— Пасть закрой, — велела Делия. — И еще мы кое-что заметили, — сказала Филомена. — Ты со странностями. — Правда? — улыбнулся Мэйлахи. — Правда-правда, — заверила его Делия. — Мы почти сразу заметили, и нам это не понравилось. — И улыбочка у тебя хитрющая, пресвитерианская, — поддакнула Филомена. — А, это… — сказал Мэйлахи. — Это у меня зубы такие. — С зубами и со странностями или без оных, а на девушке ты женишься, — объявил Томми. — Пойдешь к алтарю как миленький. — Ох, — сказал Мэйлахи. — Жениться-то я пока и не собирался. Работы нет, и я не смогу содержать… — Нет уж, женишься и точка, — отрезала Делия. — Пойдешь к алтарю как миленький, — повторил Джимми. — Ты-то хоть пасть закрой, — сказала Делия. И они гордо удалились. — Вот это я влип. — Да уж, попал как кур в ощип, — отозвался Джоуи. — Если б ко мне такие крошки поболтать пришли, я б сразу в Гудзон сиганул. Мэйлахи принялся думать, как бы выпутаться из этой передряги. От получки у него еще оставалось несколько долларов, а в Сан-Франциско или еще где-то в Калифорнии жил его дядя. Не податься ли ему в Калифорнию, подальше от пышногрудых сестриц Макнамара и их угрюмых муженьков? Точно, так он и поступит, а пока нужно обмыть это решение ирландским виски. Джоуи налил чего-то такого, что чуть глотку Мэйлахи не прожгло. — Да уж, точно ирландское! Никак сам черт это пойло сварил. — Знать не знаю, ведать не ведаю, — пожал плечами Джоуи. — Я только наливаю. Однако это все же лучше, чем ничего. — Пожалуй, надо еще выпить, и себе, Джоуи, тоже налей, и вон тех двух приличных итальянцев неплохо бы спросить, что они пить будут. О чем, ты толкуешь, Джоуи, конечно, я при деньгах! Проснулся Мэйлахи на скамье на вокзале Лонг-Айленда от того, что коп стучал дубинкой ему по башмакам. Деньги куда-то делись, значит, придется остаться в Бруклине, где сестрицы Макнамара так и норовят съесть его живьем. * * * Ненастным мартовским днем, в праздник Святого Иосифа, через четыре месяца после «дрожи в коленках» Мэйлахи и Анджела обвенчались, а в августе родился ребенок. В ноябре Мэйлахи напился и решил, что пора бы выправить сыну метрику. Он собирался назвать его Мэйлахи в честь самого себя, но клерк не понял, что он там спьяну бормочет, да еще и с северным акцентом, и в метрике написал просто Мэйл[13]. И только в декабре Мэйла наконец окрестили в соборе Святого Павла и нарекли Фрэнсисом в честь деда по отцу и славного святого из Ассизи. Анджела хотела дать ребенку еще одно имя, Манчин, в честь святого покровителя Лимерика, но Мэйлахи заявил — только через его труп. Нипочем не будет его сын носить лимерикское имя. С одним-то именем попробуй жизнь проживи. И вообще, все эти вторые имена — дурацкая американская традиция, тому, кого назвали в честь святого из Ассизи, какое-то еще одно имя без надобности. На крестинах случилось еще одно недоразумение. Будущий крестный отец Джон Макерлейн напился в подпольном кабачке и забыл о своих обязанностях. Филомена объявила своему мужу, Томми, что крестным отцом придется стать ему. — Душа дитяти в опасности, — сказала она. Томми пробормотал, что он, так и быть, будет крестным отцом, но заранее снимает с себя всю ответственность, если ребенок вырастет таким же, как его папаша — будет творить безобразия и странно ухмыляться, тогда пусть сразу отправляется к Джону Макерлейну в кабачок. — Ваша правда, Том, уж вы-то приличный и добропорядочный человек, чья нога ни разу на порог таких заведений не ступала, — заметил священник. Мэйлахи, сам только из кабачка, обиделся и вздумал пререкаться со священником, будто мало было уже того, что он пришел в церковь пьяным. — Давай-ка, снимай свой воротник и посмотрим, кто здесь мужчина, — хорохорился он. Пышногрудые сестрицы и их угрюмые мужья его оттащили. Новоиспеченная мать, Анджела, разволновавшись, забыла, что держит на руках младенца, выронила его, и тот полностью окунулся в купель, как при протестантском крещении. Юноша-алтарник, помогавший священнику, выудил совершенно мокрого ребенка из купели и возвернул его Анджеле. Та с рыданиями прижала дитя к груди. Священник рассмеялся и сказал, что ничего подобного прежде не видел и из младенца получился маленький баптист[14], так что священник ему теперь вряд ли нужен. Это еще больше разозлило Мэйлахи, и он чуть не набросился на священника с кулаками за то, что тот назвал его сына каким-то там протестантом. Священник велел ему утихомириться, мол, он же в Божьем доме, на что Мэйлахи огрызнулся, что какой в задницу божий дом, и тут же был выдворен на улицу, потому что никому не дозволено сквернословить в церкви. После крещения Филомена объявила, что приглашает всех к себе домой — тут рядом — на чай с бутербродами и пирожными. — Только на чай? — переспросил Мэйлахи. — Да, а ты что, на виски рассчитывал? — возмутилась Филомена. Мэйлахи ответил, что чай, конечно, здорово, но сначала ему нужно повидаться с Джоном Макерлейном, который постыдно пренебрег своим христианским долгом. — Только и ищешь предлог, чтоб в кабак убежать, — сказала Анджела. — Да Бог свидетель, и в мыслях не было, — ответил Мэйлахи. — Сегодня крестины твоего сына, а тебе лишь бы выпить, — расплакалась Анджела. Делия заявила Мэйлахи, что он отвратительный тип, но чего ожидать от севера-то Ирландии. Мэйлахи перевел взгляд с одной женщины на другую, попереминался с ноги на ногу, надвинул кепку на глаза, сунул руки поглубже в карманы брюк и, сказав «Ага, ладно», как говорят в таких случаях на окраинах графства Антрим, едва ли не бегом побежал вверх по улице в пивную на Атлантик-авеню, где ему уж точно нальют задарма стаканчик в честь сыновних крестин. В доме у Филомены сестры и их мужья ели и пили, а Анджела, сидя в уголке, качала дитя и плакала. Филомена, набив рот хлебом с ветчиной, поучала кузину: — Вот, что бывает с такими дурочками, как ты. Сойти с корабля и тут же связаться с идиотом! Ушла бы от него, ребенка на усыновление отдала, и была бы свободной женщиной. Анджела заплакала еще горше. — Прекрати реветь, Анджела, прекрати сейчас же, — напустилась на нее вслед за сестрой Делия. — Никто не виноват, кроме тебя самой — связалась с пьяницей с Севера, да он и на католика-то не похож, и вообще со странностями. Я вот не сомневаюсь, что… что… в жилах у Мэйлахи кровь течет пресвитерианская. Молчи, Джимми. — На твоем месте, — продолжала Филомена, — я бы позаботилась о том, чтоб детей у вас больше не было. Работы у него нет и не будет никогда, раз так пьет. Так что… больше никаких детей, Анджела. Слышишь? Послушай меня, Филомену. * * * Через год родился еще ребенок. Анджела назвала его Мэйлахи, как отца, и дала ему второе имя — Джерард, в честь деда по отцу. Сестры Макнамара заявили, что Анджела — глупая курица и дел они с ней иметь никаких не желают, пока она не образумится. Мужья их поддержали. * * * Я на детской площадке, что на Классон-авеню в Бруклине, играю с братиком Мэйлахи. Ему два годика, мне — три. Мы качаемся на качели-доске. Вверх-вниз, вверх-вниз. Мэйлахи подлетает вверх. Я соскакиваю. Качель летит вниз и брякается о землю. Мэйлахи вопит. Зажимает рукой окровавленный рот. Ой-ой. Кровь — это плохо. Мама меня убьет. Вот она уже торопится к нам через всю площадку; бежать ей трудно из-за большого живота. — Что ты сделал?! — кричит она. — Что ты сделал с братом? Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что я сделал. Она хватает меня за ухо. — Марш домой. Ложись спать. — Спать? Днем? — Живо! — Она подталкивает меня к калитке, потом берет Мэйлахи на руки и вперевалку куда-то уходит. * * * Во дворе папин друг, мистер Макэдори. Он и его жена Минни стоят у края тротуара и смотрят на собаку в сточной канаве. У собаки вся голова в крови. У Мэйлахи такая же изо рта шла. У Мэйлахи кровь, как у собаки, а у собаки кровь — как у Мэйлахи.