долго? Лиз что-то ответила, но очень тихо, и я не расслышал. – Но зачем было тащить его к нам? Не понимаю. У тебя дома есть оружейный сейф, вот и оставила бы его в сейфе. – У меня нет… – Лиз резко умолкла. – Чего нет? – Оружейного сейфа. А у нас в доме были квартирные кражи. К тому же на этой неделе я все равно каждый день у тебя. Вот я и подумала… чтобы лишний раз не мотаться… – Чтобы лишний раз не мотаться?! На это Лиз ничего не сказала. – У тебя дома нет оружейного сейфа. О чем еще ты мне врала? – Теперь в мамином голосе не было злости. Теперь в нем слышалась только обида. Как будто мама сейчас заплачет. Мне хотелось выйти на кухню и сказать Лиз, чтобы она оставила мою маму в покое, пусть даже мама сама начала разговор, когда нашла у Лиз в курке какой-то серьезный груз. Но я никуда не пошел. Я стоял у двери и подслушивал. И дрожал мелкой дрожью. Лиз что-то пробормотала в ответ. – Поэтому у тебя и проблемы на службе? Ты сама тоже употребляешь, а не просто… не знаю… развозишь? Распространяешь? – Я не употребляю и не распространяю! – Но ты его кому-то передаешь! – Мама снова повысила голос. – По-моему, это и значит распространяешь. – Она на секунду умолкла и снова вернулась к той теме, которая беспокоила ее больше всего. – Ты его принесла ко мне в дом. Где я живу с сыном. Ты запираешь оружие в машине, я всегда на этом настаивала, но теперь я нахожу в твоей запасной куртке два фунта[7]кокаина. – Тут она рассмеялась, но не так, как люди смеются, когда им и вправду смешно. – В твоей запасной полицейской куртке! – Там не два фунта, – хмуро проговорила Лиз. – Я с раннего детства помогала отцу взвешивать мясо на рынке, – сказала мама. – Если я беру в руку два фунта, мне сразу понятно, что это два фунта. – Я его унесу, – сказала Лиз. – Прямо сейчас. – Да, прямо сейчас. За своими вещами приедешь потом. По предварительной договоренности. Когда я буду дома, а Джейми не будет. И никак иначе. – Ты сейчас говоришь не всерьез, – сказала Лиз, но по ее голосу было понятно, что она сама в это не верит. – Очень даже всерьез. Я сделаю тебе одолжение и не сообщу твоему начальству о том, что нашла у тебя в кармане, но если ты снова появишься здесь – кроме того раза, когда приедешь забрать барахло, – я сообщу сразу. Даже не сомневайся. – Ты меня выгоняешь? На самом деле? – На самом деле. Забирай свою наркоту и вали отсюда на хрен. Лиз расплакалась. Это было ужасно. Когда Лиз ушла, мама тоже расплакалась, и это было еще ужаснее. Я вошел в кухню и обнял маму. – Ты все слышал? – спросила она и тут же ответила за меня: – Наверняка слышал. Не буду врать тебе, Джейми. И смягчать правду тоже не буду. Это были наркотики, крупная партия, и ты никому об этом не скажешь, ты понял? – Это правда был кокаин? – Я тоже плакал, но понял, что плачу, только услышав свой собственный хриплый голос. – Да. И раз уж ты все равно многое знаешь, то скажу тебе честно: в юности я сама пробовала кокаин, пару раз. Я попробовала порошок из пакета, который нашла в кармане у Лиз, и у меня онемел язык. Это точно был кокс. – Но теперь его нет. Она его унесла. Все хорошие мамы знают, чего боятся их дети. Кто-то, может быть, скажет, что это наивное романтическое измышление, но я считаю, что это самый что ни есть прозаический факт. – Да, унесла. И у нас все хорошо. День начался не слишком удачно, но теперь все позади. Подводим черту и идем дальше. – Да, хорошо. Но… вы с Лиз и вправду уже не друзья? Мама вытерла слезы кухонным полотенцем. – Мы с ней давно не друзья, просто я этого не понимала. Ладно, тебе пора собираться в школу. Тем вечером, когда я делал уроки, я услышал какое-то буль-буль-буль, доносившееся из кухни, и почуял запах вина. Запах был сильнее обычного и даже сильнее, чем в те вечера, когда мама с Лиз уговаривали по три-четыре бутылки. Я вышел на кухню, чтобы посмотреть, не разбила ли мама бутылку или бокал (хотя не слышал звона бьющегося стекла), и увидел, что мама стоит у раковины с бутылкой красного в одной руке и бутылкой белого в другой. Она выливала вино прямо в раковину. – Зачем ты его выливаешь? Оно испортилось? – В каком-то смысле испортилось, – сказала мама. – Начало портиться месяцев восемь назад. Пора прекращать. Позже я узнал, что после разрыва с Лиз мама какое-то время посещала собрания клуба анонимных алкоголиков, но потом решила, что ей это не нужно. («Зачем мне выслушивать, как старичье бьет себя пяткой в грудь и сокрушается о лишней рюмке, выпитой тридцать лет назад», – сказала она.) И по-моему, она иногда выпивала, потому что я вроде бы пару раз чувствовал, как от нее пахнет вином, когда она целовала меня перед сном. Может быть, после ужина с кем-то из клиентов. Если она хранила спиртное дома, я не знал, где она его прячет (не то чтобы я как-то особо упорно искал). Но с тех пор, как мама рассталась с Лиз, я больше ни разу не видел ее пьяной или страдающей от похмелья. Для меня этого было вполне достаточно. 20 После этого я не видел Лиз Даттон довольно долго, год или чуть больше. Поначалу я по ней скучал, но недолго. Когда подступала тоска, я просто напоминал себе, что Лиз подставила мою маму и по сути ее предала. Я все ждал, что у мамы появится новая подруга для совместных ночевок, но никаких новых подруг так и не появилось. Однажды я спросил почему, и мама ответила так: – Обжегшись на молоке, будешь дуть на воду. У нас все хорошо, и это главное. И все действительно было хорошо. Благодаря Риджису Томасу – 27 недель в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс» – и паре новых клиентов (одного из них обнаружила Барбара Минс, которая к тому времени стала штатным сотрудником на полную ставку, а еще позже, в 2017 году, – уже полноправным, именным партнером) агентство вновь твердо встало на ноги. Дядя Гарри вернулся в санаторий в Бейонне (прежнее учреждение, новое руководство); в общем, не идеальный вариант, но все-таки лучше, чем раньше. Мама больше не злилась по утрам и накупила себе новой одежды. – Приходится обновлять гардероб, – пояснила она. – Я как бросила пить, похудела на пятнадцать фунтов. Я уже перешел в среднюю школу, в чем-то паршивую, в чем-то нормальную, но там был один большой плюс: если ты занимался любым видом спорта и выступал за школьную команду и у тебя в расписании не было обязательных уроков во второй половине дня, то тебя отпускали на тренировку в спортзал, или в изостудию, или в музыкальный кружок, или домой. Я играл только в юношеской команде по баскетболу, и сезон матчей уже завершился, но я все равно попадал в категорию спортсменов. Иногда я заглядывал в изостудию, потому что там занималась симпатичная девчонка по имени Мэри О’Мэлли. Если она была в студии, я оставался до конца занятия, если нет – отправлялся домой. Либо пешком (самостоятельно, ясное дело), если погода была хорошей, либо на автобусе, если плохой. В тот день, когда в мою жизнь вернулась Лиз Даттон, я даже не стал проверять, есть ли в студии Мэри, и сразу после уроков помчался домой, потому что мне подарили на день рождения новую игровую приставку и я еще с нею не наигрался. Я как раз выходил со школьного двора, поправляя рюкзак за спиной (я уже не носил рюкзаки, как котомки, на одном плече; шестой класс остался в доисторическом прошлом), и вдруг услышал знакомый голос: – Привет, Чемпион. Как жизнь, bambino[8]? Она стояла, прислонившись к машине, – не служебной, а личной. Она была в джинсах и блузке с глубоким вырезом. Вместо куртки на ней был пиджак с приколотым на груди жетоном Департамента полиции Нью-Йорка. По нашей старой традиции Лиз отодвинула полу пиджака, чтобы показать мне свою плечевую кобуру. Только на этот раз в кобуре был пистолет. – Привет, Лиз, – пробормотал я и пошел прочь, сосредоточенно глядя себе под ноги. – Эй, погоди. Надо поговорить. Я остановился, но не обернулся к Лиз. Словно она была змееволосой горгоной Медузой, способной превратить меня в камень одним своим взглядом. – Лучше не надо. Мама рассердится, если узнает.