Помогло еще и то, что он никогда не выскакивал из шкафа и не прятался у меня под кроватью (это было бы совсем жутко, потому что, когда я был маленьким, я ужасно боялся чудовищ, обитающих под кроватью и только и ждущих, как бы схватить меня за свесившуюся руку или ногу). В то лето я прочитал «Дракулу» – ладно, не саму книгу, а крутой комикс по книге, купленный в «Запретной планете», – и там Ван Хельсинг говорил, что вампир никогда не войдет к тебе в дом, если ты сам его не пригласишь. Если правило о приглашении в дом действует для вампиров, то логично было бы предположить (по крайней мере, для меня тринадцатилетнего), что оно действует и для других сверхъестественных тварей. Например, для той твари, что поселилась в Террьо и не давала ему исчезнуть, как исчезали все остальные мертвецы. Я посмотрел в «Википедии», чтобы убедиться, что мистер Стокер не выдумал это сам. Как оказалось, не выдумал. То же самое говорится во многих вампирских легендах. Теперь (позже!) я понимаю, что в этом есть символический смысл. Если мы обладаем свободой воли, то можем сознательно выбирать, приглашать к себе зло или нет. И еще одна маленькая деталь: он почти перестал манить меня пальцем. В то лето он в основном просто стоял в отдалении и смотрел. Единственный раз, когда он меня поманил, мне даже стало смешно. Хотя в этом мертвом ушлепке, никак не желающем упокоиться с миром, не было ничего смешного. Мама взяла нам билеты на матч «Нью-Йорк метс» – «Детройт тайгерс» в последнее воскресенье августа. «Метсы» проигрывали вчистую, но я не сильно расстраивался, потому что мы сидели на отличных местах. Мама достала билеты через каких-то друзей-издателей (вопреки расхожему мнению у литературных агентов есть друзья), и наши места были в третьем ряду в секции у третьей базы. На седьмом иннинге – «Метсы» по-прежнему безнадежно проигрывали – я увидел Террьо. Я немного отвлекся, высматривая на трибунах продавца хот-догов, а когда повернулся обратно к полю, мой старый друг Подрывник стоял рядом с тренерской будкой у третьей базы. В тех же брюках хаки. В той же рубашке, залитой кровью с левой стороны. С той же зияющей раной на голове, словно там у него взорвался рассыпной фейерверк. Он смотрел на меня. Ухмылялся. И да, манил пальцем. Когда я увидел Террьо, один из филдеров «Тигров» как раз передал мяч шорт-стопу, но тот не сумел сделать бросок третьему бейсмену. Мяч улетел непонятно куда. Зрители заулюлюкали и закричали, что обычно кричат в таких случаях: руки из жопы, моя бабка и то бросит лучше, – а я просто сидел, сжав кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони. Шорт-стоп не видел Террьо (иначе умчался бы с поля, причем с громкими воплями), но он что-то почувствовал. Я точно знаю. И вот еще кое-что интересное: тренер на третьей базе пошел подобрать мяч, катившийся в сторону скамьи запасных, но вдруг резко остановился и вернулся на место. Если бы он пошел за мячом, ему пришлось бы подойти вплотную к тому существу, которое видел лишь я один. Он тоже что-то почувствовал. Может, на него повеяло холодом, как в фильмах о привидениях? Скорее всего нет. Я думаю, он на секунду почувствовал, как весь мир задрожал. Завибрировал, будто гитарная струна. У меня есть причины так думать. – Джейми, с тобой все в порядке? – спросила мама. – Давай только без солнечного удара, ладно? – Со мной все в порядке, – ответил я, и в общем-то сказал правду, несмотря на сжатые кулаки. – Ты видишь продавца хот-догов? Мама огляделась по сторонам и замахала рукой, подзывая ближайшего продавца, а у меня появилась возможность показать Кеннету Террьо средний палец. Его ухмылка превратилась в оскал, так что стали видны все зубы. Потом он скрылся из виду, нырнув под козырек скамьи запасных, где игроки, дожидавшиеся своей очереди выйти на поле, наверняка подвинулись, чтобы освободить ему место, хотя сами не знали, зачем это делают. Я сел поудобнее и улыбнулся. Я был еще не готов к мысли, что мне удалось одолеть Террьо – не крестным знамением или святой водой, а простым неприличным жестом, – но такая мысль все же мелькнула. Зрители начали потихонечку уходить на середине девятого иннинга, когда «Тигры» набрали семь очков и стало ясно, что «Метсам» уже не отыграться. Мама спросила, не хочу ли я задержаться, чтобы посмотреть детскую гонку по базам с мистером Метом, и я покачал головой. Послематчевая гонка по базам – развлечение для малышни. Однажды я тоже участвовал в такой гонке, еще до Лиз, еще до того, как этот ублюдок Джеймс Маккензи с его финансовой пирамидой украл наши деньги, и даже еще до того, как Мона Беркетт раскритиковала мою индейку, потому что индейки не бывают зелеными. Когда я был совсем маленьким и весь мир лежал у моих ног. Иными словами, давным-давно, в незапамятные времена. 42 Вы, наверное, задаетесь вопросом, которым я сам тогда не задавался: Почему я? Почему Джейми Конклин? Я потом тоже задумался и до сих пор ничего не придумал. Я могу только гадать. Может быть, так получилось потому, что я был не таким, как все, и оно – то оно, что поселилось внутри оболочки Террьо, – ненавидело меня за это и хотело мне навредить или даже меня уничтожить, если бы ему подвернулась такая возможность. Если хотите, называйте меня сумасшедшим, но мне кажется, я его чем-то задел. Возможно, была и другая причина. Может быть – я подчеркиваю: может быть, – ритуал Чудь уже начался. Может быть, раз до меня докопавшись, оно уже не могло остановиться. Повторюсь, это только догадки. У него могли быть совершенно иные причины, не известные мне. Непостижимые и чудовищные. Как я уже говорил, это история в жанре ужасов. 43 Я по-прежнему боялся Террьо, но теперь мне казалось, что я не струшу, если вдруг подвернется возможность применить на практике ритуал, о котором рассказывал профессор Беркетт. Просто мне нужно было морально настроиться. И быть готовым к тому, что Террьо подойдет совсем близко, а не просто будет стоять на другой стороне улицы или у тренерской будки у третьей базы на «Сити-филд»[10]. Возможность представилась в октябре. Дело было в субботу. Я собирался пойти в Гровер-парк, играть в тачбол с ребятами из нашей школы. Мама оставила мне записку, где говорилось, что вчера она поздно легла, зачитавшись последним опусом Филиппы Стивенс, в связи с чем собирается спать до обеда. Мне надо завтракать тихо, не гремя посудой, и не пить больше половины чашки кофе. Она надеялась, что я хорошо проведу время с друзьями и вернусь без переломов и сотрясения мозга. Мне надо быть дома не позднее двух часов дня. Деньги, которые мама оставила мне на обед, я аккуратно убрал в карман. В записке был постскриптум: Могу я надеяться, что ты съешь хоть какую-то зелень, пусть даже листик салата в гамбургере? Может быть, мам, может быть, подумал я, залил молоком миску хлопьев и съел их (тихонько). Выходя из квартиры, я и думать не думал о Террьо. В последнее время я о нем вспоминал все реже и использовал освободившиеся мыслительные ресурсы на раздумья о чем-то другом, в основном о девчонках. Конкретно в эту субботу, подходя к лифту, я думал о Валерии Гомес. Возможно, в тот день Террьо решил подобраться поближе ко мне как раз потому, что я совершенно о нем забыл. Возможно, он что-то почувствовал. Возможно, он мог проникать ко мне в голову и читать мои мысли. Этого я тоже не знаю. Я нажал кнопку, чтобы вызвать лифт, попутно размышляя, придет ли Валерия на матч. Может быть, и придет, потому что в одной из команд играет ее брат Пабло. Я погрузился в мечтания, как приму пас, и помчусь по площадке, уклоняясь от всех противников, которые попытаются отобрать у меня мяч, и занесу его в зачетную зону, держа высоко над головой, но когда двери лифта открылись, я все равно безотчетно шагнул назад – это вошло у меня в привычку. Кабина была пуста. Я вошел и поехал вниз. Лифт приехал на первый этаж, двери открылись. Там был коротенький коридорчик, а в конце коридора – дверь, запиравшаяся изнутри и ведущая в маленький холл, откуда уже можно было выйти на улицу. Дверь подъезда не запиралась, чтобы почтальон мог войти и разложить почту по ящикам. Если бы Террьо дожидался меня в холле, я не смог бы сделать то, что сделал. Но он был внутри, в коридоре, стоял у запертой двери и ухмылялся так, словно уже послезавтра такая ухмылка будет объявлена вне закона. Он собирался что-то сказать, может быть, выдать одно из своих идиотских пророчеств, и если бы я думал не о Валерии, а о нем, я бы, наверное, либо застыл на месте, либо попятился обратно к лифту и со всей силы нажал кнопку закрывания дверей. Но я разозлился, что он помешал моим мечтам, и мне сразу вспомнились слова профессора Беркетта, сказанные в тот день, когда я принес ему запеканку. «Взаимное прикушение языков в ритуале Чудь – это лишь один из обрядов перед встречей с врагом, – сказал он. – Таких обрядов существует великое множество. Маори исполняют боевой танец для устрашения противника. Пилоты-камикадзе перед вылетом пили саке, которое считали волшебным, держа перед глазами фотографии своих целей. В Древнем Египте члены враждующих кланов били друг друга по лбу, прежде чем хвататься за копья, ножи и луки. Борцы сумо хлопают друг друга по плечам. Смысл этих действий всегда одинаков: Сейчас мы сойдемся в битве, в которой один из нас победит, а другой проиграет. Иными словами, Джейми, не надо высовывать язык. Просто хватай своего демона и держи изо всех сил». Вместо того чтобы застыть или броситься наутек, я бездумно рванулся вперед, раскинув руки, словно собрался обнять лучшего друга после долгой разлуки. Помню, как я кричал, но, наверное, лишь у себя в голове, потому что никто из жильцов первого этажа не выскочил из квартиры, чтобы посмотреть, что происходит. Ухмылка Террьо – эта жуткая ухмылка, когда видна корка запекшейся крови между щекой и зубами, – тут же исчезла, и я увидел удивительную и прекрасную перемену: он меня испугался. Он отшатнулся, вжался спиной в дверь, ведущую в холл, но она открывалась в другую сторону и к тому же была заперта, и деться ему было некуда. Я его схватил. Я не могу описать, как это происходило. Думается, это было бы не под силу и более одаренным писателям, так что я расскажу, как умею. Помните, я говорил, что рядом с Террьо мир дрожал и вибрировал, как гитарная струна? И когда я вцепился в него, все вокруг задрожало и затряслось. От этой дрожи у меня сводило зубы и ломило глаза. Но было и что-то еще, внутри Террьо. Что-то, что сделало Террьо своим вместилищем и не давало ему уйти туда, куда уходят все мертвые, когда обрывается их последняя связь с нашим миром. Это была жуткая, злобная тварь, и она вопила, чтобы я ее отпустил. Или чтобы я отпустил Террьо. Может быть, никакой разницы не было. Тварь была зла на меня и напугана, но больше всего она была удивлена. Она никак не ожидала, что мне хватит смелости ее схватить. Она дергалась и вырывалась и, я уверен, сумела бы вырваться, если бы Террьо не был прижат к запертой двери. Я был довольно-таки худосочным ребенком. Террьо был выше меня на пять дюймов и живым весил бы как минимум фунтов на сто больше меня, но он был мертвым. Живой была тварь, поселившаяся у него внутри, и я был абсолютно уверен, что она проникла в него, когда я заставил его отвечать на вопросы о последней бомбе. Вибрация стала сильнее. Она шла отовсюду. Снизу от пола, сверху от потолка. Потолочные лампы дрожали, на стенах плясали текучие, зыбкие тени. Даже стены тряслись и как будто сдвигались то в одну сторону, то в другую. – Отпусти, – сказал Террьо, и даже его голос вибрировал и сотрясался. Звук был такой, как бывает, когда прикладываешь к расческе кусочек вощеной бумаги и дуешь на зубчики. Его руки взметнулись и сомкнулись кольцом у меня на спине. Мне сразу же стало трудно дышать. – Отпусти меня, и я тоже тебя отпущу. – Нет, – сказал я и обнял его еще крепче. Помню, я тогда думал: Вот оно. Ритуал Чудь. Я сошелся в смертельной схватке с каким-то демоном прямо в подъезде своего дома в Нью-Йорке. – Я тебя задушу, – прошипела тварь внутри Террьо. – Ты не можешь меня задушить, – выдохнул я, очень надеясь, что так и есть. Я еще мог дышать, но каждый вдох давался с трудом. Мне стало казаться, что я смотрю прямо внутрь Террьо. Может быть, это была галлюцинация, вызванная непрестанной вибрацией и ощущением, что мир сейчас разобьется, как винный бокал из тончайшего стекла, но я так не думал. Я смотрел прямо внутрь Террьо и видел не внутренности, а свет. Очень яркий и одновременно темный. Свет из какого-то потустороннего мира. Это было ужасно. Сколько мы так простояли в обнимку? Может быть, пять часов. Может быть, лишь полторы минуты. Вы, наверное, скажете, что мы не могли простоять там пять часов, потому что за это время кто-нибудь из жильцов должен был пройти мимо, но я думаю… я почти знаю… что мы пребывали вне времени. Скажу только одно, в чем я уверен: двери лифта так и не закрылись, хотя обычно должны закрываться секунд через пять после того, как из кабины выйдут все пассажиры. Лифт отражался в дверном стекле за плечом Террьо и все это время стоял открытым. Наконец тварь внутри Террьо проговорила: – Отпусти меня, я уйду и больше никогда не вернусь. Это было заманчивое предложение, как вы наверняка понимаете, и, может быть, я бы и согласился, если бы профессор Беркетт не подготовил меня к такому повороту событий. «Он попытается договориться, – сказал профессор. – Не поддавайся на уговоры». И он подсказал мне, что делать, вероятно, решив, что бороться мне предстоит исключительно со своим собственным неврозом, или комплексом, или чем-то еще чисто психологическим. – Мне этого мало, – сказал я, не разжимая рук. Я проникал взглядом все глубже и глубже в Террьо и видел, что он и вправду был призраком. Возможно, все мертвые становятся призраками, просто я вижу их плотными. И чем более призрачным становился Террьо, тем ярче сиял темный свет – мертвый свет, мертвосвет. Я не знаю, что это было. Тогда я знал только одно: если уж я поймал этот свет, то теперь надо держать. Есть одна старая поговорка: Тот, кто схватил тигра за хвост, уже не может так просто его отпустить. Тварь, поселившаяся в Террьо, была пострашнее любого тигра. – Чего ты хочешь? – выдохнул он. На самом деле он не дышал. Если бы он дышал, как живой, я бы почувствовал его дыхание у себя на щеке или на шее, а я не чувствовал ничего. Но он все равно задыхался. Может быть, даже сильнее, чем я сам. – Мне мало того, что ты перестанешь меня преследовать. – Я сделал глубокий вдох и сказал то, что велел сказать профессор Беркетт, если мне удастся завлечь своего врага в ритуал Чудь. И хотя мир вокруг содрогался и трещал по швам, хотя эта жуткая тварь вцепилась в меня мертвой хваткой, я произнес эти слова с удовольствием. С большим удовольствием. С ликованием воина. – Теперь я буду преследовать тебя. – Нет! – Он стиснул меня еще крепче. Меня буквально вдавило в Террьо, пусть даже теперь Террьо стал почти неосязаемой сверхъестественной голограммой. – Да. – Профессор Беркетт велел мне сказать еще кое-что, если будет возможность. Позже я выяснил, что это было чуть измененное название одного известного рассказа о привидениях, так что все получилось очень даже в тему. – Я свистну – меня не заставишь ты ждать[11]. – Нет! – Он снова задергался, пытаясь вырваться. Этот пульсирующий жуткий свет вызывал у меня тошноту, но я держался. – Да. Я буду преследовать тебя, когда захочу и сколько захочу, а если ты не согласен, я буду держать тебя, пока ты не умрешь. – Я не могу умереть! А ты можешь! С этим нельзя было не согласиться, но в те мгновения я чувствовал себя сильным как никогда. К тому же Террьо бледнел и слабел, а он был зацепкой для этого жуткого мертвосвета в нашем мире. Я ничего не сказал. Я сжимал Террьо в объятиях, а Террьо сжимал в объятиях меня. Так оно и продолжалось. Я замерз, мои руки и ноги постепенно утрачивали чувствительность, но я держался. И был полон решимости держаться вечно, если так будет нужно. Тварь, поселившаяся в Террьо, наводила на меня ужас, но сейчас она оказалась в ловушке. Разумеется, я и сам оказался в ловушке; такова была суть ритуала. Если бы я отпустил эту тварь, я бы ей проиграл. Наконец тварь внутри Террьо сказала: – Я принимаю твои условия. Я ослабил хватку, но ненамного. – Ты не врешь? – Вроде бы глупый вопрос, но на самом деле совсем не глупый. – Я не могу врать. – Теперь ее голос звучал раздраженно и даже немного обиженно. – И ты это знаешь. – Скажи еще раз. Скажи, что ты принимаешь мои условия. – Я принимаю твои условия. – Ты знаешь, что я способен тебя преследовать? – Знаю. Но я тебя не боюсь. Сказано смело, но я уже выяснил, что Террьо – или тварь, завладевшая Террьо, – может говорить что угодно, в том числе и неправду. Утверждение – все-таки не ответ на вопрос. И если кто-то говорит, что не боится, это наверняка значит, что он боится. Мне не пришлось дожидаться какого-то «позже», чтобы это понять. Я и в тринадцать лет все понимал. – Ты меня боишься? Террьо снова скривился, словно от боли. Или словно съел что-то кислое и противное. Возможно, такой и была на вкус правда для этого жалкого сукина сына. – Да. Ты не такой, как другие. Ты видишь. – Что «да»? – Да, я тебя боюсь!